Кристиан Крахт - Карта мира (сборник)

• Название: Карта мира (сборник)
• Автор: Кристиан Крахт
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91103-057-5

Кристиан Крахт (Christian Kracht, р. 1966) — современный швейцарский писатель, журналист, пишет на немецком языке, автор романов «Faserland», «1979», «Метан». Сын исполняющего обязанности генерального директора издательства «Аксель Шпрингер АГ», он провёл детство в США, Канаде и на юге Франции, жил в Центральной Америке, в Бангкоке, Катманду, а сейчас — в Буэнос-Айресе. В настоящий сборник вошли его путевые заметки, написанные по заказу газеты «Welt am Sontag», а также эссе из книги «New Wave».

---

— Не даете мне ни единого шанса?

— Нет.

— Даже малюсенького? — В голову мне вдруг пришла ужасная мысль: «Значит ли это, что я не смогу прийти на торжественный прием».

— Отойдете вы наконец? Или мне выразиться доходчивей? — спросил фельдъегерь и угрожающе схватился за пряжку ремня.

Боб, которого физическое насилие очень привлекало, уже начал подниматься с дивана. Он, пошатываясь, двинулся к фельдъегерю, готовя пустой стакан из-под водки в правой руке как боевое оружие.

— Эй, бош[10], оставь моего приятеля в покое, — сказал Боб.

Фельдъегерь, который был очень высокого роста, сверху вниз посмотрел на Боба — сострадательно, как забойщик на маленькую эльзасскую птичку.

— Мы, — Боб указал на меня одной рукой, а другой крепче зажал стакан из-под водки, — мы оба сейчас идем на торжественный прием.

— Забудь это, Боб, ты же слышал, что сказал фельдъегерь. Я определенно не могу быть на «Эмдене», — сказал я.

— Ах, ерунда. Ты что, девочка? Просто иди со мной. Мы уходим. До свиданья, бош.

Мы повернулись и покинули бар «Шератона». Мы остановили одно из джибутиских такси, которые выглядели как растянутая гармонь, и за двадцать пять долларов поехали в гавань, к «Эмдену». Дорога заняла четыре минуты. Таксист, жуя листья ката, выдавил из себя, что Джибути — вторая по дороговизне страна на свете, после Японии.

В гавани мы хитростью прошли мимо вооруженной лишь легким оружием африканской портовой охраны, высоко подняв по кредитной карточке и объяснив, что мы, дескать, из German Navy[11] и сейчас возвращаемся обратно на корабль.

На борту «Эмдена» стояли послы и немецкие офицеры в парадных белых мундирах, белых туфлях и золотых эполетах, и я подумал: «Наконец-то! Именно такими я всегда представлял себе военных моряков!» Морские офицеры были окружены журналистами из «Шпигеля», «Вельт» и «Франфуртер рундшау», которые задавали интересные вопросы, а я отправился в гальюн «Эмдена», в котором имелся шлюз ПППЗ[12]; слава богу, подумал я, что существует такое, гальюны с противоатомным шлюзом на входе.

Наливали бочковое пиво Becks, а мы с Бобом беседовали с Надей, палестинской журналисткой из «Аль-Джазиры» и капитан-лейтенантом Матиасом Альфонсом Альтмайером об автобусе с большой группой немецких морпехов, которые сегодня утром должны были приехать на парусную гонку по песку, за городом, на Гран Барра. Они сели в туристический автобус с кондиционерами, стоявший на пристани напротив «Эмдена», в первый автобус, который подвернулся под руку, фельдъегеря его потом, естественно, проморгали, и все тридцать солдат были увезены ничего не подозревавшим водителем автобуса к сомалийской границе. Из немцев ни один, как оказалось, не говорил по-французски, африканский водитель автобуса, естественно, не понимал по-немецки, и все оказались на волосок от того, чтобы весь автобус был на границе захвачен сомалийскими боевиками, вот тогда-то, рассказала Надя из «Аль-Джазиры», вот тогда у всех журналистов здесь появилось бы, наконец, что-то, о чем они могли бы сообщить.

Я не рассказал ей, что Али, Боб (который тем временем довел репортера «Франкфуртер рундшау» до белого каления своими без разбора провозглашаемыми лозунгами, вроде «Версальский договор» и «линия Мажино») и я сегодня с восьми часов утра ждали автобус с морпехами, что мы специально приготовили говядину с лапшой на тридцать ртов, и притащили пива, и считали мух, за городом, на огромном соленом озере, под кружащимися коршунами.

— М-да, Джибути… — сказал я, обращаясь к капитан-лейтенанту Матиасу Альфонсу Альтмайеру.

— …Самая дорогая страна на свете, после Японии, — сказал он и улыбнулся.

Я ответил улыбкой. Здесь было с кем переброситься словом.

— А как реально обстоят на флоте дела?

— Полный порядок. Многие парни боятся. Многие никогда не сходят на берег. Что они в Африке потеряли?

— Но почему все-таки именно солдаты не осмеливаются покидать борт? — спросил я, хотя уже и догадывался об ответе.

— Потому что снаружи ничего нет. Empty. Zero. Zilch[13].

— А откуда вы это знаете?

— Потому что я с первого часа — читатель Spex[14].

— Ах, Spex, — вздохнул я. — Ну, хорошо. Если бы вы могли раз и навсегда поведать миру какую-нибудь цитату из The Smiths[15] — если эта история будет однажды опубликована, — капитан-лейтенант Матиас Альфонс Альтмайер, то говорите сейчас, пожалуйста.

— I’d like to drop my trousers to the queen[16].

— Вот именно, — сказал я.

Безводная война Разговор с ветераном «Чако» Бернхардом Фишером. Парагвай. 2004

Война «Чако» — почти забытый сегодня военный конфликт 1932–1935 годов между Боливией и Парагваем из-за северной части Гран-Чако[17]. Боливия с 1852 года заявляла претензии на эту ненаселенную область. Еще за десятилетия до начала войны обе стороны начали проникать в здешние степи и болота, строить там форты и создавать укрепленные позиции. Поскольку в этом районе предполагалось наличие значительных месторождений природных ресурсов, прежде всего нефти, и Боливия в сотрудничестве с американской «Стандард Ойл» собиралась провести бурение пробных скважин, а Парагвай, со своей стороны, уступил свои нефтяные концессии компании «Бритиш петролиум», то после множества пограничных инцидентов и перестрелок в 1932 году дело дошло до открытой войны, которая велась обеими сторонами с особой жестокостью и стоила огромных потерь.

В этой степной окопной войне в последний раз применялся в бою — обеими сторонами — устаревший арсенал времен Первой мировой: неподвижные пулеметы, ручные гранаты и огнеметы, а также бипланы. Оружие поставлялось из Европы — прежде всего из Франции, Великобритании и Чехословакии, а также из Северной Америки.

В боях парагвайцы сумели одолеть превосходящих их по численности боливийцев и по завершении войны получили большую часть спорной области. Боливия потеряла примерно двести тысяч квадратных километров своей территории. Парагвай удвоил территорию своего государства, впрочем, так и не сумев захватить боливийские нефтяные поля у подножия Анд, в окрестностях Камири. Всего в этой войне погибли пятьдесят тысяч парагвайцев и около шестидесяти тысяч боливийцев.

Бернхарду Фишеру восемьдесят четыре года. Хотя ему никогда не доводилось бывать в Германии, он, кроме местного гуарани[18], свободно говорит на немецком языке своих предков, окрашенном саксонскими диалектизмами. Он сидит с женой Магдаленой Фишер перед своим деревенским домом на северном краю Такарути — поселения на холмах в восьми километрах от Nueva Gemania, Парагвай. Немногочисленные куры Фишеров копаются в песке у их ног. Бернхард Фишер прослужил два года ефрейтором во время войны с Боливией, с 1933 по 1935 год. Его бабушка и дедушка в 1888 году эмигрировали в Парагвай вместе с Элизабет Ферстер-Ницше[19].

Кристиан Крахт: Господин Фишер, что было на той войне хуже всего?

Бернхард Фишер: Самым тяжелым испытанием, конечно, была жажда. Позднее эти события даже назвали «безводной войной». Вода не поступала на фронт. Железнодорожные рельсы, по которым нас доставляли к месту боевых действий, обрывались километрах в ста шестидесяти от передовой. Там наверху не было никаких дорог, только кусты да степь. Мы срезали кактусы и высасывали из них влагу, откапывали какие-то круглые корни, но потом и их не стало, тогда мы стали мочиться в походные фляжки и пили это.

Кристиан Крахт: Что входило в ваше снаряжение?

Бернхард Фишер: Мы получали карабин и шерстяное одеяло, которое носили в скатку через плечо, еще боеприпасы на ремне, который проходил через другое плечо и на груди перекрещивался с одеялом — здесь, вот так. Полгода я прослужил в расчете тяжелого пулемета. Мы выдалбливали samu-ú — бутылочные деревья[20] — и сидели внутри их, это были наши пулеметные гнезда, возвышающиеся на два метра над чако, оттуда нам все было видно как на ладони. Каждый из нас имел походную флягу и ранец с продуктами. Еды-то было достаточно, только пить нечего. А еще мы могли охотиться с маузером. Фронт проходил за много сотен километров от Асунсьона, там, где чако переходит в боливийские Анды. Помнится, однажды я увидел птиц, описывающих круги на линии горизонта — тогда я сказал своему офицеру: там, где есть птицы, должна быть и вода. Мы добирались туда, помню, целый день, и там действительно оказалась маленькая грязная заводь. Мы наполнили водой все, что у нас было с собой, все фляжки, свиные пузыри, ведра — все это мы потом на дощатых носилках несли обратно к ребятам, но через два дня все емкости опять опустели, и нас опять терзала ужасная жажда.

Кристиан Крахт: Вас ни разу не ранило?

Бернхард Фишер: Нет, у меня же был амулет. Погибли многие, очень многие, а со мной ничего не случилось. Одна пуля попала мне в руку, через рукав униформы, и прошла навылет, вот в этом месте, взгляните. Однажды, в конце войны, я наклонился, чтобы напиться, там было почти высохшее речное русло, до этого места мы гнали боливийцев, потом окружили их и прижали к реке, они падали вниз с откоса, а мы сверху их расстреливали. Река текла сверху, с отрогов Анд. Так вот, я нагнулся, чтобы напиться, — и тут просвистела пуля, коснувшись моих волос, я это кожей почувствовал, она была очень горячей. Не нагнись я в тот момент, она бы угодила мне в лицо.