Симона Бовуар - Мандарины

• Название: Мандарины
• Автор: Симона Бовуар
• Издательство: Наука
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86218-452-Х

«Мандарины» — один из самых знаменитых романов XX в., вершина творчества Симоны де Бовуар, известной писательницы, философа, «исключительной женщины, наложившей отпечаток на все наше время» (Ф. Миттеран).

События, описанные в книге, так или иначе связаны с крушением рожденных в годы Сопротивления надежд французской интеллигенции. Чтобы более полно представить послевоенную эпоху, автор вводит в повествование множество персонажей, главные из которых — писатели левых взглядов Анри Перрон и Робер Дюбрей (их прототипами стали А. Камю и Ж.-П. Сартр). Хотя основную интригу составляет ссора, а затем примирение этих двух незаурядных личностей, важное место в сюжете отведено и Анне, жене Дюбрея — в этом образе легко угадываются черты самой Симоны де Бовуар. Многое из того, о чем писательница поведала в своем лучшем, удостоенном Гонкуровской премии произведении, находит объяснение в женской судьбе как таковой и связано с положением женщины в современном мире.

Роман, в течение нескольких десятилетий считавшийся настольной книгой западных интеллектуалов, становится наконец достоянием и русского читателя.

---

— Анри! — Голос ее был спокойным, но настойчивым, и он подумал с тоской: «Опять какая-нибудь драма с Надин». И пошел к дому.

— Да?

— Только что явился Сезенак, — сказала Анна.

— Сезенак?

— Он уверяет, что его хотят убить. Он скрывался в течение пяти дней, но больше не в силах держаться, он на пределе: еще бы — пять дней без наркотика. — Анна показала на дверь в столовую: — Он там, лежит на диване тяжело больной. Я сделаю ему укол.

В руке она держала шприц, а на столе лежала аптечная коробка.

— Ты сделаешь ему укол после того, как он заговорит, — сурово заявила Надин. — Он надеялся, что мама проявит достаточно глупости, чтобы помочь ему, не задавая вопросов, — добавила она. — Но ему не повезло, я была тут.

— Он заговорил? — спросил Анри.

— Заговорит, — ответила Надин. Она быстро шагнула к двери и, открыв ее, почти любезным голосом позвала: — Сезенак!

Анри остановился на пороге рядом с Анной, в то время как Надин направилась к дивану; Сезенак не шелохнулся, он лежал на спине и стонал, руки его судорожно сжимались и разжимались.

— Скорее! — молил он. — Скорее!

— Ты получишь свой укол, — сказала Надин, — мама принесла тебе морфий, смотри.

Сезенак повернул голову, по лицу его струился пот.

— Только сначала ты мне ответишь, — продолжала Надин. — В каком году ты начал работать на гестапо?

— Я умираю, — произнес Сезенак; слезы текли по его щекам, и он сучил ногами. Трудно было вынести эту картину, и Анри очень хотелось, чтобы Анна сейчас же положила этому конец, но она, казалось, оцепенела; Надин приблизилась к дивану.

— Отвечай, и тебе сделают укол. — Она наклонилась над Сезенаком: — Отвечай, или хуже будет. В каком году?

— Ни в каком, — шепотом выдохнул Сезенак. Он снова дернул ногой и безжизненно замер на диване, в уголках губ выступило немного белой пены.

Анри сделал шаг по направлению к Надин:

— Оставь его!

— Нет, я хочу, чтобы он заговорил, — резко произнесла она. — Он заговорит или сдохнет. Слышишь, — продолжала она, опять поворачиваясь к Сезенаку, — если не заговоришь, тебя оставят подыхать.

Анна с Дюбреем застыли на месте; ясно было одно: если они хотели знать, как относиться к Сезенаку, а лучше, конечно бы, знать, то другого такого случая не представится, спрашивать надо было теперь.

Надин схватила Сезенака за волосы:

— Нам известно, что ты выдавал евреев, многих евреев: когда ты начал? Говори. — Она трясла его голову, а он стонал:

— Ты делаешь мне больно!

— Отвечай, сколько евреев ты выдал? — спрашивала Надин. Он вскрикнул от боли.

— Я помогал им, — сказал он, — я помогал им уйти. Надин отпустила его:

— Ты не помогал им, ты выдавал их. Скольких ты выдал? Сезенак начал рыдать в подушку.

— Ты выдавал их, признайся! — настаивала Надин.

— Одного время от времени, чтобы спасти других, иначе было нельзя, — вымолвил Сезенак. Он приподнялся и огляделся в растерянности. — Вы несправедливы! Я спасал их. И многих спас.

— Все наоборот, — сказала Надин. — Ты спасал одного из двадцати, чтобы он посылал к тебе клиентов, а других выдавал. Скольких ты выдал?

— Не знаю, — ответил Сезенак. И вдруг закричал: — Не дайте мне погибнуть!

— Ну хватит! — сказала Анна, подойдя к дивану; она наклонилась над Сезенаком и подняла рукав; Надин вернулась к Анри:

— Ты убедился?

— Да, — ответил он и добавил: — И все-таки никак не могу в это поверить.

Он часто видел Сезенака с остекленевшим взглядом, с потными руками, видел его сейчас простертым на этом диване; однако все это не стирало образа молодого героя с красным платком на шее, который ходил от одной баррикады к другой с большим ружьем на плече. Когда они вернулись в кабинет и сели, Анри спросил:

— Ну и что мы будем делать?

— Какие могут быть вопросы, — с живостью отозвалась Надин, — он заслуживает пули в голову.

— Ты сама собираешься стрелять? — спросил Дюбрей.

— Нет, но я позвоню в полицию, — заявила Надин, протягивая руку к телефону.

— В полицию! Ты понимаешь, что говоришь? — сказал Дюбрей.

— Ты сдашь человека в полицию? — спросил Анри.

— Черт возьми! Этот негодяй выдал гестапо десятки евреев, и ты думаешь, я буду с ним церемониться! — возмутилась Надин.

— Оставь телефон в покое и сядь, — нетерпеливо сказал Дюбрей. — Ни о каких полицейских и речи быть не может. Исходя из этого и надо принимать решение. Однако мы не можем дать ему кров и лечить, чтобы потом он преспокойно вернулся к своему милому ремеслу.

— Что было бы вполне логично! — заметила Надин. Прислонившись к стене, она смотрела на всех с мрачным видом.

Воцарилось молчание. Четыре года назад все было бы просто: когда действия — живая реальность, когда веришь в цели, слово «справедливость» имеет смысл: предателя убивают. Но что делать с бывшим предателем, когда уже ни на что не надеешься?

— Оставим его здесь на два-три дня, чтобы поставить на ноги, — сказала Анна, — он действительно очень болен. А потом отправим его в какую-нибудь отдаленную колонию, например во Французскую Западную Африку, у нас есть там знакомые. Он никогда не вернется: слишком боится, что его убьют.

— А что с ним станется? Не будем же мы давать ему рекомендательные письма, — возразил Дюбрей.

— Почему бы и нет? Дайте ему денежное пособие, раз уж на то пошло, — сказала Надин. Голос ее дрожал от возмущения.

— Видишь ли, ему никогда не избавиться от наркомании, он, по сути, уже не человек, а отребье, — заметила Анна. — В любом случае жизнь, которая ждет его впереди, и без того достаточно ужасна.

Надин топнула ногой:

— Ему так просто не выкрутиться!

— Столько других, которые выкрутились! — сказал Анри.

— Это не причина. — Она подозрительно взглянула на Анри: — Уж не боишься ли ты его, случаем?

— Я?

— Похоже, он кое-что знает о тебе.

— Он полагает, что Анри входил в банду Венсана, — вмешался Дюбрей.

— Да нет, — возразила Надин. — Ты сам слышал. Он сказал мне: «Если я заговорю, твоему мужу грозят такие же неприятности, как мне».

Анри улыбнулся:

— Ты думаешь, я был двойным агентом?

— Не знаю, что я должна думать, — сказала она. — Мне никогда ничего не говорят. Впрочем, мне на это плевать, — добавила она. — Можете хранить свои секреты. Но я хочу, чтобы Сезенак поплатился! Вы хоть понимаете, что он сделал?

— Мы понимаем, — сказала Анна. — Но что тебе это даст, если ты заставишь его поплатиться? Мертвых не воскресить.

— Ты рассуждаешь как Ламбер! Их не воскресить, но это не причина, чтобы о них забывать. Мы живы и можем пока думать о них, а не пресмыкаться перед теми, кто их убил.

— Но мы забыли их, — резким тоном сказала Анна. — Возможно, это не наша вина, однако мы не имеем больше прав на прошлое.

— Я ничего не забыла, — возразила Надин, — только не я.

— И ты тоже, как все остальные. У тебя своя жизнь, маленькая дочка, ты забыла. И если ты так стремишься наказать Сезенака, то потому, что хочешь доказать себе обратное, а это нечестно.

— Отказаться обделывать ваши мелкие делишки, это, по-твоему, нечестно! — сказала Надин и направилась к наружной застекленной двери. — Так вот, ваши сомнения я считаю подлостью! — с жаром воскликнула она и хлопнула дверью.

— Я ее понимаю, — сказала Анна. — Когда думаю о Диего, я ее понимаю. — Она поднялась. — Пойду приготовлю Сезенаку постель в павильоне. Он спит, вам остается только перенести его...

Анна поспешно вышла, и Анри показалось, что она вот-вот заплачет.

— Раньше я был бы готов сам его убить, — сказал Анри. — Сегодня это не имело бы никакого смысла. И все-таки какой стыд — помогать выжить такому типу, — добавил он.

— Да, любое решение неминуемо окажется скверным, — заметил Дюбрей. Он взглянул на Сезенака: — Нет человека — нет проблем. Если бы мы были участниками действия, то никакой проблемы не возникло бы. Только теперь мы вне игры, поэтому наше решение неизбежно будет незаконным. — Он встал. — Давайте уложим его.

Сезенак спал, лицо его выглядело спокойным; с закрытыми глазами к нему возвращалось немного былой красоты. Он оказался не тяжелым. Они отнесли его в павильончик и положили одетым на кровать. Анна прикрыла ему одеялом ноги.

— Каким безобидным кажется тот, кто спит, — прошептала она.

— Возможно, он не так уж безобиден, — заметил Анри. — Наверняка он знает кучу всяких вещей о Венсане и его приятелях. А в настоящий момент есть немало таких, кто охотно оправдал бы бывшего гестаповца, чтобы избавиться от бывших подпольщиков.

— Вам не кажется, что если бы он что-то знал, то у Венсана уже были бы неприятности? — спросила Анна.

— Послушай, — сказал Дюбрей, — лечение лечением, но попробуй расспросить его с пристрастием: наркоманы болтливы, быть может, мы узнаем, что у него за душой. — Он задумался. — И все-таки я считаю, что в любом случае его лучше отправить подальше.