Феликс Аксельруд - Испанский сон

• Название: Испанский сон
• Автор: Феликс Аксельруд
• Жанр: Эротика

Роман не относится к какому-то определенному жанру. В нем примерно в равной степени присутствуют приключения, эротика и философия. Действие происходит в разных странах и временах, в городе и деревне, в офисах, катакомбах и высоких слоях атмосферы. Развитие сюжетных линий происходит по тем же законам, что и в любом другом романе. Задачей автора было, чтобы почти каждый читатель, в меру своего вкуса и интеллекта, нашел в нем что-то интересное для себя.

---

И начинается: сбежал… ну, одежду дочь привезла, это понятно… мелочь… а что там с документами? Ах, подменены? украдены? Должностной подлог, стало быть; ну-ка, разберемся. Да ведь дочка-то в этой самой больнице работает! О, тогда она первый наш фигурант. Дочку — в кутузку, а папашу — на долечивание. И все. Все!

Она и вообще не имела права рисковать, а так рисковать — тем более. Нельзя, чтобы она стала обвиняемой. Значит — важнейший вывод! — нельзя было ей устраиваться на работу в больницу, по меньшей мере до того, пока побег как таковой не исключался. Она должна была организовать его чужими руками, да так, чтобы нити к ней не вели.

Она начала изучать устройство больничной документации, и здесь ее место учебы оказало ей неоценимую помощь. Даже в училищной библиотеке — не говоря уже об областной, куда она записалась и ходила иногда — имелись подробные пособия по оформлению историй болезни, назначений, процедур и так далее. Гораздо раньше, чем предусматривалось учебным курсом, она узнала, чем форма 066-1/У отличается от формы 030-1/У (да еще помеченной буквами «СУ» и маркировкой красного цвета), а также выучила слово «эпикриз» и массу других слов с таким же красивым звучанием. Она создавала себе возможности пройтись взад-вперед по больничным коридорам, заглядывая невзначай в разные комнаты и подмечая все, связанное с бумагой. Беседуя то с сестрой, то с ординатором, то еще с кем, вплоть до уборщицы, она ловко вставляла в свою речь вопросы и намеки, касающиеся документов, но кажущиеся вполне невинными и незначительными. По реакции ее собеседников она могла судить, какие документы из теоретически надлежащих имеются в больнице номер два на самом деле, какие считаются важными, а какие нет, кто и что составляет и подписывает, какие где ставятся печати и штампы, а самое главное — что, и где, и как хранится.

Соответствующее внимание нужно было также уделить тому, что они будут делать после. Ну, сбежали… сели на поезд… а дальше что? Все мелкие организационные детали — например, как незаметно собрать вещи или вывести Отца с территории — можно было отложить на потом, ближе к делу; перспективы же нужно было готовить заранее. Она стала интересоваться, как и где пристраиваются всякие беженцы; завела список возрождаемых деревень, фермерских анклавов, приглашавших к себе таких, как они, обещавших: приезжайте — не пожалеете. Вначале, решила она, нужно зацепиться за какую-то из таких деревень, все равно за какую; они с Отцом работящие, везде придутся ко двору. Потом она ненадолго отъедет в свои родные края: оформит выписку, продаст дом, заберет оставшиеся нужные вещи. Еще позже, когда она убедится, что Отец в порядке, что последствия тюрьмы и лечения полностью преодолены, она покинет Отца на несколько месяцев — достаточное время, чтобы в хорошем городе продать себя на ее условиях, то есть за небольшую квартирку для них с Отцом и сохранение верности двум людям, Отцу и покупателю. А там видно будет.

Теперь, в отличие от предшествующего заторможенного периода, ее жизнь была до краев наполнена делом. Она была вынуждена резко дисциплинировать себя: ведь, кроме подготовки побега, были еще и просто уроки, и просто домашние задания, рассчитанные на обычных людей, и магазинные очереди, и Корней, который не должен был ни о чем не догадываться, и нужно было приготовить ему еды на два дня, потому что теперь она должна была жить и в общежитии тоже… Да, разработанный план претворялся в жизнь неуклонно и последовательно; Корней похлопотал о койке, добыл ее, и она вселилась в училищную общагу. Началась уже не двойная, а тройная, даже четверная жизнь… В больнице она — Царевна, дочь Отца — была девочкой из уезда… с Корнеем — будущей женой… В общаге ее считали начинающей потаскушкой. Таких там тоже хватало, вообще едва ли не вся общага была такой, но в основном — чуть-чуть постарше, чуть-чуть пореже… Впрочем, соседки, черненькая Валя и беленькая Галя, были хороши. Первую ночь ночевали втроем, веселились, пили, знакомились… вторую ночь тоже втроем, а на третью ночь Вали (а может, Гали) уже и не было… Потом — Новый Год… потом каникулы… никто уже не считал ее ночей…

Удачные попались соседки. В общаге, кстати, ей нравилось больше всего. Она отдыхала с Валей и Галей. Могла делать что захочется — спать, молчать, песни петь… Плакать могла, если хотела… Да и трепаться с ними было не в лом. В первый же вечер зашел разговор о парнях. Собственно, ни о чем другом разговоров почти и не было. Об учебе говорить, что ли? Распределение разговоров: пять процентов — тряпки и музыка, пять процентов — местные административно-бытовые новости, девяносто процентов — о парнях. В натуре, так сказать, парни тоже присутствовали — лезли в окно по карнизу с пожарной лестницы; на Старый Новый Год один сорвался с обледенелого карниза, трахнулся оземь да и разбил башку. Всей толпой перевязывали — вот смеху-то было!

В феврале она отмечала свой день рождения — шестнадцать лет — трижды: в больнице с Отцом, в общаге и с Корнеем. Ей предстояло получить паспорт; так как прописка в общаге была временной, нужно было съездить в Кизлев — хорошо хоть, не в поселок к Семенову. Корней позвонил и устроил, чтобы ей пришлось ездить лишь единожды: подать документы и в тот же день получить. В итоге он и сам поехал с ней за компанию. Прогулялись по знакомым дорожкам, заскочили к друзьям… Она мысленно прощалась со всем этим, что обрамляло осень ее взросления. Все, зачем она могла еще раз вернуться в эти края — это продать дом; когда — неизвестно, но уж во всяком случае тогда ей будет не до сантиментов. Именно там, в этой короткой поездке, она ясно почувствовала, что ее час приближается.

И это так и было. Буквально через несколько дней, когда она уже более или менее ориентировалась в вопросах больничного документооборота, стало известно, что нелюбимый ею Григорий Семенович, заведующий отделением, скоро уходит на пенсию. Это резко повышало ее шансы; она не должна была упустить такой возможности. Вперед! К тому времени она уже поняла, что вымарывать Отца из документов, будто Его в больнице и не бывало — гибельный путь; дорожка из правоохраны вела в больницу, и с этим ничего поделать было нельзя. Ей предстояло создать картину официальной, надлежащей выписки. Она составила перечень документов, разделила их по категориям: эти создать и оформить, те — уничтожить, из этих — выдрать страницы, те — переписать…

Не все сходилось. Следы планируемых ею мероприятий должны были остаться. Где-то не достанет печати… где-то не сойдутся номера страниц… Но кто же любит выносить сор из избы? Она сильно рассчитывала, что каждый из ответственных лиц, обнаружив эти следы, постарается собственноручно и по собственному желанию завершить начатую ею работу. И лучше времени, чем смена начальства, не найти. Каждый будет трястись за свое место… цены-то растут как на дрожжах… опять же, если дойдет до начальства, Григорий Семенович будет стараться побыстрей привести все в ажур… новый заведующий когда еще войдет в курс дела, а потом все одно переиначит по-своему…

Однако теперь нужно было не промахнуться с исполнителем, резидентом. Женский персонал был хорош для текущей работы — заботиться об Отце, снабжать информацией — но для скользкого дела доверия не внушал. В больнице хватало и мужиков разного ранга; она определила плюсы и минусы этих людей — доступ к помещениям и документам, моральную устойчивость, а также их побудительные мотивы — страхи, денежные интересы и так далее… и, взвесив все-все, она остановила свой выбор на Этом. На пронырливом, разбитном, вечно пьяном, с кучей ключей в карманах и без царя в голове… с Царем — а точнее, змеем — в другом месте. Она привлекла его вначале медицинскими разговорами, потом всякими другими разговорами, потом уже и не разговорами совсем… она терпеливо довела его до точки кипения, а потом, когда уже стало ясно, что за обладание ею он готов на все, она объяснила ему, чего хочет. И намекнула, что ему за это отломится.

Он понял ее прекрасно, даже сделал вид, что такие вещи ему не впервой… Последнее, конечно, было не так, потому что ей пришлось в течение двух вечеров, встречаясь с ним в областной библиотеке, растолковывать ему, что и как нужно сделать, пока он не выучил все наизусть и не сдал ей экзамен. Она сразу сказала ему, что до экзамена даже и разговора не может быть о расчете. Она могла бы дать ему список, но не хотела писать что-либо своей рукой; она могла бы продиктовать ему список, но не хотела, чтобы такой список вообще где-нибудь оставался. Вот он и учил — бурчал под нос недовольно, но учил — а она его всячески подбадривала и словесно ласкала.

В первый из этих вечеров, когда он еще не выучил, но уже понял, что от него требуется, они посоветовались, на какое число назначить побег.

— Буду работать ночью, — сказал он. — Во время дежурства. Будут все нужные ключи.