Виктор Ротов - Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

• Название: Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)
• Автор: Виктор Ротов
• Издательство: Советская Кубань
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-7221-0244-X

Роман не совсем обычный. Это историко-аналитический роман-документ — так автор обозначил жанр произведения. И это определение полностью себя оправдывает, поскольку действительно исследуется на основании документов эпоха правления последнего русского царя-самодержца Николая Второго. Придворная кутерьма тех времен, состояние русского общества, предреволюционная обстановка в России, дворцовые интриги Нового и Старого Двора, мистико-распутинская чертовщина, блеск и грязь правящей элиты, подоплека развязывания первой мировой войны, попытка расчленения России, наконец борьба евреев за равноправие и ликвидацию так называемой «черты оседлости»; взлет и гибель гениального реформатора П. А. Столыпина и пр. и пр. — все это историей спрессовано в коротком отрезке времени — чуть более десяти лет. И так густо, что для иного государства событий хватило бы на столетия. В этих событиях, как в зеркале, отражены судьбы народные.

Круто повернулась история государства, не сразу народы России разберутся в том, что произошло в то мрачное и яростное, как вспышка взрыва, десятилетие. Роман Виктора Ротова «Заговор в золотой преисподней» — одна из попыток разобраться в том, что произошло в те далекие годы. И что с нами происходит теперь при взгляде на себя в зеркало прошлого.

---

В жизни бывает такое, когда без толкового руководителя или специалиста предприятие действительно начинает давать сбои. Но мы‑то видели, как он здесь «работает». У нас в плановом отделе, когда он начинал «запускать», откровенно смеялись над ним. А с него как с гуся вода. Тут я и стал задумываться, почему этот плут и бездельник вращается в элитном кругу, жирует под крылышком главного инженера? Меня и «просветили» — «не надо быть семи пядей во лбу, надо быть всего лишь евреем.» Присмотрел — ся — действительно: круговая порука, привилегированное положение по сравнению с остальными; свой тесный круг, куда доступ только избранным; выгодные поручения, должности, повышение окладов и внимательное отслеживание «теплых» местечек и пристраивание на них своих, прибывающих невесть откуда и несть числа. Квартиры в первую очередь…

Особенно остро я стал воспринимать безраздельное господство этой «могучей кучки» после того, как попытался устроить свою жену на вакантное место нормировщика цеха.

Сначала переговорил с директором Е. П. Чубитом. Он «отфутболил» меня к главному инженеру. Пришел к главному. Он говорит — пусть приходит, я с ней побеседую. Жена пришла. Он ей что‑то сказал. Видно, на идиш. Она черненькая. Наверное, подумал, что она еврейка, и задал ей условный вопрос. Она, естественно, промолчала в недоумении. Он ее отослал и после этого даже говорить со мной не стал. Вскоре на эту должность приняли еврейку. Правда, с русской фамилией. А вскоре и муж ее оказался у нас на комбинате, на «тепленьком» местечке. А вскоре они квартиру получили. Раньше меня. Хотя по очереди я был впереди.

Мне никто не указывал пальцем на эти их несправедливости, никто не «расшифровывал» эти их проделки, я уже сам все видел прекрасно и понимал. И, естественно, ничего хорошего в моей душе, в сознании об этом народе не могло отложиться.

Но этот частный случай можно частично отнести к всеобщей социальной несправедливости, которая всегда была и всегда будет. Но следующий эпизод обострил мое восприятие этого народа.

Случились выборы народных судей и народных заседателей. Кандидатом в народные заседатели выдвинули одну женщину из числа работниц нашего комбината. Типичная еврейка. Правда, с русской фамилией. Я ее хорошо знал. Ее попросили рассказать о себе. Я чуть со стула не упал, когда она сказала, что она русская. Невольно для меня встал вопрос, на который я до сих пор не нахожу ответа — почему они «прячут» свою национальность? Теперь тем более это непонятно — презирают, даже ненавидят русских, а прячутся за русские фамилии.

Дальше — больше.

К этому времени я близко сошелся с писателем Владимиром Алексеевичем Монастыревым. Он меня заметил и благословил, как автора, с первым моим журнальным очерком в альманах «Кубань». И впоследствии относился ко мне тепло, по — отечески. Дал рекомендацию в члены Союза писателей. У меня о нем самые добрые воспоминания (Царствие ему небесное!). Мы с ним встречались, и не раз, за рюмкой водки. Вдвоем и семьями. Нас тянуло друг к другу. У него хорошая семья. Приветливая жена Нина Сельвестровна. Учительница. Дочь. Тогда школьница.

Все считают его евреем. Я в этом сильно сомневаюсь. Он ни внешне, а главное, по складу характера никак не подходит к этому племени. Нина Сельвестровна — ярко выраженная еврейка. И внешне, и по характеру. И не скрывала этого. Я уважаю таких евреев. Мне заведомо не нравятся евреи, которые прячутся за русскими фамилиями. Я считаю это предательством своей нации.

Когда дочь их выросла и вышла замуж (за русского), у них родился мальчик. Замужество оказалось неудачным, они разошлись, и она вышла за другого. Теперь уже за еврея. И снова у них родился мальчик. Нина Сельвестровна была на седьмом небе от радости. Не могла нахвалиться внуком — и красивый, и умненький. Не то что тот, от русского. Тот и сопливый, и глупый. При этом я заметил, что Владимир Алексеевич помалкивает. Не то чтоб не разделял восторгов жены, а как‑то угрюмо помалкивал. Нина Сельвестровна же бурно мечтала: «Этого уж мы воспитаем в еврейском духе…» Помнится, меня это неприятно резануло по сердцу. Потому что я знал к тому времени, что значит еврейское воспитание. Это внушение ребенку с малых лет его национальной исключительности. Я, естественно, сразу вспомнил Симкина. Его назойливое подчеркивание своей исключительности. Его тошнотворная самореклама. Тем более мне было неприятно слышать это от Нины Сельвестровны, может, даже не столько неприятно, сколько непонятно — о воспитании мальчика в еврейском духе, — что ранее, когда их дочь после десятого класса поступила в институт, Владимир Алексеевич, гордясь ею, сказал: «Я доволен, что мы воспитали настоящую русскую бабу». Именно так он и сказал: «русскую бабу». Помнится, Нина Сельвестровна кивком подтвердила его слова. Почему? Если исходить из принципа — я сегодня умней, чем вчера, то это еще куда ни шло. А если это нечто другое?..

Дело в том, что я всегда верил и верю в порядочность Владимира Алексеевича. И мне непонятно их «разночтение», если можно так выразиться по национальному вопросу: он явно гордился тем, что они воспитали настоящую «русскую бабу», а она мечтала вырастить внука и воспитать его «в еврейском духе»? Зато мне понятно становится, почему Владимир Алексеевич последнее время, перед смертью, настигшей его в Москве, когда он гостил у дочери, как‑то поник, стушевался, как будто угодил под некий нравственный гнет.

А понять это помог мне случай с моим другом детства Толиком Горбуновым. Мы взрослели вместе. Он жил на улице Кирова, я на Кольцовской. Это возле Мефодиевского рынка в Новороссийске. Увлекались живописью, пели в хоре Яши Добрачева в клубе им. Маркова. Потом судьба нас развела. Я очутился в Сибири, он женился на ростовчанке и стал солистом ростовской филармонии. Или оперного театра. Не знаю точно. Мы все радовались за него — участник самодеятельного хора стал профессиональным певцом, солистом! Без специального образования! А ларчик просто открывался — жена его была еврейка. И по этой причине перед ним открылись все двери. И солист, и трехкомнатная квартира, и все прелести жизни. Но не долго длился этот «рай». Его стали «приручать». Объевреивать.

Как это делается? Собирается еврейский междусобойчик. Шикарно накрытый стол. Пьют, едят, базарят развязно. Конечно же, о своей еврейской исключительности и о глупости русских. Втягивают его в этот разговор. И не просто, а чтоб он тоже «полоскал» своих русских. А ему, Толику, не захотелось это делать. И ему тут же продемонстрировали, что бывает с мужем еврейки, если он не желает «объевреиваться». Разыгрывается омерзительная сцена — чья‑нибудь жена орет благим матом на своего мужа, а то еще и колотит по морде, приговаривая — ты, скотина, почему не постирал мои трусы?!

Получив этот наглядный урок, Толик, гордый, характерный человек, возмутился дома этой сценой, когда они с женой вернулись из гостей. А она заявила: «Тебя ждет то же. Ты думаешь, солистом стал за красивые глазки? Или за фигуру Аполлона? Помни и никогда не забывай, кому ты обязан своим положением и этой квартирой…»

И Толик взбунтовался. В результате — ни жены, ни квартиры, ни блестящего будущего. Разбитый и обескура женный прикатил он в Новороссийск в родительский дом, что на улице Кирова на Мефодиевке. Где и поведал мне обо всем этом за рюмкой.

Великолепный еще, время от времени демонстрирующий мне свой сочный баритон, он подливал мне в рюмку самогон, подкрашенный под коньяк, сожалея и плача о двух милых дочерях. Я советовал ему вернуться в семью, хотя бы ради дочерей, помириться с евреями. Ни в какую!

Устроился работать директором клуба им. Сталина. Гуливанил напропалую, пока не ушибся где‑то головой. И у него образовалась опухоль. От которой он и скончался вскорости. В неполные сорок лет.

Мне искренне жаль его. Но я горжусь им: он не продал своего достоинства за блага жизни.

Владимир же Алексеевич, видно, не смог преодолеть свою зависимость от приголубивших его когда‑то.

Знаю и до сих пор встречаю в городе одного русского человека, который женат на еврейке. Той самой, которую мы когда‑то избирали в народные заседатели. Которая на собрании при всем честном народе сказалась русской под гул собравшихся. Жалко смотреть на него. Не человек, а огрызок какой‑то. А когда‑то нагло бравировал пренебрежением к русским — никчемный народишко. Теперь он весь перекошен ненавистью и злобой — в среду евреев, видно, не вписался до конца, и среди русских выпал из национальной ниши. Ходит как неприкаянный. Глядя на него, я еще и еще раз убеждаюсь в том, что кем родился человек, тем и сгодился в жизни. И другого пути нет. Другой путь — от лукавого. Кровь твоя, рано или поздно, продиктует тебе твою принадлежность. Хочешь ты того или нет. Если не твоя, то чужая укажет тебе твое место среди людей.

И я удивляюсь глупой самонадеянности евреев, которые сманивают русских в свой кагал, в свою веру. Умный народ, с претензиями на мировое господство, а вот поди ж ты. Думают, что национальность можно перекрасить в любой, по желанию, цвет. Сколько сломано этим судеб людских. Иллюзией еврейского покровительства. Сколько людей кидаются в эту пропасть, летят на их посулы, словно мотыльки на огонь. Обжигают себе крылья и погибают. Женятся на еврейках, выходят замуж за евреев в надежде легко получить от жизни кусок пожирнее, надеясь на пробивную силу хитростью и круговой клановой порукой этого народа. Но потом оказываются за бортом. Или по край ней мере чувствуют себя инородным телом в чужом организме, униженно собирая крохи с их национального чванства. Теряют себя. А те, кому удается проявить характер и выпутаться из их сетей, становятся яростными антисемитами. Их сделали антисемитами. Сами же евреи. Они сами же плодят армии недовольных евреями, а потом возмущаются этим явлением. Борются с ним, отлично понимая, что сами же виновны в этом. Но… Почему‑то упорно продолжают провоцировать недовольство среди неевреев, навлекая катастрофические гонения на свой народ. Наподобие антиеврейского «шухера» в фашистской Германии. Когда Гитлер поставил задачу «окончательного решения еврейского вопроса». Это кошмарное кровавое явление тотального истребления евреев родилось не само по себе, а в ответ на еврейский «шухер» по одурачиванию и ограблению других народов. В ответ на далекие задумки евреев уничтожить гоев. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись.