Эдуард Басс - Цирк Умберто

• Название: Цирк Умберто
• Автор: Эдуард Басс
• Издательство: "Художественная литература" Ленинградское отделение
• Жанр: Детская проза
• Год: 1974

Роман чешского писателя Эдуарда Басса — одно из самых популярных произведений чешской литературы XX века. В центре романа — судьба деревенского мальчика, попавшего в цирковую среду и достигшего вершин возможной славы. Писатель сталкивает своего героя с трудными жизненными препятствиями, показывает процесс формирования его характера. Перед читателями оживает вся история чешского циркового искусства, красоту и поэзию которого автор тонко чувствует и передает.

Послесловие Малевич О.М. 

---

— Вот как! Покажи-ка!

Карас выхватил из рук Франца бланк и несколько раз перечитал отпечатанные на бумажной ленте слова: «Wünsche besten Erfolg bestelle Parterreloge…»[164]

— Великолепно! — поднял он наконец глаза на Стеенговера. — Граф Орсини из-за меня приезжает в Прагу! Здорово!

— Лучшее доказательство того, что цирк Умберто жив. Почитатели съезжаются со всех концов Европы!

— Какую ложу ты ему оставил?

— У сцены. Аристократы предпочитают именно ее — она лучше защищена от любопытных глаз.

— Отлично. Напомни мне завтра в антракте — зайду поблагодарить его. Запиши, Франц. Орсини, Орсини… Прекрасное рыцарское имя! Вот оно, счастливое предзнаменование! Надо сказать Елене.

Карас и впрямь чуть не танцевал от радости. Публика рвется к нему! Да еще какая — граф Орсини! И завтрашний день кажется ему уже не таким беспросветным, появилась точка опоры, одна-единственная светлая точка, но она озаряет все вокруг, и будущее видится Вашеку в более радужном свете.

Нет, Елена тоже не знает графа Орсини и не помнит, чтобы отец когда-нибудь говорил о нем. Но телеграмма свидетельствует о его существовании, и у обоих на душе становится легче.

Решающий день и в самом деле получился суматошный. Казалось, все было продумано до мелочей, и тем не менее многого они не предусмотрели, многое пришлось переделывать в последнюю минуту. Извозчики, носильщики, посыльные с утра доставляют чемоданы, ящики, клетки, опять чемоданы; незнакомые люди сбрасывают пальто и сюртуки, выходят на сцену, требуют музыки и режиссера, осматривают кулисы, забираются наверх, пробуют, прочен ли настил, меряют сцену шагами, ссорятся из-за уборных, распаковывают багаж, домогаются воды, растолковывают капельмейстеру партитуру — что и после чего повторить, требуют в канцелярии адреса квартир и ближайших магазинов, возвращаются на сцену, знакомятся друг с другом и принимаются болтать — кто откуда приехал, у кого какой был ангажемент до этого, какая публика, квартира, стол. Сущая кутерьма! Но люди спокойны — лишь бы их не мариновали. Карасу трудно составить представление о программе: почти никто из артистов не показывает толком, с чем он, собственно говоря, приехал, большинство просто прислушиваются к «своей» музыке — привычно ли она звучит в новом исполнении. В середине дня, не дожидаясь окончания репетиций, Вашек посылает в типографию сказать, чтобы программу печатали в первоначальном виде.

Счастье еще, что он оставил оркестр, игравший при пане Бребурде. Кругленького капельмейстера Пацака ничто не может вывести из равновесия. Он превосходно разбирается в переписанных разными почерками, слепленных и измятых нотах, в бесчисленных купюрах и вставках; он и сам время от времени делает пометки, а его очкастый помощник аккуратно складывает пьески в той последовательности, в какой они будут играться вечером.

А вечер не заставил себя ждать. Карас, по обыкновению всех директоров, стоит в вестибюле, «прощупывает» движущуюся мимо него публику. Ястребиным взором вглядывается он в толпу — не мелькнет ли в ней знакомое лицо гамбуржца, у которого он мог бы осведомиться: «Его сиятельство граф Орсини?» Но он никого не узнает, зато явственно ощущает приподнятое настроение публики, пребывающей в радостном ожидании. Из зала уже доносится музыка, газовые рожки меркнут, рампа вспыхивает… Нужно сбегать еще за кулисы! «Все в порядке», — спокойно докладывает Керголец. «Все в порядке», — весело кивают снежненские парни. «Все в порядке», — доносится из уборных, куда он стучится мимоходом. Наконец Керголец поднимает руку: две балерины, окутанные вуалью, торопливо крестятся, в последний момент успевают шаркнуть натертой мелом подошвой об пол, и занавес взвивается. Театр оглашают фанфары, два нарумяненных лица застывают в улыбке, тела напрягаются, пять тактов, шесть, семь, восемь — начали!

Карас мельком взглянул на ложу у сцены — пусто. Впрочем, еще рановато. И он спешит по фойе наверх, на балкон, чтобы в качестве обыкновенного зрителя смотреть оттуда свою премьеру. Первый же номер огорчает его. Эти девушки уверяли, что танцуют в красных костюмах, а вышли в фиолетовых… Задник не подходит, завтра же надо подыскать другой!

Балерин сменяет ксилофонист — боже ты мой, как прав был Буреш! Второй номер — и пять вызовов. Публика раззадорена. Теперь эксцентрик… Так, приняли, зал настроен восторженно. Только бы не потерять темпа. Нет, ребята из кожи вон лезут: едва отзвучали аплодисменты, как занавес снова взвивается. Артисты Романовы, современные гладиаторы. Альберт Ван-Дейк, имитатор дирижеров. Рольф, веселый фокусник. «Three stars»[165] — три красавицы на трапеции. Икарийский номер — что ж, недурно, только лучше, пожалуй, выпускать фокусника между гимнастками и икарийцами. Мисс Хэриэт с собачками и кошками. Колоссальный успех! Антракт.

Карас устремляется к ложе номер пять, где сидят Елена, Алиса с ребятами и Сметана. Сияющие улыбки, крепкие рукопожатия. Обе женщины знают толк в цирковом искусстве и тоже довольны программой. Публика воодушевлена. Если второе отделение не подкачает — обе спешат постучать по деревянной перегородке, — сюксе обеспечен, потрясающий, блистательный.

Прекрасно, теперь скорее за кулисы, к Кергольцу. У него уже, наверно, есть сведения с другой стороны. Что говорят те, кто решает успех дела, кто объездил полсвета. Керголец уже издали лукаво подмигивает.

— Браво, Вашку! Все в хорошем настроении. Говорят, давно не участвовали в такой шикарной премьере. Расспрашивают о тебе — мол, кто этот чародей? Говорят, что обычно пражан трудно расшевелить, да и на аплодисменты они скуповаты.

На сцене устанавливают клетку для белых медведей. Франц Стеенговер почтительно обходит их, кивая Карасу.

— Знаешь, Вашку, публика очень довольна. Билетеры и официанты уже донесли мне. И в ложах удовлетворены. Продли антракт минут на десять. Заказов на ужины больше, чем предполагалось. Пусть хотя бы разнесут при свете. И напоминаю тебе о графе Орсини.

— Ладно. Распорядись, Карел, насчет антракта: накинь минуток восемь. Но не больше, а то мы слишком затянем.

Карас остановился в конце коридора и спросил билетершу — занята ли крайняя ложа. Та ответила, что занята — уже немолодой господин в рединготе. Карас постучал. Из-за двери донеслось:

— Войдите!

Как, по-чешски?! Неужто граф Орсини…

Карас нажал ручку, открыл дверь и не поверил своим глазам.

Перед ним в величественной позе стоял сержант Ференц Восатка.

— Ференц, ты ли это?

— Так точно, сержант Восатка Ференц, каким сотворил его господь бог и отпустили от себя чешские портные в Гамбурге. Восатка Ференц, allias граф Орсини. Как говаривал Гонза Буреш: друзей не разольешь ни Влтавой, ни Эльбой — воды не хватит. Надеюсь, я достаточно похож на самого себя и не заставил тебя усомниться в том, что я — это я? Если все же ваше директорское величество полагает, что я мираж или призрак, то извольте немедленно сесть со мной за столик, где приличествующая случаю бутылочка «вдовы Клико» убедит вас в реальности моего бытия.

— Послушай, а что это за комедия с титулом?

— Все очень просто, о прославленный продолжатель рода Умберто. Я подумал, что накануне премьеры у тебя кошки на сердце скребут, и решил подбодрить тебя телеграммой…

— Она мне, Ференц, и вправду очень помогла. Я уж было совсем отчаялся. Молодец, что приехал. Вот сюрприз так сюрприз! Не хочешь ли пройти к нашим? Тут и Елена, и Алиса, и Керголец с Бурешом…

— Avanti, signore![166] Граф Орсини просит представить его славному умбертовскому двору.

Вечер прошел так хорошо, так радостно, что Буреш-Сметана без труда уговорил друзей отпраздновать счастливое начало. По окончании представления послали за Стеенговером, Кергольцем и Карасом-отцом. Первые два явились сразу, третьего пришлось поискать. Нашли его в оркестре. В конце представления Антонин принес себе туда стул и с наслаждением потрубил с музыкантами финальный марш, знаменитый «Марш цирка Умберто» Леопольда Сельницкого, опус первый.

— Наш марш! — радостно воскликнули друзья, когда прозвучало вступление.

— Да, наш, — кивнул Вашек, — и он не смолкнет до тех пор, пока будет существовать театр-варьете Умберто.

Да здравствует все, что еще способно жить!

— Как поживает господин Сельницкий? — поинтересовалась Алиса.

— Сельницкий пристроен, — ответил Восатка. — Я назначил его первым музикусом «Невесты моряка». Он получил в свое распоряжение фортепьяно размером с небольшой баркас и бросил якорь в северо-восточной части Карибского моря, в Ямайском заливе. Сей залив назван так в честь внушительной бутылки рома, которая, как маяк, возвышается на крышке рояля, заменяя собою шандал. Несколько репетиций показали, что от рома нашему маэстро светлее, чем от газовой горелки. Он сидит и наигрывает негритянские песни, мексиканские танцы, мелодии пампасов, и слава о нем идет от устья Ориноко до самого Рио Гранде дель Норте.