Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

Усов рассказывал, в каких случаях врач имеет право производить искусственные роды, убивая этим ребенка.

Л. Н. возразил:

— Это всегда безнравственно. Вообще, когда существуют разные средства, облегчающие больного, — кислород и т. д., то трудно воздержаться от пользования ими, но лучше было бы, если бы их не существовало. Все мы непременно умрем, а деятельность докторов направлена на борьбу со смертью. А ведь умереть что через десять дней, что через десять лет — все равно. Как ужасно, что от больного всегда скрывают, что он умрет! Мы все не привыкли прямо смотреть смерти в глаза.

Усов защищал деятельность докторов, считая ее полезной.

Л. Н. сказал:

— Вот почему я считаю деятельность докторов даже вредной: собирают людей в города, заражают сифилисом, чахоткой, держат в ужасных условиях, а потом тратят миллионы на устройство больниц и клиник. Что, если эту энергию употребить не на лечение, а на улучшение жизненных условий народа? В то время, когда множество здоровых, нужных крестьян заражаются всякими болезнями и надрываются непосильной работой, доживая до тридцати лет, вместо того чтобы жить до семидесяти, в это время всеми средствами медицины лечится какая‑нибудь никому не нужная больная старуха, которой не могут уже помочь никакие средства.

— Все современные науки исполняют совершенно обратное своему назначению: богословие скрывает нравственные истины, юридические науки всячески затемняют понятие о справедливости, естественные науки насаждают материализм. История скрывает истинную жизнь народа.

Теория Дарвина совпадает с грубым рассказом Моисея. Все споры о дарвинизме — это полемика с Моисеем.

— Всякий вырастающий у нас молодой человек проходит через страшное заражение, какой‑то нравственный сифилис: сначала православие, а потом, когда он отрешится от этого, — материалистическое учение. Все лучшие физиологи, как Крафт — Эбинг или Клод Бернар, прямо признают, что как бы точно ни исследовали мы даже простую клеточку, в основании ее всегда будет лежать х, которого мы не знаем. Следовательно, вся совокупность организмов и все социальные условия жизни являются х в степени х. А если мы не можем познать клеточку до конца, то где же нам познать законы жизни людских обществ? А какой‑нибудь тупица вроде В. уверяет, что все это очень просто и что историческая наука может вывести какие‑то непреложные законы, по которым совершается жизнь человеческая.

— Вы посмотрите на всех наших историков, что это за тупые, глупые люди. Например, Соловьев. Ведь это был невероятно тупой человек. А как только явится среди них талантливый — какой‑нибудь Грановский, Костомаров, Кудрявцев, и спросишь, что же они написали в конце концов? Оказывается, что ничего значительного, важного. Посмотрите, например, на Ключевского, ну что он сделал? Что он талантливо говорит или либеральничает по поводу Екатерины и говорит, что она была блядь, так это мы и без него знаем. А вот этот еще, что мазурку танцует в «Московских Ведомостях», — Иловайский — и это тоже историк!

— Чему учить? Я давно еще, когда занимался педагогией, пришел к заключению, что школьное преподавание должно состоять только из двух отраслей знания — языки и математика. Только здесь можно дать учащемуся положительные знания. Хотя бы посмотреть, как теперь на экзаменах какой‑нибудь Василий Маклаков наболтает, ничего не зная, столько и так, что надует всякого экзаменатора. А в знании языков и математики не может быть никакого обману. Или знаешь, или нет. Кроме того, в дальнейшем — из этих основных знаний можно развить все науки. Из математики: астрономию, физику, естественные науки. Из языков: историю, географию и т. д. А чему учат, и кого учат у нас? Нынче я шел по улице. Идут пьяные, ругаются по — матерну, тащат за собой женщин. Кто и когда сказал хотя бы одно слово о каких‑нибудь нравственных потребностях этим людям? Чему мы их научили?

— А вот на днях я возвращался вечером из бани и шел мимо театров. Там, подбоченясь, на лошадях сидят жандармы, стоят околоточные; кучера с эдакими (Л. Н. показал руками) задницами, с рядами пуговиц назади, сидят на козлах. А там в освещенных, наполненных публикой театрах совершается священнодействие: играют какого‑нибудь «Садко» — глупую сказку, да еще исковерканную, или «Когда мы мертвые пробуждаемся» Ибсена! Просто безумие!

1901

1 февраля, Москва. Л. Н начал месяца два — три тому назад учиться голландскому языку, а сейчас уже довольно свободно читает — это на семьдесят третьем году!

Учится языкам он очень оригинально: он берет Евангелие на незнакомом ему языке и пока прочитывает, научается все понимать.

Л. Н. сказал мне на днях о современном искусстве:

— Утрачено чувство — я не могу определить его иначе, — чувство эстетического стыда. Я не знаю, знакомо ли вам это чувство? Я его испытываю при художественной лжи в сильнейшей степени и не могу назвать его иначе чем стыд.

По поводу своей драмы «Труп» Л. Н. сказал мне:

— Ко мне приходил сын жены описанного мною человека, а потом и он сам. Сын от имени матери просил не опубликовывать драму, так как ей это было бы тяжело, да и, кроме того, она боится, чтобы опять не вышла история. Я, разумеется, обещал.

— Их приход мне был очень интересен и полезен. Я еще раз, как и раньше неоднократно, убедился, насколько психологические побуждения, которые сам придумываешь для объяснения поступков людей, которых описываешь, ничтожнее, искусственнее побуждений, руководивших этими людьми в действительности. После беседы с ними я охладел к этой работе.

(Сюжет «Трупа» сделался достоянием газет из‑за Александра Петровича (переписчика Л.H.), который запил и где- то на Хитровке разболтал такому же пропойце, репортеру «Новостей Дня», что Л. Н. пишет драму и на какой сюжет, а тот сделал из этого статейку и сейчас же поместил в «Новостях Дня». Это и вызвало приход ко Л. Н. действующих лиц драмы, но это же и было одним из поводов, заставивших Л. Н. бросить драму, не отделав ее.)

Другой раз как‑то в столовой внизу шли оживленные разговоры молодежи. Л. H., который, оказывается, лежал и отдыхал в соседней темной комнате, потом вышел в столовую и сказал мне:

— Я лежал там и слушал ваши разговоры. Они меня интересовали с двух сторон: просто интересно было слушать споры молодых людей, а потом еще с точки зрения драмы. Я слушал и говорил себе: вот как следует писать для сцены. А то один говорит, а другие слушают. Этого никогда не бывает. Надо, чтобы все говорили, и тут‑то искусство автора в том, чтобы заставить красной нитью пройти то, что ему нужно.

24 февраля. Здоровье Л. Н. все это время довольно плохо. Он видимо физически слабеет. Невольно приходят в голову жуткие опасения…

Нынче вечером я был в Хамовниках. Софья Андреевна отправилась в концерт, Александры Львовны не было тоже. Ю. И. Игумнова (художница), Н. Н.Ге, я и М. В. Сяськова (переписчица) с полчаса сидели внизу. Было грустно, точно в вымершем гнезде. Потом Л. Н. позвал к себе. Он рассматривал номера Simplicissimus’a и восхищался остроумием и рисунками. Позже пришел граф Д. А. Олсуфьев. Играли в шахматы. Я играл на фортепиано, больше тихое, печальное. Догорали свечи, заглохший самовар слабо шумел, было тихо и грустно…

Потом Л. Н. оживился, вернулась из концерта Софья Андреевна, стало не так тоскливо.

8 марта. Вчера Л. Н. был в духе. За чаем он смеялся и шутил. Говорили о роскоши. Л. Н. сказал:

— Насколько больше теперь тратят денег, чем раньше! Когда мы жили с Софьей Андреевной в Ясной, мы получали с Никольского тысяч пять и отлично жили. Я помню, когда Софья Андреевна купила коврики к кроватям, мне это показалось ненужной и невероятной роскошью. А теперь мои сыновья — их что‑то у меня штук двадцать — швыряют деньгами направо и налево, покупают собак, лошадей, граммофоны… Мне тогда казалось, что туфли есть, зачем же коврики? Разумеется, до того, чтобы ходить босиком, не доходило, а вот Репин меня изобразил декольте, босиком, в рубашке! Хорошо еще, что хоть невыразимые не снял… И как это даже не спросить меня, будет ли это мне приятно?! Впрочем, я давно привык, что со мной обращаются, как с мертвым. Там, на передвижной выставке, вы еще увидите дьявола («Искушение Христа» Репина), ну кстати уж и одержимого дьяволом.

25 февраля было объявлено отлучение Л. Н. от церкви. В этот день Л. Н. шел с А. Н. Дунаевым по Лубянской площади из Милютинского переулка, куда они ходили к какому‑то доктору по делу. На Лубянской площади у фонтана толпа узнала Л. Н. Сначала позади раздался, как уверяет Дунаев, иронический голос: «Вот дьявол в образе человека!» Это послужило сигналом. Вся толпа, как один человек, бросилась ко Л. Н. Все кричали, кидали кверху шапки. Л. Н. растерялся, не знал куда деваться и почти бегом уходил. Толпа бежала за ним. Насилу Л. Н. и Дунаеву удалось на углу Неглинной сесть на извозчика. Толпа хотела задержать извозчика, многие цеплялись за сани. В это время появился отряд конных жандармов, которые пропустили извозчика, сейчас же замкнулись за ним и отрезали толпу.