Симона Бовуар - Мандарины

• Название: Мандарины
• Автор: Симона Бовуар
• Издательство: Наука
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86218-452-Х

«Мандарины» — один из самых знаменитых романов XX в., вершина творчества Симоны де Бовуар, известной писательницы, философа, «исключительной женщины, наложившей отпечаток на все наше время» (Ф. Миттеран).

События, описанные в книге, так или иначе связаны с крушением рожденных в годы Сопротивления надежд французской интеллигенции. Чтобы более полно представить послевоенную эпоху, автор вводит в повествование множество персонажей, главные из которых — писатели левых взглядов Анри Перрон и Робер Дюбрей (их прототипами стали А. Камю и Ж.-П. Сартр). Хотя основную интригу составляет ссора, а затем примирение этих двух незаурядных личностей, важное место в сюжете отведено и Анне, жене Дюбрея — в этом образе легко угадываются черты самой Симоны де Бовуар. Многое из того, о чем писательница поведала в своем лучшем, удостоенном Гонкуровской премии произведении, находит объяснение в женской судьбе как таковой и связано с положением женщины в современном мире.

Роман, в течение нескольких десятилетий считавшийся настольной книгой западных интеллектуалов, становится наконец достоянием и русского читателя.

---

Анри вопросительно взглянул на Дюбрея:

— Если правда всегда за тем, что существует, остается лишь сидеть сложа руки.

— Вовсе нет. Действительность — это не что-то застывшее. У нее есть будущее, возможности. Только для того, чтобы воздействовать на нее или даже осмыслить, надо обосноваться в ней, а не тешить себя жалкими мечтаниями.

— А я, знаете ли, не мечтаю, — отвечал Анри.

— Когда говорят «Это скверно» или как я в прошлом году: «Все плохо», это означает, что втайне мечтают об абсолютном благе. — Он посмотрел Анри прямо в глаза: — Обычно не отдают себе в этом отчета, но нужно обладать немалым высокомерием, чтобы свои мечты поставить превыше всего. А если быть скромнее, то поймешь, что с одной стороны существует реальность, с другой — ничего. Предпочитать пустоту, а не наполненность — это, на мой взгляд, страшная ошибка, — добавил он.

Анри повернулся к Анне, которая молча пила второй стакан мартини:

— Что вы об этом думаете?

— Лично мне всегда было трудно в наименьшем из зол усматривать благо, — ответила она. — Верно, потому, что я слишком долго верила в Бога. Но думаю, Робер прав.

— Возможно, — согласился Анри.

— Я говорю со знанием дела, — сказал Дюбрей. — Я тоже пытался оправдать свою досаду гнусностью мира.

Анри снова наполнил свой стакан. Разве Дюбрей не оправдывал сейчас собственную досаду с помощью теорий? «Однако, если подходить с таких позиций, я тоже с досады пытаюсь недооценить то, что он говорит мне», — подумал Анри. И решил оказать доверие Дюбрею, по крайней мере, до конца разговора.

— Тем не менее ваша манера смотреть на вещи кажется мне скорее пессимистической, — сказал Анри.

— И тут опять она пессимистична лишь по сравнению с прежними моими идеями, — возразил Дюбрей, — идеями чересчур радужными; история далеко не радужна. Но так как ускользнуть от нее нет никакой возможности, надо искать наилучший способ жить, а он, на мой взгляд, никак не в уклонении.

Анри собирался задать ему и другие вопросы, но в прихожей послышались шаги, и в дверях появилась Надин.

— Привет, шайка пьяниц! — весело сказала она. — Можете выпить за мое здоровье: я заслуживаю тоста в мою честь! — Она с торжествующим видом смотрела на них: — Угадайте, что я сделала?

— Так что же? — спросил Анри.

— Я была в Париже и отомстила за вас: дала Ламберу пощечину. На краткий миг воцарилось молчание.

— Где ты его встретила? Как это случилось? — спросил Анри.

— А вот так, — с гордостью начала рассказывать Надин. — Я поднялась в редакцию «Эспуар», они все там были: Самазелль, Воланж, Ламбер и куча новеньких с гнусными рожами — надо было видеть это! — Надин расхохоталась. — Ламбер был ошарашен, он что-то пробормотал, но я не дала ему говорить. «Я пришла вернуть тебе старый должок, — сказала я, — и рада, что ты предоставил мне для этого случай». А потом ударила его по лицу.

— А он что? — спросил Анри.

— О! Он свое получил, — сказала Надин, — хотя и стал пыжиться с важным видом. Я поспешила уйти.

— Он не сказал, что свое поручение я мог бы выполнить сам? На его месте я бы так и сказал, — заметил Анри. Он не хотел бранить Надин, но был очень недоволен.

— Я не стала слушать, что он скажет, — ответила Надин. Она обвела всех несколько вызывающим взглядом. — Так что? Вы меня не поздравите?

— Нет, — сказал Дюбрей. — Я не нахожу, что ты поступила очень умно.

— А я нахожу, что очень умно, — отвечала Надин. — По дороге оттуда я встретила Венсана, и он сказал, что я молодец, — добавила она мстительным тоном.

— Если тебе хочется огласки, ты своего добилась, — заметил Дюбрей. — Все газеты натешатся вдоволь.

— Мне плевать на газеты, — заявила Надин.

— Напротив, ты как раз доказала, что тебе вовсе не плевать! Они с неприязнью смотрели друг на друга.

— Если вам нравится, чтобы вас мешали с дерьмом, тем лучше для вас, — сердито сказала Надин. — Лично мне не нравится. — Она повернулась к Анри: — Это ты во всем виноват, — заявила вдруг она. — Зачем ты всем поведал о нашей жизни?

— Послушай, я не говорил о нас, — возразил Анри. — Ты прекрасно знаешь, что все персонажи вымышленные.

— Да полно! Найдется не меньше пятидесяти разных черт, которые характерны для папы и для тебя; и я прекрасно узнала три своих фразы, — сказала она.

— Они произносятся людьми, которые не имеют к тебе ни малейшего отношения, — ответил Анри и пожал плечами. — Разумеется, я вывел сегодняшних людей, которые находятся примерно в том же положении, что и мы: но таких тысячи, это вовсе не твой отец и не я; напротив, мои персонажи по большей части совсем не похожи на нас.

— Я не возражаю, иначе опять сказали бы, что я поднимаю шум, — едким тоном заметила Надин, — но думаешь это приятно? С вами спокойно беседуют накоротке, считая себя ровней, а вы все это время наблюдаете, мысленно делаете заметки, и на тебе: в один прекрасный день ты видишь черным по белому слова, которые были сказаны с тем, чтобы их забыли, жесты, которым не придавалось значения. Я называю это злоупотреблением доверием!

— Нельзя написать роман, не заимствуя кое-чего у окружающих, — сказал Анри.

— Возможно, но тогда с писателями не следует встречаться, — в ярости заявила Надин.

Анри улыбнулся:

— Тебе очень не повезло!

— Смейся надо мной теперь, — ответила она, став пунцовой.

— Я не смеюсь над тобой, — отвечал Анри. Он обнял Надин за плечи: — Не будем делать из этого драму.

— Вы сами делаете драму! — сказала Надин. — Ах! Ну и вид у вас, когда вы сидите тут все трое и осуждающе смотрите на меня!

— Ладно, никто тебя не осуждает, — примирительным тоном сказала Анна. Она вопросительно взглянула на Дюбрея: — Приятно все-таки думать, что Ламбер получил хорошую пощечину.

Дюбрей ничего не ответил. Анри попытался перевести разговор:

— Ты видела Венсана? Что с ним сталось?

— А что с ним должно статься? — надменно спросила она.

— Он по-прежнему на радио?

— Да. — Надин заколебалась. — Собиралась рассказать вам кое-что интересное, но у меня пропало желание.

— Давай выкладывай! — сказал Анри.

— Венсан отыскал Сезенака! — заявила Надин. — В маленькой гостинице где-то возле бульвара Батиньоль. Раздобыв адрес, он сразу поехал туда и постучал к Сезенаку, хотел сказать ему, что он о нем думает. Сезенак отказался открыть. Венсан расположился у входа в гостиницу, а тот сбежал по пожарной лестнице. В течение трех дней он так и не появился: ни в гостинице, ни в ресторане, ни в барах, где он добывает наркотики, его никто не видел. — И торжествующим тоном Надин добавила: — Разве это не признание? Если бы совесть у него была чиста, он не прятался бы.

— Все зависит от того, что сказал ему Венсан через дверь, — заметил Анри. — Даже если на нем нет вины, он мог испугаться.

— Да нет. Невиновный попытался бы объясниться, — настаивала Надин и, повернувшись к матери, сказала резким тоном: — Тебя как будто это не интересует. А ведь ты прекрасно знала Сезенака.

— Да, — ответила Анна. — Мне он показался законченным наркоманом. Когда люди доходят до такого предела, они способны на все.

Повисло тягостное молчание. Анри с тревогой подумал: «Венсан найдет Сезенака. И что дальше?» Если Сезенак заговорит, если Ламбер достаточно зол на Анри, чтобы подтвердить свою версию, что произойдет? Анна и Дюбрей, возможно, задавались точно таким же вопросом.

— Ну что ж, если на вас это не произвело никакого впечатления, лучше было бы оставить мои новости при себе! — с досадой сказала Надин.

— Да нет же, — возразил Анри. — Это странная история, потому-то мы и задумались.

— Не утруждай себя и не старайся соблюдать вежливость! — сказала Надин. — Вы взрослые люди, а я всего лишь ребенок. Что интересно мне, неинтересно вам, это нормально. — Она направилась к двери: — Пойду проверю, как там Мария.

Она дулась весь вечер. «Эта жизнь вчетвером ей в тягость, — решил Анри. — В Италии дела пойдут лучше». И не без тревоги подумал: «Осталось больше десяти дней». Все было улажено. Надин с Марией поедут в спальном вагоне, он — впереди на машине. Через десять дней. Временами он уже чувствовал на своем лице теплый ветер с ароматом смолы и соли, и волна радости подступала к сердцу. А бывали минуты, когда он испытывал сожаление, похожее на обиду, словно его высылали против воли.

Весь следующий день Анри обдумывал затянувшийся до глубокой ночи разговор, который у него состоялся с Дюбреем. Главное, утверждал Дюбрей, это решить, каким вещам из тех, что существуют, ты отдаешь предпочтение. И это не уступка: на уступку идут, если из двух реальных вещей приходится мириться с той, что хуже; но выше человечества, такого, как оно есть, нет ничего. Да, с некоторыми положениями Анри был согласен. Предпочитать пустоту, а не наполненность — это как раз то, в чем он упрекал Поль: она цеплялась за старые мифы, вместо того чтобы принимать Анри таким, каков он есть. И наоборот, он никогда не искал в Надин «идеальной женщины»; он сделал выбор, решив жить с ней, зная о ее недостатках. Но главным образом позиция Дюбрея казалась оправданной в том случае, когда речь идет о книгах, о произведениях искусства. Обычно не удается писать книги, какие хочется, и можно забавляться, рассматривая любой шедевр как неудачу; но мы ведь не предаемся мечтам о потустороннем искусстве: произведения, которым мы отдаем предпочтение, мы любим абсолютной любовью. Однако в плане политическом убежденность Анри была не так сильна, ибо тут вмешивается зло, которое не только не является благом, пускай даже наименьшим, а напротив, представляет собой абсолют несчастья, смерти. Но если придаешь значение несчастью, смерти, людям, каждому в отдельности, то недостаточно сказать: «История в любом случае полна всяких бед», — и от этого почувствовать себя вправе полностью отказаться от ответственности — важно, больше или меньше будет она наполнена бедами. Смеркалось; Анри углубился в раздумья под сенью липы, когда на верхних ступеньках крыльца появилась Анна.