Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - Те, что от дьявола

• Название: Те, что от дьявола
• Автор: Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи
• Издательство: Энигма
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-94698-047-5

«Воинствующая Церковь не имела паладина более ревностного, чем этот тамплиер пера, чья дерзновенная критика есть постоянный крестовый поход… Кажется, французский язык еще никогда не восходил до столь надменной парадоксальности. Это слияние грубости с изысканностью, насилия с деликатностью, горечи с утонченностью напоминает те колдовские напитки, которые изготовлялись из цветов и змеиного яда, из крови тигрицы и дикого меда». Эти слова П. де Сен-Виктора поразительно точно характеризуют личность и творчество Жюля Барбе д’Оревильи (1808–1889), а настоящий том избранных произведений этого одного из самых необычных французских писателей XIX в., составленный из таких признанных шедевров, как роман «Порченая» (1854), сборника рассказов «Те, что от дьявола» (1873) и повести «История, которой даже имени нет» (1882), лучшее тому подтверждение. Никогда не скрывавший своих роялистских взглядов Барбе, которого Реми де Гурмон (1858–1915) в своем открывающем книгу эссе назвал «потаенным классиком» и включил в «клан пренебрегающих добродетелью и издевающихся над обывательским здравомыслием», неоднократно обвинялся в имморализме — после выхода в свет «Тех, что от дьявола» против него по требованию республиканской прессы был даже начат судебный процесс, — однако его противоречивым творчеством восхищались собратья по перу самых разных направлений. «Барбе д’Оревильи не рискует стать писателем популярным, — писал М. Волошин, — так как, чтобы полюбить его, надо дойти до той степени сознания, когда начинаешь любить человека лишь за непримиримость противоречий, в нем сочетающихся, за широту размахов маятника, за величавую отдаленность морозных полюсов его души», — и все же редакция надеется, что истинные любители французского романтизма и символизма смогут по достоинству оценить эту филигранную прозу, мастерски переведенную М. и Е. Кожевниковыми и снабженную исчерпывающими примечаниями.

---

Губы женщины искривила презрительная усмешка.

— Значит, ты ничего не смыслишь ни в любви, ни в ненависти! — ответила она. — Любить его? Да я им брезгую! Это мой муж!

— Муж?

— Да, муж, — кивнула она. — Самый знатный сеньор Испании, герцог в третьем поколении, маркиз в четвертом, граф в пятом, гранд, обладающий несколькими грандствами, кавалер ордена Золотого руна. Я — герцогиня д’Аркос де Сьерра-Леоне.

Де Тресиньи, ошеломленный невероятным признанием, ни на секунду не усомнился в его правдивости. Да, эта женщина говорила правду. Он узнал ее еще на бульваре. Поразившее его сходство подтвердилось.

Он встречался с ней, и не так уж давно! Несколько лет тому назад он принимал морские ванны в Сен-Жан-де-Люз. Как раз тогда в этом крошечном городке на французском побережье собралась вся испанская знать. И не случайно, городок находится так близко от Испании, что влюбленные в свой полуостров испанцы, приезжая туда, чувствуют себя как дома и не винят за измену родине. Герцогиня де Сьерра-Леоне все лето провела в городке, испанском по своему облику, нравам, характеру и историческому прошлому. В Сен-Жан-де-Люз праздновал свадьбу Людовик XIV[142], единственный, отметим в скобках, французский король, походивший на королей испанских. И здесь же, потерпев крушение в блестящей карьере и впав в немилость у короля Филиппа V, обрела приют принцесса дез Юрсен[143]. О герцогине де Сьерра-Леоне говорили, что она проводит здесь медовый месяц, сочетавшись браком с самым знатным и самым богатым вельможей Испании. Когда де Тресиньи приехал в городок рыбаков, подаривший миру самых свирепых флибустьеров, герцогиня уже жила там, и жила с той несказанной роскошью, какой, пожалуй, не видели в этих местах со времен Людовика XIV. Мало того, красотой она затмила не знающих соперниц басконок, стройных, как античные канефоры[144], с сине-зелеными светлыми глазами. Робера де Тресиньи благодаря знатности и богатству принимали повсюду, во всех кругах общества. Привлеченный красотой герцогини, он захотел познакомиться и с ней. Однако в ближайший круг герцогини, где она безраздельно царила, французы, проводившие сезон на морском побережье, вхожи не были. Он видел ее лишь издалека — на побережье, в дюнах или в церкви. Герцогиня уехала, а де Тресиньи ей так и не представили, и она осталась у него в памяти метеором, тем более ослепительным, что, промелькнув, он больше никогда не появится на горизонте. Молодой человек объездил потом всю Грецию, часть Азии, но ни одна самая восхитительная красавица тех краев, где так ценят красоту и не мыслят без нее даже рая, не стерла сияющего образа знатной дамы.

И вот сегодня волей причудливого, таинственного случая герцогиня, которой он так недолго и так издалека восхищался, вдруг вернулась в его жизнь, причем самым невероятным путем! Она занималась позорным ремеслом, и он купил ее! Он только что обладал ею. Она стала проституткой, проституткой самого низкого пошиба, потому что и у бесчестья есть своя иерархия… Великолепная герцогиня де Сьерра-Леоне, о которой он мечтал и в которую, быть может, был даже влюблен (от мечты до влюбленности в нашей душе один шаг), стала… — да может ли быть такое? — парижской гулящей девкой!!! Она только что извивалась в его объятьях, как вчера, возможно, извивалась в объятьях другого — такого же первого встречного, как он сам, — а завтра будет извиваться в объятьях третьего. Или, кто знает, возможно, уже через час! Ужасающее открытие оледенило ум и сердце де Тресиньи. Мужчина, минуту назад охваченный огнем, и таким неистовым, что ему казалось, будто вся комната вокруг него полыхает, протрезвел, оцепенел, почувствовал себя раздавленным. Уверенность, что перед ним в самом деле герцогиня де Сьерра-Леоне, не оживила его чувства, мгновенно погасшие, будто задутая свеча, ему не захотелось с еще большей жадностью приникнуть губами к огненному источнику, из которого он только что пил с такой ненасытностью. Назвав свое имя, герцогиня уничтожила куртизанку. Де Тресиньи видел перед собой только герцогиню, но — боже мой! — в каком виде! Запачканную, оскверненную, опозоренную, упавшую с высоты большей, чем Левкадская скала[145], прямо в море вонючей и отвратительной грязи, выбраться из которой уже не было никакой возможности.

Он потерянно смотрел на нее, а она сидела на краешке того же канапе, что и он, сидела выпрямившись и смотрела строго и сумрачно, преобразившись из Мессалины в загадочную Агриппину[146]. Они сидели рядом, но де Тресиньи и в голову не могло прийти прикоснуться хотя бы пальцем к той, чье великолепное сильное тело он только что ваял восхищенными руками. Он не мог прикоснуться к ней даже для того, чтобы убедиться: да, это та самая женщина, которая зажгла меня и испепелила, — я не в бреду, не во сне, не сошел с ума… Герцогиня, обнаружив себя, уничтожила девку.

— Да, — совсем тихо произнес он, услышанное так сдавило ему горло, что голос почти совсем пропал, — я вам верю, — (он больше не обращался к ней на «ты»), — потому что узнал вас. Я вас видел в Сен-Жан-де-Люз три года тому назад.

Стоило ему произнести «Сен-Жан-де-Люз», как ее лицо, ставшее невероятно мрачным после сделанного признания, чуть-чуть посветлело.

— Тогда жизнь радовала меня, — вздохнула она, поймав светлый лучик воспоминаний, — а теперь…

Лучик погас, но она не поникла головой, держа ее все так же упрямо и гордо.

— А теперь? — эхом повторил за ней де Тресиньи.

— Теперь меня радует месть, — грозно выговорила она. — И я буду мстить беспощадно, пока не умру! Я упьюсь своей местью до смерти, как испанские москиты: насосавшись крови, они умирают прямо у ранки.

Герцогиня взглянула на недоуменное лицо де Тресиньи.

— Вы ничего не понимаете, — сказала она, — я сейчас все объясню, и вы поймете. Вы знаете, кто я, но меня вы не знаете. Хотите узнать? Хотите узнать, что со мной произошло? — Она говорила с лихорадочной настойчивостью. — Я хочу рассказать это каждому, кто сюда приходит! Хочу рассказать всем на свете! Чем больше будет на мне позора, тем полнее я буду отомщена!

— Расскажите же, — попросил де Тресиньи, снедаемый любопытством, какого не испытывал еще ни разу — ни в жизни, ни в театре, ни за чтением романа. Он ожидал чего-то небывалого, неслыханного. Для него умерла даже красота этой женщины. Он смотрел на нее так, как если бы готовился участвовать во вскрытии умершей и хотел бы знать, не воскреснет ли она для него.

— Не раз я хотела рассказать свою историю, — заговорила она, помолчав, — но сюда поднимаются не за тем, чтобы слушать. Стоило мне начать, как меня прерывали или закрывали за собой дверь, — животные, насытившиеся тем, за чем приходили. Надо мной смеялись, меня оскорбляли, называя лгуньей или сумасшедшей. Мне никто не верил, но вы мне верите. Вы видели меня в Сен-Жан-де-Люз, увенчанной, будто короной, именем Сьерра-Леоне, в блеске счастья, гордости, величия, — на вершине жизни. Теперь я волочу это имя на подоле моего платья по мыслимой и немыслимой грязи, как когда-то лошадь волокла на хвосте герб обесчещенного рыцаря. Я ненавижу имя Сьерра-Леоне и ношу его только для того, чтобы позорить, потому что принадлежит оно самому знатному вельможе Испании, самому гордому из всех тех, кому позволено не снимать шляпы в присутствии его величества короля. Дон Кристобаль считает себя в десять раз знатнее, чем любой король! Что значат для герцога д’Аркос де Сьерра-Леоне самые прославленные дома и фамилии, которые властвовали над Испанией, — Транстамаре[147], Кастилия, Арагон, Габсбурги, Бурбоны?.. Его род гораздо древнее. Он — потомок первых готских королей[148] и через Брунгильду[149] в родстве с французскими Меровингами. Он гордится тем, что в его жилах течет только голубая кровь, которой во всех остальных старинных семействах, унижавших себя неравными браками, осталось по нескольку капель. Герцог герцогства Сьерра-Леоне и нескольких других герцогств не уронил себя браком со мной, ибо я из древнего и знатного рода, берущего свое начало в Италии, я — последняя из рода Турре-Кремата и достойна своего имени, которое означает «горящая башня», потому что горю в адском пламени. Великий инквизитор Торквемада[150] тоже принадлежал роду Турре-Кремата, но и он за всю свою жизнь причинил боли меньше, чем таится в моей проклятой груди… Турре-Кремата горды не меньше, чем Сьерра-Леоне. Разделившись на две ветви, обе равно знатные и славные, наш род на протяжении веков властвовал и в Италии, и в Испании. Когда в пятнадцатом веке один из Борджа стал папой Александром VI, его семейство, опьяненное успехом, поторопилось породниться со всеми королевскими домами Европы. Они объявили себя и нашей родней, но Турре-Кремата с презрением отвергли их притязания, и двое из нас поплатились жизнью за отвагу и высокомерие — говорят, Цезарь Борджа их отравил. Мой брак с герцогом был династическим. Ни с его стороны, ни с моей не предполагалось никаких чувств. Представительница дома Турре-Кремата заключила брачный союз с представителем дома Сьерра-Леоне, два знатных семейства объединили свои интересы. Что могло быть естественнее для меня, воспитанной в строгих правилах этикета старинных испанских домов, образцом которого служит Эскориал? Жесткий, всеобъемлющий этикет, он запрещал биться и сердцу, но оно оказалось сильнее тесного стального корсета. Мое сердце… полюбило дона Эштевана. До того, как я его встретила, мой брак оставался для меня серьезной и важной церемонией, каким издавна был в церемонной католической Испании, но теперь он остался таким лишь в нескольких родовитых семьях, особенно приверженных древним традициям. Герцог де Сьерра-Леоне, испанец из испанцев, не мог не дорожить стариной. Французы считают Испанию страной высокомерной, молчаливой, сумрачной и важной, таков и герцог де Сьерра-Леоне. Гордец из гордецов, он мог жить только на собственной земле и выбрал резиденцией старинный замок на границе с Португалией, не отступая и в жизни от феодальных порядков. Я жила подле него, деля с ним однообразную, лишенную всякого веселья, величавую и пышную жизнь, не видя никого, кроме духовника и своих камеристок. Более слабую душу истомила бы скука, но меня растили супругой испанского гранда, ею я и была. Исполнение религиозного долга — вот главная обязанность высокородных испанок, которую с должной тщательностью исполняла и я, ледяным бесстрастием походя на портреты прабабок, — затянутые в корсеты, в плоеных воротниках, они сурово и важно взирали со стен парадных залов замка Сьерра-Леоне. Во всем я была им под стать, безупречная, величественная супруга гранда, чью добродетель оберегает гордость надежнее, чем лев — источник. Одиночество не тяготило меня, я жила в безмятежном покое, которым веяло от горных вершин вокруг замка, и даже не подозревала, что гранитные твердыни могут обратиться в огнедышащие вулканы. Еще нерожденная, я пребывала в лимбе, и только взгляд мужчины вызвал меня к жизни и крестил огнем. Дон Эштеван, маркиз де Вашконселуш, португалец по происхождению и кузен герцога, приехал в Сьерра-Леоне. О существовании любви я знала только из мистических религиозных книг, но она упала с небес на мое сердце, как орел падает на ребенка, а тот бьется и кричит… Я тоже кричала, когда гордость нашего древнего рода возмутилась той властью, какую возымел дон Эштеван над моими чувствами. Я попросила герцога под любым предлогом и как можно скорее удалить кузена из замка… Сказала, что заметила в нем любовь ко мне, а эта неслыханная дерзость для меня оскорбительна. Дон Кристобаль ответил так же, как герцог де Гиз на предупреждение, что Генрих III убьет его. «Не осмелится…» — с высокомерной улыбкой уронил он. Нельзя пренебрегать гласом судьбы: его предупреждения имеют обыкновение свершаться. Герцог сам подтолкнул меня к дону Эштевану…