Себастьян Хаффнер - Соглашение с дьяволом. Германо-российские взаимоотношения от Первой до Второй мировой войны

• Название: Соглашение с дьяволом. Германо-российские взаимоотношения от Первой до Второй мировой войны
• Автор: Себастьян Хаффнер
• Издательство: Манессе
• Жанр: История

«Более захватывающая, чем любой роман» — так назвал Себастьян Хаффнер историю германо-российских отношений — и такой он её и описывает. До наших дней малоизвестен факт, что Германия желала русской революции и поддерживала её, а вначале и сделала её возможной. Только исходя из этого союза Германии с большевистской революцией — что стало для обеих сторон соглашением с дьяволом — можно постичь сложную историю германо-русского конфликта.

История германо-российских взаимоотношений между обеими мировыми войнами более захватывающая, чем любой роман. Тщетно искать другого примера столь смертельно-интимных взаимных переплетений и конфликтов двух народов. В германо-российском романе были опробованы и проиграны почти любые мыслимые вариации возможных взаимоотношений, включая самые экстремальные. И тем непонятнее тот факт, что в общественном сознании Западной Германии отсутствует какое-либо ясное представление об этих чудовищных событиях, в которых все-таки старшее поколение и принимало участие, и страдало, и которые и для молодых все еще остаются судьбоносными. Во всяком случае, существует смутное представление, что была некогда старая Россия, в какой-то степени зловещая, слегка своеобразная и непредсказуемая, но все же это был великодушный и добродушный сосед, иногда спасительный. Большинство ничего не знают о том, что Германия желала и поддерживала преобразование России посредством большевистской революции, и что только она сделала это возможным, что она в свое время приветствовала триумф Ленина как свой собственный. Все началось с этого союза Германии с большевистской революцией, что для обеих сторон было соглашением с дьяволом. Только исходя из этого, можно рассматривать историю мощнейшего столкновения интересов Германии и России.

---

Неестественный союз с Лениным все же порождал некоторое замешательство у германских высших кругов общества; желание распустить Восточный фронт, желание использовать возможность для больших завоеваний на Востоке и к тому еще, проявившийся неожиданно, инстинктивный антибольшевизм — все это смешивалось друг с другом, и не так легко согласовывалось.

Но замешательство у немцев было ничем по сравнению с разобщенностью, диким сопротивлением, паникой и безнадежностью, охватившими в этот момент другую сторону. Решение о войне или мире — безнадежной войне или бесславном мире — должно было теперь быть принято Советами в течение 72 часов, в то время как рука душителя уже была на горле. Немецкое наступление не встречало практически никакого сопротивления; на линии наступления лежал Петроград, открытый для нападения; с каждым часом германские армии приближались. (Побочным эффектом этой угрозы Петрограду стало превращение Москвы в столицу, которой она и остается с тех пор; большевики, исходя из этого опыта, не хотели никогда более править под дулами немецких пушек). В двух ночных заседаниях в безнадежности было достигнуто решение: и в этот раз Ленин наконец добился своего с минимальным перевесом: семь против шести голосов в Центральном Комитете партии, и еще 116 голосов «за» в Центральном Исполнительном Комитете Советов.

Решающую роль сыграл при этом его тайный союз с Троцким — которого представители партии войны до той поры, и небезосновательно, считали своим. Внутри Троцкий без сомнения принадлежал к ним, причем и в тот момент. Он был совсем иным персонажем, чем Ленин, гордый и пламенный, там, где Ленин был здравомыслящим и смиренным. Его инстинкт вёл Троцкого к революционной войне, и он был идеально подходящим человеком для того, чтобы её возглавить. (Вскоре после этих событий в гражданской войне он проявил себя гениальным импровизатором). И еще нельзя сказать, что революционная война была бы совершенно бесперспективной — несмотря на временную беззащитность России. Державы Антанты вполне вероятно были готовы поддержать её, «белые» в такой войне скорее снова побратаются с «красными» — и смогли ли бы немецкие войска, даже если бы они взяли Петербург и возможно даже Москву, в действительности одолеть просторы страны?

Но разумеется, обещания мира революцией были бы нарушены. В результате Троцкий стал бы вторым Керенским, и большевистская партия в союзе с западными силами и с буржуазной Россией в конце концов сама себя бы не узнала. Октябрьская революция была бы напрасной. Это было то, что отчетливо видел Ленин. Троцкий видел это менее отчетливо. Но со скрежетом зубовным он лояльно придерживался своего тайного соглашения с Лениным; а против обоих вождей партия и Центральный Исполнительный комитет не пошли.

Тем не менее, во всей русской истории едва ли было другое столь же трагически наэлектризованное заседание как это, на котором незначительное большинство Центрального Исполнительного комитета, совершенно буквально под вопли и скрежет зубов в конце концов дало свое согласие на подписание Брест-Литовского мира.

У делегатов, которые расходились холодным и темным февральским утром на исходе ночи, в том числе и у тех, кто в конце концов голосовали за Ленина, было мрачно на душе. Они в конце концов не смогли ничего противопоставить его аргументу, что революцию следует спасти любой ценой. Но у них было разрушительное чувство, что превратили свою страну в жертву, чтобы спасти свою революцию. Да только спасли ли они к тому же этим революцию? В последующие месяцы для этих сомнений у них были все основания.

3. Веревка и повешенный

Что за фантастические события разыгрывались между Германией и Россией летом 1918 года, в краткие месяцы после Брест-Литовского мира и до поражения Германии на Западе, не знает ныне более никто, кроме пары историков-специалистов. В эти месяцы правительство германского кайзеровского рейха спасло жизнь большевистскому правительству России. Правда, то, как это произошло и с какими намерениями, освобождает большевиков от любой обязанности быть благодарными.

Неестественный союз между германским кайзеровским рейхом и русским большевизмом лишь теперь был поднят на высоту и лишь теперь открылся его поистине ужасающий для обеих сторон характер. Когда за год до этого руководство германского рейха «послало» Ленина в Россию, едва ли знало оно, что сделало и с кем оно связалось; когда же теперь оно спасло его правительство от почти неминуемого падения, оно знало это совершенно точно. В то время немецкое решение было еще инстинктивной военной мерой; в этот раз оно было осознанным политическим решением, резко оспариваемым и дискутируемым со всеми За и Против. Прежде от поддержки большевиков не ожидали большего, чем победоносный сепаратный мир на Востоке; в этот раз добивались не больше и не меньше, чем колонизация всей России.

Но давайте расскажем, что же произошло.

Последствия Брест-Литовского мира для партии Ленина и правительства были катастрофическими. В течение полугода между октябрем и Брест-Литовском они добились успеха удивительно легко и почти без сопротивления, и в марте 1918 года казалось, что они уверенно сидят в седле. Пять месяцев спустя их падение казалось неизбежным. В чем была причина этого?

Частично в том, что силы контрреволюции в конце концов преодолели шок от своего поражения и использовали время для своего формирования. Но в основном в том, что национальное унижение и позор, которые для России означал Брест-Литовский мир, изменили настроение народа.

Зимой 1917–1918 гг. ветер дул в паруса большевиков: Россия желала мира — большевики сделали мир; русские крестьяне хотели получить землю — большевики сказали: возьмите её; Советы желали власти — большевики дали им её. Естественно, что при этом они нажили себе смертельных врагов: офицеров старой царской армии, помещиков, вообще имущие классы, буржуазные партии, державы Антанты. Но до тех пор, пока по России проносился шторм революции, который раздували Ленин и Троцкий, все эти враги были бессильными.

Брест-Литовск поменял направление ветра. Страна желала мира — но теперь, когда она увидела облик этого мира, она оцепенела от ужаса. Даже большинство большевиков считали, что этого мира они не хотели. Вместо этого мира они охотнее провозгласили бы «революционную войну». Этого сделать они не могли: у них не было больше армии, как им снова и снова беспощадно внушал Ленин. Русскую армию они распустили. Но даже если они должны были склониться перед железной логикой Ленина, то внутри восставали против этого, они чувствовали себя побитыми, отчаявшимися, сломленными. Партию разрывали противоречия, она потеряла свое воодушевление.

И неожиданно они остались в одиночестве. То, что уже ощущало большинство большевиков — что с заключением мира в Брест-Литовске над Россией разразилась ужасная катастрофа — это тем более ощущали их противники, и тем самым вдруг страна снова стала на их сторону. Ведь не они заключали этот позорный мир! Естественно, что они тоже не могли возобновить войну против Германии, и у них тоже не было больше армии. Но гражданскую войну против большевиков, против партии Брест-Литовского мира, партии предательства и национального позора — эту войну они могли разжечь, для этого было достаточно условий.

Повсюду теперь неожиданно снова возникали контрреволюционные объединения — из выживших офицеров и небольших распыленных военных частей, которые оставались тут и там. Они быстро нашли поддержку держав Антанты, чьи дипломаты и агенты секретных служб все еще были в стране и с самого начала лихорадочно работали против большевиков, которые были для них «агентами кайзера». После столь недавней войны в России еще повсюду было оружие, и деньги в распоряжении «белых» теперь были в неограниченном количестве. Летом 1918 года везде и повсюду в России вспыхнула гражданская война.

Одновременно в правительстве произошел раскол. Первое правительство Ленина было еще коалиционным правительством: кроме большевиков, в нем заседали «левые социал-революционеры» (эсеры), партия, которая была старше большевиков и повсюду, особенно в деревне, имела крепкие корни. После Брест-Литовска они вышли из правительства и провозгласили свою борьбу не на жизнь, а на смерть. «Не на жизнь, а на смерть» — в этом случае следует воспринимать очень буквально, ведь это была партия старых, квалифицированных террористов и бомбистов из царского времени, партия, которой не нужна была армия, поскольку она была привычна бороться с помощью направленного, точного оружия: политическими убийствами, «индивидуальным террором». Их провозглашение борьбы означало для каждого члена большевистского руководства непосредственную опасность для жизни.