Симона Бовуар - Мандарины

• Название: Мандарины
• Автор: Симона Бовуар
• Издательство: Наука
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86218-452-Х

«Мандарины» — один из самых знаменитых романов XX в., вершина творчества Симоны де Бовуар, известной писательницы, философа, «исключительной женщины, наложившей отпечаток на все наше время» (Ф. Миттеран).

События, описанные в книге, так или иначе связаны с крушением рожденных в годы Сопротивления надежд французской интеллигенции. Чтобы более полно представить послевоенную эпоху, автор вводит в повествование множество персонажей, главные из которых — писатели левых взглядов Анри Перрон и Робер Дюбрей (их прототипами стали А. Камю и Ж.-П. Сартр). Хотя основную интригу составляет ссора, а затем примирение этих двух незаурядных личностей, важное место в сюжете отведено и Анне, жене Дюбрея — в этом образе легко угадываются черты самой Симоны де Бовуар. Многое из того, о чем писательница поведала в своем лучшем, удостоенном Гонкуровской премии произведении, находит объяснение в женской судьбе как таковой и связано с положением женщины в современном мире.

Роман, в течение нескольких десятилетий считавшийся настольной книгой западных интеллектуалов, становится наконец достоянием и русского читателя.

---

— СРЛ не партия, — возразил Дюбрей. — Это довольно широкое движение, и вашим читателям нечего бояться.

— Партия или движение, практически это одно и то же, — сказал Анри. — Все эти рабочие, коммунисты или сочувствующие им, о которых я вам говорил, охотно покупают вместе с «Юма» информационную газету, но не другой политический листок. Даже если СРЛ пойдет рука об руку с компартией, это ничего не изменит: «Эспуар» вызовет подозрения, как только приклеит себе ярлык. — Анри пожал плечами. — В тот день, когда нас станут читать лишь члены СРЛ, нам придется исчезнуть.

— Членов СРЛ станет намного, намного больше после того, как мы получим поддержку газеты, — заметил Дюбрей.

— Да, но до тех пор пройдет немало времени, — возразил Анри, — и этого вполне достаточно, чтобы разорить нас, а это никому не пойдет на пользу.

— Нет, это никому не пойдет на пользу, — согласился Дюбрей. Он умолк, постукивая по бювару кончиками пальцев, потом добавил: — Конечно, риск есть.

— Риск, который нельзя себе позволить, — подхватил Анри. Дюбрей опять задумался на мгновение и со вздохом произнес:

— Нужны деньги.

— Вот именно, а у нас их нет.

— У нас их нет, — в раздумье повторил Дюбрей.

Разумеется, ему не так-то легко было признать себя побежденным, он еще лелеял в душе надежды; но аргумент достиг цели, в течение следующей недели Дюбрей не возвращался к этому вопросу; а между тем Анри виделся с ним часто, ему хотелось подтвердить свои добрые намерения: он дважды встречался с Самазеллем, присутствовал на собраниях комитета, обещал опубликовать в «Эспуар» манифест. «Делай что хочешь, — говорил Люк, — раз мы сохраняем независимость».

Независимость сохранили, то была вещь бесспорная: знать бы еще, что с ней делать, с этой независимостью. В сентябре все казалось таким простым: немного здравого смысла и доброй воли, и они чувствовали себя вроде бы защищенными. Теперь же без конца возникали проблемы, и каждая заново все ставила под вопрос. Лашом с таким жаром отозвался о статьях Анри о Португалии, что «Эспуар» могла сойти за орудие компартии: следовало ли опровергать это? Анри не хотел терять ту интеллектуальную публику, которая любила «Эспуар» за ее беспристрастность; но ему не хотелось восстанавливать против себя и своих коммунистических читателей; между тем, стремясь оберегать всех, он обрекал себя на бессодержательность и тем самым способствовал усыплению людей. Как же быть? Анри обдумывал этот вопрос, шагая к «Скрибу», где Ламбер ждал его на ужин. Но что бы он ни решил, уступит он настроению, а не очевидности; несмотря на все свои решения, Анри всегда возвращался к одному и тому же: он недостаточно осведомлен, он ничего не знает. «Логичнее все-таки было бы сначала разузнать, а уж потом говорить», — думал он. На деле же все происходит совсем не так. Сначала приходится говорить, дело не терпит отлагательства; затем события подтверждают вашу правоту или не подтверждают. «Это как раз то, что называется обманом, — с неудовольствием подумал Анри. — Я тоже, тоже обманываю своих читателей». Он пообещал себе говорить людям вещи, которые просветят их, помогут им думать, правдивые вещи, а сам теперь обманывал. Что делать? Не мог же он закрыть все отделы, распустить весь персонал и уединиться в какой-нибудь комнате с книгами! Газета должна жить, а чтобы она жила, Анри обязан посвящать ей себя целиком изо дня в день. Он остановился у «Скриба»; Анри был рад поужинать вместе с Ламбером; его немного смущал предстоящий разговор о новеллах, однако он надеялся, что Ламбер не придает им слишком большого значения. Анри толкнул крутящуюся дверь; можно было подумать, что внезапно он перенесся на другой континент: было жарко; на мужчинах и женщинах — американская форма, вокруг пахло светлым табаком, а в витринах были выставлены роскошные безделушки. Ламбер с улыбкой пошел ему навстречу, на нем тоже была форма лейтенанта; в зале ресторана, где питались военные корреспонденты, Анри увидел на столах сливочное масло и горки очень белого хлеба.

— Знаешь, здесь, в драгсторе можно взять французское вино, — радостно сообщил Ламбер. — Поедим не хуже немецкого военнопленного.

— Тебя возмущает, что америкашки прилично кормят своих пленных?

— Не только, хотя это черт знает что, особенно там, где французы живут впроголодь. Скверно все вместе взятое: как они ублажают фрицев, в том числе и нацистов, и как обращаются с теми, кто в концлагерях{54}.

— Мне очень хотелось бы знать: правда ли, что они не допускают в лагеря французский Красный Крест? — спросил Анри.

— Это первое, что я собираюсь проверить, — ответил Ламбер.

— В последнее время мы определенно не питаем горячих чувств к американцам, — сказал Анри, накладывая себе в тарелку тушенку и лапшу.

— Нет оснований! — Ламбер нахмурился. — Жаль, что это доставляет такое удовольствие Лашому.

— Я думал об этом по дороге сюда, — сказал Анри. — Скажешь слово против компартии — играешь на руку реакции! Критикуешь Вашингтон — и ты уже коммунист. Если только тебя не заподозрят в принадлежности к пятой колонне.

— К счастью, одна истина опровергает другую, — заметил Ламбер. Анри пожал плечами:

— Не следует слишком полагаться на это. Помнишь, в рождественскую ночь мы говорили, что «Эспуар» не должна поддаваться никакой вербовке. Так вот, это нелегко.

— Нужно лишь продолжать выступать, руководствуясь нашей совестью! — сказал Ламбер.

— Ты только представь себе! — возразил Анри. — Каждое утро я объясняю сотне тысяч людей, что им следует думать: и чем же я руководствуюсь? Голосом моей совести! — Он налил себе стакан вина. — Это мошенничество.

Ламбер улыбнулся.

— Назови мне журналистов, которые были бы добросовестнее тебя, — с любовью сказал он. — Ты сам просматриваешь все телеграммы, ты контролируешь все.

— Изо дня в день я стараюсь быть честным, — ответил Анри. — Но именно поэтому у меня не остается ни минуты, чтобы досконально изучить те вещи, о которых я говорю.

— Да ладно! Твои читатели и так очень довольны, — возразил Ламбер. — Я знаю многих студентов, которые просто молятся на «Эспуар».

— И от этого я еще больше чувствую себя виноватым, — сказал Анри.

Ламбер посмотрел на него с беспокойством.

— Уж не собираешься ли ты целыми днями изучать статистические данные?

— Именно так мне и следовало бы поступить! — заметил Анри. Наступило молчание, и Анри вдруг решился: лучше поскорее избавиться от

тяжелой обязанности.

— Я принес твои новеллы, — сказал он. И улыбнулся Ламберу: — Странно, у тебя такой богатый опыт, ты глубоко пережил столько событий и часто очень хорошо рассказывал мне о них; в твоих репортажах всегда так много интересного. А вот в своих новеллах ты ничего не отразил. Почему, спрашивается?

— Ты считаешь их плохими? — спросил Ламбер. Он пожал плечами: — Я тебя предупреждал.

— Дело в том, что ты не вложил в них душу. Ламбер молвил в нерешительности:

— То, что меня по-настоящему волнует, никому не интересно. Анри улыбнулся:

— Зато сразу чувствуется: то, о чем ты рассказываешь, совсем не волнует тебя. Кажется, будто эти истории ты писал, словно выполняя какую-то повинность.

— О! Я подозревал, что у меня нет способностей, — сказал Ламбер.

Он улыбался, но улыбка его была вымученной. У Анри сложилось впечатление, что на самом деле он придавал большое значение своим новеллам.

— Кто одарен, а кто нет? Неизвестно, что это означает в действительности, — сказал Анри. — Нет, ты напрасно выбрал столь чуждые для тебя сюжеты, вот и все. В следующий раз постарайся выложиться по-настоящему.

— Я не сумею, — ответил Ламбер. И усмехнулся: — Я достойный образец убогого горемыки-интеллектуала, неспособного когда-нибудь стать творцом.

— Не пори чушь! — сказал Анри. — Эти новеллы ничего не доказывают; потерпеть неудачу по первому разу — дело обычное.

Ламбер покачал головой:

— Я себя знаю. Мне никогда не сделать ничего стоящего. Интеллектуал, который ничего не делает, — жалкое зрелище.

— Ты обязательно что-нибудь сделаешь, если действительно стремишься к этому. С другой стороны, быть интеллектуалом — это не порок.

— Но и не божья милость, — заметил Ламбер.

— Я один из них, и ты готов подарить мне свое уважение.

— Ты — другое дело, — сказал Ламбер.

— Вовсе нет. Я интеллектуал. Меня раздражает, когда это слово употребляют, как оскорбление: люди, похоже, считают, будто пустоту голов могут восполнить яйца.

Он искал взгляда Ламбера, но тот упорно смотрел в свою тарелку, потом наконец сказал:

— Я вот думаю, что со мной станет, когда закончится война.

— Ты не хочешь оставаться в журналистике?

— Военный корреспондент — дело понятное, но корреспондент мирного времени — как-то не вяжется, — сказал Ламбер. И добавил с воодушевлением: — Заниматься журналистикой, как делаешь это ты, имеет смысл: это настоящее приключение. Но быть редактором, даже в «Эспуар», имело бы смысл лишь в том случае, если бы мне нужно было зарабатывать на жизнь. С другой стороны, если позволить себе жить как рантье, — совесть будет нечиста. — Он заколебался. — Моя мать оставила мне слишком много денег: совесть у меня в любом случае нечиста.