Федор Крюков - Обыск

• Название: Обыск
• Автор: Федор Крюков
• Жанр: Русская классическая проза

Федор Дмитриевич Крюков родился 2 (14) февраля 1870 года в станице Глазуновской Усть-Медведицкого округа Области Войска Донского в казацкой семье.

В 1892 г. окончил Петербургский историко-филологический институт, преподавал в гимназиях Орла и Нижнего Новгорода. Статский советник.

Начал печататься в начале 1890-х «Северном Вестнике», долгие годы был членом редколлегии «Русского Богатства» (журнал В.Г. Короленко). Выпустил сборники: «Казацкие мотивы. Очерки и рассказы» (СПб., 1907), «Рассказы» (СПб., 1910).

Его прозу ценили Горький и Короленко, его при жизни называли «Гомером казачества».

В 1906 г. избран в Первую Государственную думу от донского казачества, был близок к фракции трудовиков. За подписание Выборгского воззвания отбывал тюремное заключение в «Крестах» (1909).

На фронтах Первой мировой войны был санитаром отряда Государственной Думы и фронтовым корреспондентом.

В 1917 вернулся на Дон, избран секретарем Войскового Круга (Донского парламента). Один из идеологов Белого движения. Редактор правительственного печатного органа «Донские Ведомости». По официальной, но ничем не подтвержденной версии, весной 1920 умер от тифа в одной из кубанских станиц во время отступления белых к Новороссийску, по другой, также неподтвержденной, схвачен и расстрелян красными.

С начала 1910-х работал над романом о казачьей жизни. На сегодняшний день выявлено несколько сотен параллелей прозы Крюкова с «Тихим Доном» Шолохова. См. об этом подробнее:

---

— Да так… Лапин слегка замялся, затрудняясь объяснить свое любопытство. Хотелось бы и ему слегка поморализировать, но не хватило решимости, и он сказал:

— Незаметно в вас этого… как бы сказать… навыка. Вот жандармы, например, — у тех живо: взглянул на заглавие — сюда или туда… А вы колеблетесь, боретесь с сомнениями, читаете мораль…

— Да, те — народ привычный. Мы ведь недавно…

— Не одна привычка. И сметка нужна.

— Да ведь мы только начинаем!.. — В голосе пристава послышалось даже чувство обиды: — Всякое дело практики требует — вы сами понимаете! Сразу-то и вошь не поймаешь… И как бы желая опровергнуть неосновательно обнаружение доктором предпочтение жандармам, он строгим голосом спросил:

— А вот — позвольте узнать — где прокламации у вас хранятся? Где прикажете их искать?

— В письменный стол загляните.

— Ага! Слушаем-с… Посмотрим. Это что, например?

— Это — рукопись. Приготовлена для печати.

— Необходимо просмотреть!

— Просмотрите.

— Ну… Это долго здесь… Мы приобщим ее к делу. А это что за брошюрка? Откуда?

— Это — оттиски из журнала «Русское Богатство». Автору обыкновенно присылается десять экземпляров.

— Гмм… Так, так… Приобщим к делу, — холодно-непреклонным тоном сказал он: — А это что? Открытые письма? Посмотрим… «Хлеба вам?..». Гурко, что ли? Как будто он… Пора уж это бросить, господа! Не за свой кус принимаетесь… Приобщим к делу. Копия с циркуляра войскового штаба… «Русский инвалид»… Приказ командира т[акого]-то полка… Гмм… Ведь вы в военной службе не служите?

— Как видите.

— Зачем же у вас эти вещи?

— Н-но… извините… вы как будто, согласно предписанию вашего начальства, должны нелегальную литературу искать? Так мы уж после на тему о военной службе поговорим…

— Мм… да. Ну хорошо. Только это — как бы вам сказать? — наводит на мысли… А в этом ящике что? Вырезки из газет? Ну, это тут целую неделю разбирать надо… Приобщу к делу… там будет видно… А-а, деньги! Золотцо-то теперь не часто попадается!..

Он долго перебирал в руках несколько, золотых монет, вскидывая их на ладони, рассматривал, перетирал пальцами, и на лице его явилось какое-то родственное ласковое выражение.

— Не фальшивые ли? — подмигнул он левым глазом и мило усмехнулся.

— Может, взяли бы один… на память?.. — сказал доктор с невинным видом.

Пристав опустил глаза и отвернулся. Потом вздохнул и положил монеты в коробочку с перьями, где они и были. Но не взял. Опять принялся было за поиски. Он открыл ящики письменного стола, погрузился в чтение писем Читал письма, копии с патриотических приговоров, которых Лапин собрал большую коллекцию, номера «Русского Знамени», прокламации «Союза русского народа».

Когда Лапин проходил по коридору, казаки тяжело вздыхали. По лицам их было видно, что дело делается серьезное, хотя и не совсем понятное им. Последние мухи лета, они были злы и неотвязчивы. От заседателя сильно несло отхожим местом, и аромат этот, казалось, облипал.

— Здесь, вероятно, классическое что-нибудь? — подходя к другому шкафу, в котором стояли журналы за старые годы, сказал заседатель

Он уже успел отбросить на диван из первого шкафа все противозаконное. Образовалась изрядная куча. Видимо, устал. Но искать было надо.

— Наделаем вам беспорядку, — уж извините…

Он потащил целое беремя толстых переплетенных книг и тотчас же разронял их.

— Библиотека-то у вас… фун-да-мен-таль-ная… — смущенным голосом сказал он.

— Д-да… это верно! Особенно по жаркому времени… — прибавил облепленный мухами пристав: — пообедать бы пора… Ммм… мм… ммэ… — недовольно рычал он.

Антошкин на правах знакомого сочувственно и тяжело вздохнул и густым тенором сказал:

— А у меня с самого утра крохи во рту не было… Туда сходи, оттоль принеси, там захвати… Домой давеча пошел, — баба ушла куда-то… Росинки маковой во рту не было…

Лапин велел прислуге дать ему что-нибудь из съестного. Принесли остатки вчерашнего пирога с яблоком. Антошкин, радостно кивая головой, отломил пальцами кусок и предался торопливому наслаждению.

— Еще где у вас? — спросил заседатель.

— О чем изволите спрашивать?

— Литература где еще у вас?

— Есть на потолке. Есть в кладовой.

— Архив?

— Да там увидите.

— Нет, пожалуй, достаточно, — сказал он вдруг, смеривши глазом ворох книг на диване и вороха бумаг на столе и стульях.

Лапин осведомился, оставят ли они ему какой-нибудь списочек взятого.

— В протоколе все подробнейше запишем и, конечно, вам дадим, — сказал третий участок солидным тоном.

Он достал из портфеля лист бумаги и принялся писать протокол. Заседатель от скуки перечитывал письма, уже прочитанные приставом. Казаки стояли в коридоре и в передней, монументальные, молчаливые, как будто недоумевающие, и устало вздыхали. Полуденное солнце дышало в раскрытые окна и двери тихо струящимся зноем. Рой мух вился над пегим, мокрым лицом пристава, в глубоком напряжении склоненным над бумагой. Аромат отхожего места, казалось, облипал лицо, руки, платье…

Составление протокола пошло как-то туго… Пристав, видимо, затруднялся в определении тех пестрых документов, которые он забрал из письменного стола. Нелегко это было сделать. Несколько раз он перечеркнул лист, открыл, достал новый. Номер «Русского инвалида» — это так. Но вот — «Законопроект об утилизировании смертной казни в православном самодержавном государстве полковника Кононова»… длинно, неуклюже, двусмысленно… а иначе как его поименуешь в протоколе? А как обозначить все эти вырезки из газет, — целый ворох?..

Сильно потел и досадливо крякал. Заседатель заскучал.

— Это вы все подробно хотите?! — спросил он.

— А как же?

— Да просто… гамузом!

Но пристав колебался. Наконец, видимо, совсем выбился из сил и остановился.

— Знаете что, Андр[ей] Петр[ович]? Я вам пришлю списочек после. А сейчас — просто голова раскалывается! Да и вам, я думаю, надоело?

Лапин пожал плечами с видом недоумения и фатальной покорности.

— Конечно. Но мне надо все-таки иметь в руках что-нибудь. Вот вы берете книжки «Журнала для всех», «Былое», сборники «Знания» — все такие вещи, которые всюду безвозбранно продаются. И я за них деньги платил. А вы их возьмете из соображений высшей политики — ну как же я заставлю вас возвратить их?

— Даю вам честное слово благородного человека, — с достоинством воскликнул пристав: — список всего вы получите… И книги, которые законные, тоже. Сегодня же вечером. Сверюсь с циркуляром и… ежели не того, так я их назад! Ведь, я полагаю, и инспектор типографий так же поступает?

Он поглядел на доктора наивно вопрошающим взглядом. Лапин в недоумении пожал плечами.

— Так я… вечерком!..

Он поспешно набил портфель конфискованными бумагами и газетными вырезками. Казакам указал на книги, предназначенные для ареста заседателем. Один из огромных бородачей с видом некоторого опасения подошел и большими, рабочими, мозолистыми руками стал складывать их одну на другую. Сложил. Бережно обнял колеблющуюся кипу и тотчас же уронил на пол. Растерялся, потому что пристав сердито крикнул:

— Эх ты! Что же ты, брат? Ведь это… вещь бумажная! Не арба и не косилка… Надо поделикатней!..

Стали собирать опять — уже двое.

— Ну-с!..

Пристав протянул доктору приятельским жестом руку. Доктор поспешно спрятал свои руки назад и, краснея и хмурясь, сказал:

— Извините…

— Хмм…

Пристав посмотрел удивленным взглядом, как(бы) недоумевая, за что сердит доктор, крякнул и пошел, забыв свой портфель. Заседатель галантно раскланялся издали и направился вслед за ним, сопровождаемый казаками.

Остался портфель с арестованными бумагами, запах отхожего места и рой мух. Да на душе что-то скверное, нагвазданное…

— Пришли, напакостили и ушли, — сказал вслух доктор. — Как все это нелепо и первобытно-просто!..

Лапин не дождался копии с протокола или какого-нибудь списка книг. Вместо этого через месяц пристав прислал извещение, что «на основании такой-то графы Положения о государственной охране земскому врачу Лапину, как замеченному в политической неблагонадежности, воспретить жительство в пределах областей, объявленных на положении усиленной охраны и на военном положении».

И когда он в поисках работы ходил по большому, неласковому городу, видел кругом себя вместо тихих улиц родной станицы ущелья, сдавленные многоэтажными каменными громадами, засыпанные непрерывным треском и шумом движения, залитые пестрым потоком чужих, незнакомых, равнодушных людей; острое чувство тоски переносило его воображение из-под серого, запыленного ползучею, желтою копотью неба туда, в далекий родной край, издалека казавшийся необычайно прекрасным и милым. Вставало перед глазами близкое прошлое — родной народ, полный тайных загадок, то охваченный воодушевлением и единым возвышенным чувством благородности природы, то придавленный буднями тяжкой, скучной жизни, безнадежный и разоренный.