Феликс Аксельруд - Испанский сон

• Название: Испанский сон
• Автор: Феликс Аксельруд
• Жанр: Эротика

Роман не относится к какому-то определенному жанру. В нем примерно в равной степени присутствуют приключения, эротика и философия. Действие происходит в разных странах и временах, в городе и деревне, в офисах, катакомбах и высоких слоях атмосферы. Развитие сюжетных линий происходит по тем же законам, что и в любом другом романе. Задачей автора было, чтобы почти каждый читатель, в меру своего вкуса и интеллекта, нашел в нем что-то интересное для себя.

---

А вот она мне даже и не такое говорила. Поэтому я осмелела и попросила ее показать мне парочку влагалищ. Она даже не удивилась. Что значит специфика деятельности! Я бы на ее месте точно удивилась, если дама попросила бы показать влагалище. Чтобы испытать его в работе, она специально сняла со стеллажа член… ну, как бы Ипполита. Я хочу сказать, что это был член таких же размеров, как Ипполит. Кстати: двухголовые, те, что мне нравились, опять появились. Я вот думаю: не купить ли такого дружка Ипполиту?

SEND

Но я отвлеклась, извини. Я про влагалище. Вставили мы этого Ипполитова близнеца во влагалище, и оно как давай его доить! Я хихикнула, и девушка тоже. (Не пишу тебе, как ее зовут, чтобы ты не догадался о местонахождении магазина.) Затем я ощутила кое-что кое-где. И внимательно посмотрела на девушку. Она усмехнулась и спросила: «Что, пробрало?» — «Да, — признала я. — Интересно, а с тобой это случается? я имею в виду, на рабочем месте?» — «Раньше бывало», — сказала девушка. — «Ведь это не хухры-мухры, — сказала я. — Так и фригидность можно получить в качестве профзаболевания». — «Не говори, — с пониманием подтвердила девушка. — Группа риска! Однако по профсоюзной линии я решила с руководством вопрос о компенсации; в результате мне назначили надбавку за вредность и даже стали давать молоко».

Ну ладно. Мы еще немного пообщались, пообсуждали бельишко и куклы, а потом она стала обслуживать посетителей, а я взяла рот да и пошла с ним домой. Рот пока безымянный, но его же не надо как-то специально называть? Как ты считаешь?

SEND

Вообще-то, чтобы отличить его от Вашего собственного рта — полагалось бы.

SEND

Ты прав. Действительно: я же отличаю твой член от Ипполита. Но как же его назвать? И если он мой, разве имя не должно быть женским?

SEND

Безусловно.

SEND

Тогда это Она; назови Ее сам.

SEND

Я не могу так сразу. Я подумаю. Давайте сегодня еще не будем Ее, э-э, любить.

SEND

Ты немного меня разочаровываешь. А еще больше разочаровываешь Ипполита.

SEND

Ипполит! извини, дружище. Он извинил меня? Буду считать, что извинил. Ладно, давайте все вместе дружно Ее полюбим — пока просто Ее.

SEND

Ну, начинай. У меня уже кое-где кое-что, заранее.

SEND

Ипполит входит в Нее… вернее, Она накладывает на Ипполита губы. Ипполит очень доволен. Он раздувается; Он твердеет. Ее губы с трудом удерживают Его в себе. Тогда Он проникает глубже… а язык у Нее есть?

SEND

Обижаешь! Это же не муляж стоматологический. Чтобы не было больше вопросов, у Нее есть: губы, язык (очень нежный), зубки (не острые, но вполне тверденькие, чтоб покусывать), а еще неба, верхнее и нижнее, и даже виден такой смешной задний язычок в глубине. И Она глубокая; во всяком случае, Ипполит влезет весь и даже с яйцами, если раздвинуть Ее пошире. Все; продолжай.

SEND

Он проникает глубже; Она ласкает Его своим нежным языком. Она покусывает Его своими зубками. Ипполит погружается в нее все глубже и глубже; Он уже едва не достает до самого донышка. Ипполиту неизъяснимо хорошо.

SEND

А тебе?

SEND

А мне еще лучше, потому что мой член одновременно с этим делает все то же с Вашей пиздой. Он проникает в Нее все глубже и едва не достает до самого донышка. Я чувствую своей кожей, как наши тела соприкасаются. Я своими глазами вижу, как наши волосы объединились… И я чувствую Ваш запах, потому что у меня есть нос.

SEND

Что ты хочешь сказать своей последней фразой?

SEND

Подожди. Потом поговорим… дай кончить… О

SEND

Ты бессовестный. Ты… Мы с моими маленькими обиделись на тебя. И целовать я сегодня буду только их, и спать буду только с ними, а не с тобой, и не пиши мне больше сегодня.

Глава XXIV В «Империале». — Секрет швейцарского мастера. — Визит героя. — Зловещая тайна. — Лирические мотивы. — Квадратный предмет. — Признание Вальда. — О применении запятых. — Золотая пыльца. — Еще о воздушных потоках

После долгих поисков, сомнений, даже кое-каких невзгод демократическая модель была наконец куплена; ничто теперь не препятствовало появлению Аны на скромном торжестве в «Империале». Да и остальные компоненты торжества понемножку сложились — Вальд Парандовский, осененный славой, прибыл из Америки; Эскуратов под давлением неопровержимых аргументов согласился отменить прочие мероприятия; процедуры подписания и самого торжества были одобрены на пленарном заседании и в итоге полностью утверждены.

В небольшой, очень уютный зал были собраны только самые-самые; этот день знаменовал собой переход двух фирм к новой ступени общественного признания. Благодаря устроенной Вальдом глобальной рекламе им уже было плевать на мнения этих и тех; пусть их оборот рос всего-то процентов на сорок в недельку — не деньги были здесь главным: они сделались частью элиты чисто психологически, подобно крошке «Камерон», диктующей моду в изготовлении воздушных шаров и за то уважаемой пуще тысяч гигантов. Они сами были теперь законодателями. Отменив шумиху, они страшно разозлили журналистов-халявщиков; но именно потому что ни одного не позвали, ни один и рта раскрыть не посмел.

Вечер мягко лучился добротным достоинством. В исполнении струнного квартета нежно звучали Гайдн и Эндрю Ллойд Уэббер; шампанское было не слишком старым, а пивко — не слишком молодым. Коньяк был не каким-то сомнительным «Х.О.», а греющим душу «Самтрестом» о трех звездочках. Под стать были и закуски — изысканные, но без излишеств; особую прелесть десерту придали paparajotes, собственноручно изготовленные Аной с помощью Марины и доставленные в «Империал» в картонных коробках из-под компьютеров, чтобы хватило на всех и даже осталась добавка.

Единственным, в чем устроители не смогли удержаться от некоторой роскоши, была ледяная скульптура посреди стола, доставленная из Гринденвальда. Привез ее лично Эскуратов, смотавшись ни свет ни заря в Швейцарию; шепотом поговаривали, что за скульптуру ему пришлось не только выложить круглую сумму, но и дать взятку директору музея ледяных фигур. Ах, что это была за скульптура! не какие-нибудь вычурные замки или растения; нет же — это был традиционный лебедь, да не такой, какого подают на свадьбах, а больше раза в три и притом с необычайно длинной и тонкой шеей. Жалость пробирала всякого, кто бросал на лебедя свой первый взгляд — казалось, что шея вот-вот растает и башка отвалится; но в том-то штука и заключалась, что шея была заморожена значительно сильнее всего остального лебедя (а может, что и подбавлено было в состав — кто знает…) В итоге лебедь таял равномерно, и толпа, начавшая было заключать пари на время, когда башка упадет, помаленьку раскусила секрет и разобрала денежки, одновременно восторгаясь изобретательностью неведомого умельца.

А когда от лебедя уже остались, как говорится, рожки да ножки, когда под квартет уже начали танцевать, а последнюю добавку paparajotes выскребли с самого донышка картонных коробок, в «Империал» заскочил, чтобы поприветствовать и поздравить, страшно занятый человек не то по шутливому прозвищу, не то по отчеству или фамилии, а может, даже и по имени Ильич. А что, было же такое имя у одного латиноамериканца-героя; как бы навевая память о нем, этот Ильич тоже был похож на латиноса — такой же смуглый, черноволосый, усатый и с решительным взглядом; а одет он был в прекрасное кашемировое пальто. Смущенно улыбаясь и принося извинения за вынужденную краткость своего визита, он пожал руки каждому из мужчин и целомудренно поцеловал каждую из женщин. Двое спутников его внесли в зал и поставили посреди стола, готовящегося к кофе, огромный торт в качестве, как он шутливо выразился, свадебного подарка. Он даже присесть не успел — имевшиеся у него пять минут полностью ушли на персональные приветствия, — и когда он исчез, в зале остался слабый, слегка щемящий душу след чего-то романтического, мужественного и боевого.

И оглядывая этот как бы даже слегка опустевший зал, Вальд вдруг заметил поодаль, в укромном уголке, две незнакомые рожи, которых он не знал и которых вроде как не было в начале мероприятия. Рожи эти, довольно гнусного вида, были малоподвижны; взгляды их никуда конкретно не были направлены и не выражали решительно ничего. Поначалу Вальд не придал им особенного значения, подумав, что это, вероятно, парочка прорвавшихся все-таки корреспондентов, но рожи вели себя непохоже — не пытались ничего сфотографировать или съесть, не вели претенциозно громких бесед… и тогда он почему-то забеспокоился. Он наклонился к сидящему рядом с ним Эскуратову — благодушному, источающему удовольствие — и тихонько сказал: