Юлиана Лебединская - Темпориум. Антология темпоральной фантастики

• Название: Темпориум. Антология темпоральной фантастики
• Автор: Юлиана Лебединская
• Издательство: Литагент «Снежный Ком»9ebea33f-2a93-102a-9ac3-800cba805322
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-904919-42-9

Путешествия во времени – что нового можно рассказать о них? Очередная история с «попаданцами» – разухабистые приключения в прошлом студента-супергероя, ещё один «эффект бабочки», очередная и ожидаемо скучная история изобретения чудо-машины…

Оказывается, не только это!

Антология «Темпориум» раскрывает другие стороны взаимодействия человека с временем – более тонкие, более сложные, но от этого не менее увлекательные и загадочные. Взгляните под новым углом на Время и удивитесь.

---

Мама была красивая и ясная, как свет лучистой звезды, как лазоревое небо над городом, осененным зарей. Ее так и звали – Света. Озаренная изнутри, с белой кожей, льняными волосами, улыбчивым лицом, рядом с темноволосым папой, чьи глаза были черным углем, а кожа загорелой, даже выгоревшей, она казалась солнцем, обнимающим его лучами, – и счастье обоих чувствовалось почти физически. Долгое время она так и оставалась для меня недосягаемой, прекрасной сказкой, о которой каждое утро и каждый вечер грезил отец.

Оставаясь один дома, я исследовал весь многолетний прах, осевший в старых вещах, которыми папа не то чтобы дорожил, но никогда не выбрасывал. Фотографии в пыльных альбомах повествовали о многотомной истории нашей семьи, когда-то многочисленной и разношерстной, теперь сведенной к нам двоим (с родственниками после смерти матери мы почти не общались). Устройство семьи было сложным, я долго не понимал всех тонкостей, женщин просто считая бабушками или тетями, мужчин – дедушками или дядьями. Позже я с удивлением понял, что многочисленные родственники принадлежат к половине мира матери, а из родовой линии папы в альбомах нет ни одного лица.

– Пап, – спросил я, – почему нигде нет твоих родственников?

– Я пришел ниоткуда, – проникновенно сказал он, не отрываясь от «Известий». – Одинокий волк, сын заснеженной пустыни.

– Как это?

– Да вот так. В моей жизни есть только один кровный родственник: ты.

– Где же твои мама с папой? Мои бабушка и дедушка! – удивился я безмерно. – Я хочу еще одних бабушку с дедушкой!

– Так получилось, что бабушек у тебя две, а дедушка только один. Мамин папа. Папиного папы нет. Хотя, говоря строго академически, он-то как раз есть, просто… ты с ним никогда не встретишься. И я никогда не встречался.

– Как это?.. – промямлил я, совсем ничего не понимающий. – Твой папа бросил маму перед тем, как ты родился?

Папа фыркнул.

– Нет, он воспитывал меня, пока я не подрос. А потом ушел.

– Тогда почему же ты говоришь, что ты с ним никогда не встречался?!

Он оторвался от газеты, спокойно посмотрел на меня и ответил:

– Я имел в виду дедушку. Своего дедушку. С ним я никогда не встречался. Как и ты никогда не встретишься… со своим.

В комнате повисла древняя, готическая семейная тайна. Совершенно сбитый с толку, я спросил почти шепотом:

– Но почему?..

– Ну почему апельсин не может увидеть дерево, из которого выросло дерево, на котором он вырос?.. – пожал плечами отец, встряхивая газету, переворачивая страницу и всё еще пытаясь углубиться в чтение. – Наверное, потому что он растет на месте дерева, которого теперь нет.

Этого я понять не мог, как ни старался – слишком поэтично.

– А что… с твоими папой и мамой… случилось? Где они сейчас? – бесхитростно спросил я, затаив дыхание и ожидая чего-то ужасного в ответ.

– Я скажу тебе один раз, Сережа, хоть ты всё равно пока не поймешь, – вздохнул он, складывая газету и убирая ее, посмотрев на меня немного печально и устало. – Моя мама там же, где твоя, а мой папа – там же, где и твой. Правда, при этом нельзя сказать точнее, потому что все они – в разных местах.

– В разных? Местах? Как узники замка Иф?

– Нет. Как бусы, нанизанные на одну и ту же нить. Как минутная стрелка, догоняющая саму себя. Как змея, кусающая свой хвост.

– Я ничего не понимаю!

– Потому что рано. Слишком рано, – буркнул он и замолчал.

Я мучился с полгода; не в силах найти ответ на этот вопрос, отложил его до поры до времени, оставив дремать в глубине.

Вещи, разложенные в шкафах и ящиках столов, на долгие годы стали предметами изучения и объектами игр. Когда мог, я спрашивал про них и получал развернутый либо краткий ответ, почти всегда одинаково бездумный и четкий. Знания копились в моей голове, как мячики в зашитой баскетбольной сетке, застревая и теснясь, вдавливаясь друг в друга, или объединяясь, как мыльные пузыри в одной банке, или лопаясь, чтобы испариться в бездне забытья. Но пришло время, и мне уже не хватало кратких ответов и рассказов. Растущий разум требовал всё больше, мне страстно хотелось заполнить внутреннюю пустоту.

Неудивительно, что с раннего детства я стал много читать.

Книги и фильмы проходили друг за другом, укладываясь в извилистую сетчатую трубу, свивающуюся змеей, – в мою мячную бесконечность. Многое они оставляли навсегда: эта – крыло птицы на ветру, та – суть любви к ближнему, синяя – доброту, зеленая – преданность и ласку, красная – предательство и боль, черная – мудрость и печаль. Так мало-помалу я складывался из пустого расплывчатого пятна в сложный симметрический узор, неповторимый для каждой личности.

Больше всего мне нравились книги о папиной работе – людях и генах, опытах прошлого и практике современности. Отец возглавлял проект, связанный с клонированием человека. Огромная группа людей по всему миру тратила всемирные деньги, пытаясь добиться успеха, научиться возрождать погибших в полном соответствии с памятью оригинала. Но вот уже десятый год у них ничего не получалось.

Иногда к отцу заходили коллеги в дорогих пиджаках. Они спускались в подвал, к специализированной библиотеке, рабочему кабинету, в лабораторию, и подолгу беседовали, спорили, строили предположения и планы, ругались или пили крепкие напитки, особенно после разносов, которые устраивало им какое-нибудь правительство. Ребенка туда не пускали, хоть плачь. Папа словно хотел оградить меня от этой работы, пусть она нравилась мне всё больше. На высказанное желание стать доктором, как он, лишь морщился и вздыхал, хоть иногда и улыбался, прижимая меня к себе, и гладил по темным, густым волосам.

Но даже не проникая в их покои, в один предельно печальный день своего восьмилетья я узнал из их разговора, что одним из объектов, над которым ведутся эксперименты, является моя мать.

На мучительные вопросы о том, сможет ли он когда-нибудь оживить маму, папа отвечал молчанием и лишь однажды сказал: «Мне кажется, никогда. Но, может быть, это можно будет сделать потом, когда я постарею, или после моей смерти… В любом случае, мне всё равно, буду ли я рядом с ней. Мне достаточно, что она снова будет жива. Соскользнет с этой нитки… пойдет дальше».

С этого дня он стал рассказывать мне о матери много всего, при этом не отвечал на самые простые вопросы и почему-то не сообщал никаких подробностей, возможно, считая это или слишком мучительным, или излишним.

Он любил ее больше жизни, хотя и тогда, и даже сейчас я пока еще не понимаю истинного значения этих слов.

Уже став подростком, я понял: отец был странным человеком. Он мог предугадывать мои желания, понимать меня с полуслова, впрочем, не только меня, но и всех остальных, с кем я видел его. Не осознавая этого в раннем детстве, позже я изумлялся, видя, как он живет, словно по книге, по дневнику, будто уже зная всё наперед, и поражался его мудрости. Он угадывал мои пристрастия, мой вкус и даже некоторые слова. С усмешкой дарил по праздникам то, о чем я скрытно мечтал. Мы часто играли в такую игру, и почти всегда он угадывал, что я подумаю или скажу, или что хочу сделать или сказать.

– Почему ты такой умный? – спрашивал я его. – Откуда ты всё знаешь?

– Не умный, – отвечал он. – Не всё.

– Ты угадываешь? – дергая за палец, требовал я с него.

– Думаю и вспоминаю, – улыбался он и добавлял, объясняя: – Ты же так похож на меня.

А потом прижимал меня к себе и дышал мне в макушку. Лишь эта фраза, этот жест и некоторые другие, рассеянные в пустоте совместно прожитых времен, показывали, как спокойно и беспредельно он обожал меня, словно считая неотделимой частью самого себя.

Однажды он подошел ко мне с атласом о ювелирных изделиях.

– Это бриллианты. Очень дорого стоят, поэтому в них удобно вкладывать деньги на будущее. Если бандиты украдут сто миллионов, чтобы их унести, нужен целый грузовик. А бриллианты легкие и маленькие, их берешь небольшую коробку – те же самые сто миллионов. Только чтобы обменять на деньги, нужно хорошенько подумать. Не принесешь же ты бриллианты в магазин… В общем, тут написано про всё это, про ювелиров. Почитай. И вот эту кассету посмотри. Интересный фильм о том, как мошенники драгоценности сбывают.

Он часто так делал – совал мне какие-то книжки или статьи безо всякого объяснения, добавляя: «Почитай».

Когда мне исполнилось двенадцать, дверь в комнату на втором этаже оказалась открытой. Как я и думал, это была комната нашей мамы, комната ее собственных вещей, где она работала и отдыхала. Мама, оказывается, рисовала. Рисунки ее заставили меня плакать от ощущения безвозвратности. Строгие и ясные, они остались единственным доступным для меня светом, который она излучала.

Медленно, очень осторожно я обошел комнату, запоминая каждую вещь, без сомнения, со времени маминой смерти лежавшую неподвижно. Папа не заходил сюда даже чтобы стереть пыль – этим занимались домработницы.