Феликс Аксельруд - Испанский сон

• Название: Испанский сон
• Автор: Феликс Аксельруд
• Жанр: Эротика

Роман не относится к какому-то определенному жанру. В нем примерно в равной степени присутствуют приключения, эротика и философия. Действие происходит в разных странах и временах, в городе и деревне, в офисах, катакомбах и высоких слоях атмосферы. Развитие сюжетных линий происходит по тем же законам, что и в любом другом романе. Задачей автора было, чтобы почти каждый читатель, в меру своего вкуса и интеллекта, нашел в нем что-то интересное для себя.

---

Отец выглядел в целом как всегда, как и раньше; только по одному и можно было сразу отличить Отца нынешнего от прежнего — по резкому больничному запаху, которым здесь было пропитано буквально все. При спокойном и неторопливом общении, однако, становились заметны и другие отличия — например, Он был теперь постоянно задумчив, самоуглублен; иногда начинал беспокойно и беспричинно оглядываться, как бы ожидая опасностей со стороны — именно так Он вел себя в тот самый злополучный вечер, когда пропала собака и Он предложил отменить сладкий час. Она не пыталась выяснить, что с Ним. Слишком много всего навалилось на Отца — участок, сизо… экспертизы… теперь это так называемое лечение, последствия которого в любом случае придется преодолевать… Она ничего не сказала Ему о своих делах, о планах. Мало ли как действует то, чем они Его пичкают… еще проговорится… а потому — то же, что и для всех — учеба в районном училище… угол у старушки…

Он, видно, чувствовал, что она не вполне откровенна с Ним, слегка как бы дичился; когда они впервые оказались более или менее одни, вне близкого обзора, она обняла Его и, делая вид, что расстегивает свою пуговицу, нащупала сквозь больничную пижаму любимого Царя. Она погладила Его, такого теперь недоступного, тоскливо завидуя больничным сестрам, которые могли видеть Его во время каких-нибудь процедур… и Он внезапно отстранился.

— Не нужно, доченька… Не сейчас.

— Но тебя могут не скоро выписать, Батюшка…

— Ну, так что ж. Будем ждать, значит.

— Как это, Батюшка? Ты меня разлюбил?

— Что такое ты говоришь, глупая…

Она заплакала.

— Батюшка… обещаю… все, все будет как прежде…

— Будем надеяться, — сказал Он мягко и погладил ее по голове, — вот тогда и поласкаешь Меня…

Она тихонько всхлипывала, как бывало в детстве.

— …а сейчас расскажи что-нибудь про учебу…

* * *

И вот настала суббота — канун Восьмого Марта, славного праздника — и она явилась пораньше, с подарочками для тех, кого не будет завтра; многие такие же, как она, посетители делали то же самое, мужчины несли цветы, женщины были накрашены и возбуждены, явно готовились к вечерней пьянке и так далее — нормальный Международный Женский День в сумасшедшем доме.

Хороший денек, подумала она. Чтобы потерять невинность и вообще. И завтра тоже хороший. Но самый лучший день — понедельник. В понедельник Его привезли сюда, в понедельник и вывезут. Дай-то Царь… Если сегодня это получится, устрою завтра Корнею праздничек… женский день… Скажу, не выдержала, сама проткнула. Пусть хоть потешится напоследок… Он заслужил…

Коротко повидалась с Отцом — короче, чем обычно. Сумасшедший день, Батюшка… Кстати, не удивляйся, если увидишь меня в неурочное время, хорошо?

Рассталась с Отцом. Дай-то Царь… Этот подошел, воровато оглянулся и извлек из-под халата цветочек.

— Это тебе.

— Спасибо. Трогательно…

— Иди к той двери, где выносят — знаешь?

— Ну.

— Все-то ты знаешь…

Она пошла. Обогнула корпус, осторожненько зашла, вроде никем не замеченная. Этот уже стоял там за дверью, возбужденно дышал вокруг спиртовым перегаром.

— Идем.

Он поднялся на три ступеньки, заглянул в коридор, махнул ей рукой, чтобы шла быстрее. Они миновали несколько дверей, и он достал из кармана ключ и отпер очередную.

— Заходи быстренько.

Они зашли. Это была маленькая палата, с двумя пустыми застланными койками, закрашенным окном, шкафом и умывальником. Без стола. Даже почему-то без единого стула.

Этот запер дверь за собой, повернул ключ и оставил его в замке.

Комната для забав, подумала она. В самом деле, зачем в такой комнате стулья? Одежду можно повесить на спинку койки… или в шкаф… а на стекле, между прочим, процарапано матерное слово… и посредине буквы «Х» краска ободрана… сквозь нее можно и подсмотреть…

— Вот мы и одни, — довольно сказал Этот и потер руки. — Давай. Раздевайся.

— Погоди, — сказала она, — ты вчера сделал что должен был? В администрации?

— Да, да. Раздевайся, говорю.

— Я хочу посмотреть.

— Что еще посмотреть?

— На печать. На документы.

— Слушай, — нетерпеливо сказал он, — ты специально? Сказал, сделал… после покажу… Я хочу, понимаешь? Не выводи меня… не то…

Она начала раздеваться. Он снял халат и расстегнул пояс. Его глаза налились красным, как у быка, раздраженного пиками и бандерильями, видящего перед собой одну кровавую цель и более ничего.

Она сняла с себя часть одежд и присела на койку.

— Ну, — подбодрил он.

— Я только хотела тебе сказать…

— Что еще? — злобно процедил он сквозь зубы. — Опять что-то придумала?

— Нет… ничего такого… просто я…

— Ну?..

— Дело в том, что я девочка, — выпалила она.

Он изумленно уставился на нее.

— Ты понял, что я сказала?

Он слегка заулыбался.

— Понимаешь, у меня с этим проблемы. Тебе может не понравиться… Давай лучше в попку, а?

Он подозрительно прищурился.

— Трипперок небось… или еще чего?

— Да нет же, — досадливо мотанула она головой, — если бы это, разве бы я… Говорю тебе, просто девочка.

Он разулыбался до ушей. И захохотал.

— Ты… ой, держите меня! Ты — девочка!..

— Представь себе, — сказала она тихо.

— О-хо-хо-хо… Знаем мы таких девочек…

— А если правда? — спросила она.

Он перестал хохотать, пододвинулся, наклонился, положил руку ей на плечо, приблизил к ее лицу свою продувную, шкодливую рожу и, осклабившись, окутав ее облаком перегара, издевательски переспросил:

— Да? Правда? А даже если так… чего тебе дороже — целка или папаня?

Она опустила голову.

— Хорошо… Твое право, я не отказываюсь… Просто, говорю, тебе может не понравиться… Может, все-таки в попку, а?

Он презрительно фыркнул.

— Чтобы ты меня своим говном извозюкала?

— Понимаешь, я могу помешать тебе… непроизвольно… Я как тебе лучше хочу…

— Ха, — сказал он гордо, — и не таких объезжали.

Она предусмотрела такой вариант, что Этот может не поверить ей или не захотеть, как она предлагает. Специально для этого она составила маленький частный план — как отдаться ему, чтоб повернее. Когда его змей начнет терзать Царевну, она должна потерять сознание. Она знала, что так могут йоги, например. Правда, она не была йогом и так уж запросто она бы этого не смогла, но она знала, что даже самые обычные люди в критических обстоятельствах проявляют настоящие чудеса, делаются теми же йогами ненадолго; значит, обстоятельства должны быть критическими, тогда удастся и ей. Она очень надеялась, что дикое, парадоксальное сочетание двух близостей — Цели и змея Этого — будет обстоятельством достаточно необычным, чтобы ее сознание подчинилось само себе и на какое-то время исчезло из реальности. В тот же момент тело ее рефлекторно расслабится; змей беспрепятственно войдет, и искалечит Царевну, и изгадит ее — ты же выдержишь, милая? ты же понимаешь, для чего это… прости… прости! — но условие будет выполнено: она согласилась отдаться Этому — и отдалась… он взял ее? взял… а требовать, чтобы она при этом не вырубилась — это уже слишком. Предупреждала же, в конце концов.

Возможен был и еще один, более благоприятный вариант. Когда она потеряет сознание, Этот может испугаться, а то и пожалеть ее; может просто не захотеть трахать бессознательное тело; в общем, он на время может забыть о змее и постараться привести ее в чувство. Если так — а она сразу поймет, что случилось, ведь Царевна не будет болеть! — то можно разойтись вообще по-хорошему. Она тихонько скажет ему: «Видишь… я тебе говорила… ну не могу, извини…» — а он в ответ, конечно, обматерит ее и пригрозит не выполнить договоренное, а она тогда скажет совсем уж тихо, покорно, с робкой надеждой: «Ну, может, все-таки в зад? Я же не виновата… хочу, чтобы ты был доволен… чтоб кончил…» — и, если этот номер пройдет, будет считаться, что он овладел ею; план будет выполнен, Цель будет достигнута, и все будет хорошо-хорошо.

И сейчас, раздеваясь, она очень надеялась, что хотя бы один из ее вариантов сработает. Он не дождался конца ее раздевания. Спустил свои брюки, расстегнул кальсоны, белые, как у больных… ближе подступил… грубо стащил с нее колготки вместе с трусами… Она развела ноги в стороны и закрыла глаза. Он навалился на нее, смрадно дохнул, и один только запах, еще до всякого действия, моментально перенес ее под забор.

— Пожалуйста, — жалобно попросила она, — дыши в сторону, а? Пожалуйста!

Он согласился; он уже не мог выговаривать слов — просто кивнул головой, и действительно отворотил перекошенную похотью рожу, стал дышать в сторону. И дышал все громче, все тяжелее и тяжелее, в то время как его змей все настойчивее пытался пробиться туда, где было закрыто, а она все усерднее пыталась лишиться чувств. Увы, ни то, ни другое не получилось. Она не препятствовала змею, честно! не сжимала ноги, не напрягала никаких мышц… она не делала ничего… вообще ничего… пока в какой-то момент не почувствовала, как змей начинает маяться, отползать потихоньку, уступать место Царю Этого — бездарному, глупому, но все же Царю… Видно, подсознательно она все же делала что-то такое, что не понравилось лукавому… может, испускала какие-нибудь таинственные лучи… что-то такое делала Царевна — что-то очень хитрое, раз уж она сама не поняла, что же все-таки это было… ну, а Этот тем более не понял.