Павел Северный - Ледяной смех

• Название: Ледяной смех
• Автор: Павел Северный
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1981
• ISBN: 4702010200

Роман «Ледяной смех» воскрешает неизвестные еще страницы гражданской войны на Урале и в Сибири. Действие романа развертывается в Омске и на территории, находящейся под властью сибирского правительства адмирала Колчака в период последних месяцев его существования.

В сложном переплетении судеб, развернутых на широком социально-историческом фоне, особенно обнажаются классовые взаимоотношения перед лицом неминуемой гибели контрреволюции.

Старейший писатель Павел Северный известен как автор многочисленных произведений. Особую популярность у читателя снискали трилогия «Сказание о старом Урале» и повесть о В. И. Ленине «Ему было тридцать».

---

Каринская, не слушая Топоркову, расцеловалась с Клавдией Степановной.

— Рада, дорогая хозяюшка, что вижу вас во здравии. Надеюсь, ни на что не жалуетесь?

— Да жалуйся не жалуйся, Марья Александровна, все равно старческие немочи не оставят в покое. Давненько у нас не были. Не скрою, даже соскучилась по вашему пению. Сегодня, надеюсь, побалуете?

— Обязательно. Спою романс Корнилова «Спи моя девочка».

Каринская лукаво поглядела на дам.

— А все-таки, что говорили обо мне? Лица у вас у всех были как у заговорщиков. Неужели уже слышали новую сплетню?

— Какую? — спросили хором дамы.

— Какая-то дрянь пустила слушок, что я привлекла к себе внимание…

Топоркова горячо перебила Каринскую.

— Голубушка, умоляю, не продолжайте. Мы не поклонницы сплетен, особенно о вас. Кто поверит о вас сплетне?

— Хорошо. Пусть будет по-вашему. Но если услышите все же, то знайте, что это клевета на человека, которого я боготворю.

Каринская села в кресло, откинувшись к спинке. Певица в темно-синем платье, сильно декольтированном. Ее красивая шея обвита широкой бархоткой с бликом броши из сапфиров.

— Каля, поэт Муравьев будет?

— Трудно сказать, Мария Александровна. Я просила Настеньку Кокшарову пригласить его. Кажется, обещал. Но, как все поэты, он не постоянен, а теперь особенно, ибо купается в славе.

— На днях слышала, как он читал стихи в офицерском собрании, и была очарована ими.

— Но сегодня у нас обязательно будет княжна Певцова.

— Тогда мы пропали. Княжна заставит мужчин забыть о нас многогрешных. Всегда княжной любуюсь. Вся женская греховность воплощена в ее облике.

— Находите ее такой красивой? — спросила с усмешкой Топоркова.

— Простите. Считайте, что мы не слышали вашего кощунственного вопроса.

— Ей-богу, Мария Александровна, спросила вас без тайной мысли, ибо не поклонница в женщине греховности.

— Глафира, перестаньте оригинальничать. Ну кто нам поверит, что живете без мыслей о своей греховности. Все мы женщины только этим и живем, только, к сожалению, не все из нас умеют сохранять эту желанную бабью греховность. Посмотрите на меня. Разве не сама виновата, что обзавелась в неположенных местах жирком. А княжна Ирина прелесть. Сама женщина, а, глядя на нее, холодею от удовольствия, когда представляю…

Каринская засмеялась.

— Что представляете, Мария Александровна?

— Как княжна танцует танец Саломеи.

— Вы видели?

— Да.

— Это что за танец такой? — спросила Клавдия Степановна.

— О нем трудно рассказать. Его надо видеть.

— А он пристойный?

— Грешный, Клавдия Степановна. У вас в зеленой гостиной висит копия с картины Семирадского «Танец невольницы».

— Так на картине она совсем нагишом. Неужели княжна?

— Представьте, Клавдия Степановна.

— Господи! Да что же ноне даже с такими знатными девицами приключается. Калерия, сходи узнай, как обстоят дела на кухне.

— Дочь ваша, Клавдия Степановна, вместе со мной видела танец княжны.

От удивления старуха Кошечкина перекрестилась.

— Да разве дозволительно девушке на такое глядеть?

— Даже обязательно. Дочь ваша артистка.

— Да музыкантша она.

— Артистка. А потому должна смотреть на любую красоту, даже в облике обнаженной женщины.

— Ох, Мария Александровна, простите меня старуху за правду, кою сейчас вам выскажу. Певица вы просто сверх замечательная, но по греховным рассуждениям просто несусветная охальница.

— Ничего не поделаешь. Со мной судьба не больно цацкалась, на подзатыльники не скупилась, вот и стала Каринская грех со святостью путать.

— Да будет вам на себя напраслину наговаривать. Может, и впрямь надо на все глядеть, а запоминать только нужное…

— Вот ваша Калерия так и делает. На все смотрит, а запоминает только нужное. Но танец княжны нельзя не запомнить.

— Где же она его танцует? — спросила Топоркова.

— А этого от меня и от Калерии не узнаете даже под пытками. Давайте лучше попросим Калю угостить нас музыкой Чайковского.

— Именно Чайковского.

— Да, да, Каля. Его «Времена года» в вашем исполнении незабываемы.

— Воля гостей — закон. Пойдемте в зал…

В «табашной» гостиной с вишневыми обоями удобные мягкие кресла из синего сафьяна. Расставлены они полукругом возле камина, на котором бронзовый бюст Петра Первого, отлитый по заказу хозяина со скульптуры Антокольского. Окна гостиной в красочных витражах на библейские темы. Привезла их Калерия из Италии, купив в католическом монастыре.

Собрались в комнате адмирал Кокшаров, композитор и пароходчик Иван Корнилов. Он — автор модных романсов, распеваемых в России. Во время войны большим успехом пользовался его романс «Спите орлы боевые», а теперь колчаковская Сибирь распевает недавно написанный им романс «Спи моя девочка».

В креслах вольготно расположились золотопромышленник Вишневецкий и инженер-путеец Турнавин — начальник движения омского железнодорожного узла. У камина полковник Звездич. Родион Кошечкин в вишневой поддевке, поверх синей шелковой рубахи, заложив руки за спину, ходит по комнате.

Вишневецкий говорил с присущим ему апломбом:

— Смею заверить вас, господа, что у большевиков Ленин — вождь и непререкаемый авторитет. Какого у нас, к сожалению, в обиходе не имеется. А жаль. Трудно без авторитета, когда любой наш генерал считает себя, по меньшей мере, если не Суворовым, то Кутузовым непременно.

— Я вас не совсем понимаю, господин Вишневецкий. — Звездич говорил, растягивая слова. — Разве авторитет адмирала Колчака у нас пререкаем?

— Конечно.

— Кем?

— Всеми, кому не лень рассуждать о политике. Даже вы сейчас, говоря об адмирале…

— Вы же считаете…

— Не понимаю вас?

— Но это мое и при этом сугубо лучное мнение.

— Разве оно возможно у офицера колчаковской армии?

— Я высказал свое мнение о том, что не верю в способности генерала Лебедева занимать пост начальника штаба верховного правителя и главнокомандующего. Говорю об этом на основании фактов. Мне пришлось быть на фронте свидетелем военных операций, разработанных в штабе под руководством Лебедева, стоивших нам большой крови. В Омске не у дел генерал Андогский.

— Давайте спросим у его превосходительства, почему Колчак не взял к себе в начальники штаба морского офицера?

— Видимо только потому, что в Омске нет морских офицеров, годных для такого поста, — ответил Кокшаров и, подумав, продолжал: — А также допускаю возможность, что адмиралу Колчаку пришлось посчитаться с желанием правительства при выборе себе начальника штаба.

— Но, ваше превосходительство, — не согласился Вишневецкий. — Адмирал Колчак верховный правитель Сибири. Нужно ли ему в военное время считаться с мнениями штатских министров, подбор которых не совсем удачен, а главное, кое-кто из них все еще пляшет под дудку эсеров? И не смотрите, полковник Звездич, на меня так испуганно. В омской контрразведке меня уже спрашивали, почему я так фривольно сужу об омском правительстве. Донес на меня один екатеринбургский земляк-протоиерей. Я на все вопросы ответил вразумительно, просил не следить за мной и предупредил, что сам неплохо стреляю и в Омске не расстаюсь с браунингом ни днем, ни ночью. Конечно, блюстители порядка меня просили держать язык за зубами, но язык мой, как видите, продолжает зубы разжимать, когда это мне надобится. Кстати, полковник, правда, что вы учились вместе с Тухачевским в Александровском училище?

— Да, я с ним одного выпуска — тысяча девятьсот четырнадцатого.

— И каково о нем ваше мнение?

— Разрешите на этот вопрос не ответить.

— Очень жаль. Потому, насколько я понимаю, этот самый командарм Пятой армии из молодых да ранних.

— Надо признать, что в Красной Армии смелость молодых приветствуется.

— А у нас?

— У нас предпочтение старичкам вроде Сахарова и Дитерихса.

— Слышал, господа, что у Дитерихса молодые офицеры легко продвигаются в чинах, если, учитывая настроение генерала, набожно целуют на груди у него офицерский «Георгий».

— Вы, господин Вишневецкий, всем интересуетесь и не боитесь многое запоминать.

— А как же. Мне ведь тоже хочется возле омской упряжки не без прибыли бежать. От неудач на фронте я, после потери Урала, остался почти в подштанниках. Кроме того знаю, трусить теперь опасно. Время теперь революционное. В Омске осиное гнездо всякой эсеровской нечисти, она к нам, монархистам, не ласкова.

— В этом вы правы, господин Вишневецкий. Уверен, что именно эсеровская отупелость особенно мешает нашему адмиралу, — вступил в разговор обычна молчаливый Турнавин.

— Признаться, господин Турнавин, для меня политические эсеровские тонкости не по зубам. Но в моем понятии партия эсеров — самое большое зло в русской революции, хотя они и носят славу бомбометателей. Уж больно у них вязкие идеи, как дурно пахнущий столярный клей. Эх, революция, революция. Началась в девятьсот пятом баррикадами, а обернулась кровавыми реками.