Альбер Коэн - Любовь властелина

• Название: Любовь властелина
• Автор: Альбер Коэн
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-905720-10-9

Альбер Коэн (1895–1981) — один из наиболее выдающихся и читаемых писателей во Франции, еще при жизни признанный классиком, которого уважительно называют «Бальзаком XX века». Вершина его творчества — трилогия романов «Солаль», «Проглот» и «Любовь властелина» (Гран-при Французской Академии). «Любовь властелина» (1968) — «фреска, запечатлевшая вечное приключение мужчины и женщины» (смертельная любовь, как у Тристана и Изольды), изображает события 1936 года, происходящие в Женеве времен Лиги Наций, в разгар «нарастания опасности» — приближается Холокост. Солаль, еврей-дипломат, окруженный надоедливыми восточными родственниками, побеждает сердце Ариадны, новой госпожи Бовари, жены недалекого бельгийского чиновника. Эта книга восходит к Песни песней (влюбленная плоть, Ветхий завет) и к «Тысяче и одной ночи» (полная свобода повествования), но также и к «Диктатору» Чаплина и к его господину Верду (человек-марионетка, «еврейский» взгляд на социальную неразбериху). «Любовь властелина» — всеобъемлющую и уникальную книгу — справедливо сравнивают с «Поисками утраченного времени», с «Улиссом», с «Лолитой». Это невероятный, страстный, совершенно ни на что не похожий, самый нетривиальный роман о любви, написанный по-французски в ХХ-м столетии. Ни до, ни после Коэна о человеческих взаимоотношениях так не писал никто.

---

— В таком случае, может быть, вы будете так любезны, что заедете к мадам Репла, моей знакомой по кружку кройки и шитья, которая живет как раз в Бург-де-Фур, и скажете ей, что я ее обманула, вот ужас-то, причем не нарочно, конечно, но все равно меня это гнетет, и я хотела бы сбросить этот груз с души, а то я, может быть, и от этого так плохо сплю. Я сказала ей, что Сен-Жан д'Ольф имеет высоту девятьсот сорок метров. А вчера вечером проверила и обнаружила, что ошиблась на сто метров! Высота Сен-Жан д'Ольф восемьсот сорок метров! Скажете ей об этом?

— Охотно, мадам.

— Спасибо, дорогуша, спасибо. Видите ли, я не могу жить во лжи. Например, если я пишу письмо друзьям, я не могу передать привет от Ипполита, не спросив его позволения. А если вдруг его нет дома, я не передаю привет, даже если это его лучшие друзья! Правда прежде всего, и в большом, и в малом! Спасибо, еще раз огромное спасибо, дорогая, — улыбнулась мадам Дэм; стекла ее очков излучали любовь.

Ее невестка вышла, она посмотрела на мужа, который сделал нейтральное лицо — ни «за», ни «против». Но в душе он ликовал, он был безмерно горд за свою любимую Ариадну. Но все равно надо держать ухо востро, осторожность не помешает.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросила мадам Дэм.

— Ну, я думаю, пожалуй, что…

— Ладно, допустим, что это так и будет продолжаться. Для меня главное подтолкнуть ее к вере. Ты заметил, рецепт этого своего пирога она нашла в религиозном журнале, я вот думаю — в каком, но все равно это хороший знак. Помнишь, она спрашивала у меня про маленькую комнатку внизу, хотела сделать там маленькую гостиную с пианино и всякое такое. Я не разрешила, потому что эта комнатушка — просто клад, я хотела сделать там чуланчик, но, тем не менее, я откажусь от этой идеи. Скажу ей сегодня за обедом, что она может получить ее в свое распоряжение. Ох, это для меня немалая утрата, но, мне кажется, сделав это, я буду счастлива, что пожертвовала собой.

XXIV

Дядюшке Салтиелю было очень стыдно — до сих пор он еще не успел вознести утреннюю молитву. Наскоро помыв руки, он пропел три хвалы, затем покрыл голову ритуальным платком и затянул положенные стихи псалма XXXVI. Он уже собирался надеть филактерии, как дверь с шумом распахнулась и на пороге появился Проглот, стуча альпинистскими шипами на ботинках.

— Мой собрат и кузен, — сказал он, — вот я предстал пред тобой, чтобы донести до твоего слуха разумные слова, предназначенные тебе и никому более. Итак, я начну. Мой преданный друг, товарищ моей юности в радости и горе, скажи, доколь будет длиться эта мука?

— Какая мука? — спокойно спросил Салтиель, аккуратно складывая свой ритуальный платок.

— Приготовься внимать моим словам, и я расскажу тебе! Так вот, небесными путями перебравшись из Лондона в Женеву, мы оказались в этом славном городе тридцать первого мая на самой заре, а сегодня уже вторник, пятый день июня. Я правильно говорю? Возражений нет?

Принято. То бишь мы в Женеве уже пять дней, а я еще ни разу не видел твоего досточтимого господина племянника! Ты-то его эгоистично видишь ежедневно и не посвящаешь нас в тайну ваших встреч, очевидно находя в этом какое-то легкодостижимое преимущество для себя. Ты всего лишь удосужился прийти сегодня ночью и разбудить меня, прервав мой сон, невинный, как у младенца, чтобы с сатанинским коварством известить меня, как восхитительно ты провел время с вышеуказанным господином, и сообщить мне вдобавок в нескольких словах, краткость которых ранила мою душу, что он нанесет нам визит сегодня в десять часов в этой таверне, слово происходит от итальянского «taverna». Без горечи и обиды, имея привычку прощать оскорбления, подавив в душе львиный рык возмущения и гиений вопль зависти, я довольствовался скромной чистосердечной улыбкой, предавшись непредвзятой радости по поводу визита твоего племянника, который кроме всего прочего, и мне не чужой по крови! Я ждал в нетерпении с самого восхода солнца…

— Почему это с восхода, если он сказал в десять часов?

— Такая уж у меня страстная, нетерпеливая натура! И что теперь уже половина одиннадцатого, и ни краешка ноготка никакого племянника! И так проходят дни, в печали и бездействии! Так не может дальше продолжаться, я умираю от тоски в такой атмосфэре! С момента, как я приехал в эту вашу Женеву, что совершил я грандиозного, выдающегося, достойного памяти грядущих поколений? Ничего, друг мой, ничего, кроме того, что оставил красиво написанную от руки визитку у этого невежи, ректора Женевского университета, невоспитанного и недостойного человека, который меня-таки даже не поблагодарил! В общем, жизнь моя утекает по капле в этом городе вечного ожидания и глупых чаек с их пронзительными ревнивыми криками. Уже пять дней, друг мой, я веду жизнь, лишенную смысла, лишенную поэзии, лишенную идеалов. Я хожу взад-вперед в унынии и отупении и разглядываю витрины, а еще я ем и сплю! Короче говоря, совершенно растительное существование, без приключений, без идей, без ярких событий и неожиданных открытий, без какого-либо действия! И как следствие, с наступлением вечера, не зная, чем заняться, не радуясь никаким удачам, бледный, с потухшим взором, я горестно ложусь спать рано-рано, как только стемнеет, как только вдовий покров ночи начинает спускаться на землю! И ты-таки называешь это жизнью? Короче, твой племянник пренебрегает нами, и у меня от этого все поджилки трясутся. Он обещал, он не сдержал слово, и я сужу его по всей строгостью! Ему не хватает фамильной гордости, вот тебе мое мнение! Что ты на это можешь ответить?

— Наглец, тебе ль судить его? У тебя что, есть грамоты, ты облачен ответственностью?

— Я бывший ректор!

— И коновал! Ты не понимаешь, что ли, что у него наверняка образовалось какое-нибудь дело мирового значения, которое непременно надо решить сегодня утром! Не хватает чувства семейственности, вот уж впрямь! А три сотни золотых наполеондоров, невыразимо тяжелых, которые он заставил меня принять сегодня вечером, чтобы разделить между нами пятерыми, о чем я незамедлительно сообщил тебе, как только вернулся в отель, и ты тут же захотел получить свою долю, о скупец, о всепожирающий лев!

— Я сделал это, чтобы скромно и невинно положить их под подушку и слышать во сне их волшебную музыку!

— Не хватает фамильной гордости, вот уж впрямь! Шестьдесят золотых наполеондоров, деньги, имеющие хождение в Швейцарии!

— Имеющие хождение и дарящие свободу, я согласен! Но что мне наполеондоры и их радость, если я не могу действовать, созидать и вызывать восхищение! Все, что мне нужно — это жизнь бурная, богатая событиями, спорами и военными хитростями. То есть короткая жизнь, перед тем как наступит долгая смерть! Будь благоразумным, о, Салтиель, и пойми мою печаль. Мы в Женеве, городе шикарных приемов, а я не был ни на одном! Значит, твой племянник намерен держать меня в золотой клетке и довести до злокачественной анемии? Я больше не могу, я впустую выпускаю пар и буксую на месте, и эта инертная жизнь меня превращает в сушеную водоросль!

— И каков же вывод из твоих слов, о говорун?

— Что мы все идиоты, за исключением меня! И что, если он не придет к нам, мы пойдем к нему, в его Дворец Наций!

— Нет, он обозлится, если мы придем без предупреждения. Я сейчас поговорю с ним по электрической связи и напомню ему, что мы его ждем.

— Но какая-такая нам радость, если он придет сюда? — простонал Проглот, выдав свои сокровенные мысли. — Нам же хочется видеть его среди министров и послов, и наша душа запоет, потому что ей нужны министры и послы, одним словом, знаменитости и оживленные беседы с вышеуказанными знаменитостями! Вперед, Салтиель, двинемся навстречу опасной жизни, полной приключений, отправимся нанести ему визит в это изысканное место, где собираются сильные мира сего. Заострим сердце мужеством! Поставим его перед фактом! Между прочим, мой дедушка был двоюродным братом его дедушки! И к тому же, мой дорогой, там есть очень жирные вакансии в этой Лиге Наций, это шанс! Кто знает, что приготовит нам судьба, если мы туда отправимся сегодня? Может, там меня ждет знакомство и дружба с лордом Бэлфуром! Кстати, я читал в местной газете, что парижский граф, наследник сорока королей, которые на протяжении веков правили Францией, находится сейчас в Женеве! И именно сейчас он вполне может быть во Дворце Наций, и я жажду познакомиться с ним и завоевать его симпатию несколькими заявлениями роялистского толка, потому что я хочу принять меры предосторожности на случай, если во Франции вновь установится монархия! Поверь мне, Салтиель, твой племянник будет счастлив так неожиданно повидаться с нами, и с уст его слетят крики ликования, даю слово! Вперед, Салтиель, насладимся обществом твоего племянника и увидим его при исполнении его важных обязанностей, чтобы твоя грудь надулась от гордости и моя заодно!