Дмитрий Евдокимов - 1612 год

• Название: 1612 год
• Автор: Дмитрий Евдокимов
• Издательство: Астрель, Хранитель, АСТ
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-271-17477-3, 978-5-271-17478-0, 978-5-9762-4025-4, 978-5-9762-4024-7, 978-5-17-045260-6 (Великая судьба России), 978-5-17-045256-9 (Кинороман)

Над историческим романом «1612 год» современный писатель Д. Евдокимов работал почти полвека, начав собирать материалы о «Смутном времени» ещё на студенческой скамье. Много лет автор искал в летописях, в переписке и воспоминаниях современников бесценные крупицы жизни тех лет, чтобы воссоздать образ великого деятеля России, замечательного полководца Дмитрия Пожарского и его боевых соратников.

---

— Что он кричал?

— Уверяет, что прежний царь жив.

— Неужели такое может быть?

Гонсевский пожал плечами:

— В России все может быть.

Его это известие не удивило. Гонсевский продолжал поддерживать связь со своими тайными лазутчиками и уже знал о слухах об успешном бегстве царя из Москвы. У дверей в тронный зал их ждал Маржере. Подчеркнуто не глядя в их сторону, он процедил по-французски:

— Не очень рассчитывайте на успех. И будьте крайне осторожны.

Войдя в зал, послы убедились, что трон пуст. Шуйский не удостоил их чести вести переговоры самолично.

— Государь занят важными делами, — поспешно объяснил Волконский.

«Государь. Вот как!» — прикусил губу Гонсевский. Давно ли этот «государь» вместе с этим быдлом, что, важно надув животы, принимает сейчас послов, — давно ли они слали ему, Гонсевскому, тайные послания, умоляя помочь им свергнуть Димитрия и прося согласия короля на то, чтобы посадить на русский престол малолетнего принца Владислава. И он, которому хорошо знакомо коварство бояр, попался на удочку старого лиса Шуйского! Теперь он — «государь» и «очень занят». «Ну, погоди, дай только нам выбраться из этой западни!»

Усевшись вместе с Олешницким на отведенное им место, Гонсевский усилием воли заставил себя слушать то, что зачитывал по длинному списку старший боярин Федор Мстиславский.

Напомнив о перемирии, установленном между Россией и Польшей на двадцать лет, Мстиславский вдруг набросился на послов с упреками в адрес короля, который, по его мнению, нарушил условия этого перемирия.

— Когда по дьявольскому умышлению Гришка Отрепьев, чернец, диакон, вор, впал в чернокнижие и, за то осужденный от святейшего отца патриарха, убежал в государство вашего короля, назвался князем Димитрием Ивановичем, то был принят Жигимонтом. И мы, бояре русские, посылали к сенаторам великим литовским с грамотою Смирнова-Отрепьева, родного дядю этого вора, чтоб он обличил его и показал бы перед вашими сенаторами, что это не настоящий Димитрий, каким он себя сказывал. Потом патриарх и архиереи наши посылали к архиепископам и епископам вашим о том же самом. Но король Жигамонт, и паны, и рада не приняли нашего известия, забыли договор, который утвердили присягой: чтобы никакому неприятелю нашему не помогать ни казною, ни людьми. Все это мы вам, послам, объявляем, чтоб вы знали неправду короля вашего и всего государства вашего, что вы поступаете не по-христиански!

Гонсевский, переговорив шепотом с Олешницким, вышел вперед. Бледный от гнева, он начал язвительно-вкрадчиво:

— Если Сигизмунд и принял к себе изгнанника, то он не нарушил этим мирного договора. Ведь даже варвары не отказывают в убежище гонимым и просящим приюта. Борис же принял к себе Густава, сына короля сиверского Эрика в то время, когда Сигизмунд воевал со Швецией! Ни король наш, ни люди его не верили сначала рассказам этого человека, пока не пришли ваши люди — несколько десятков человек из разных городов, — и все они уверяли, что этот человек — настоящий Димитрий Иванович. И потому король дал изгнаннику милостыню…

Гонсевский обвел взглядом лица думных бояр — братьев Шуйских и Голицыных, брата Марфы Нагой, одного из Романовых, Татищева и воскликнул:

— Не все ли вы и князь Шуйский, нынешний государь, и другие приезжали к нему в Тулу, признавали государем, присягали, а потом привели в столицу и венчали на царство? Теперь, после этих уверений и присяги, вы убили его. За что же винить короля и Речь Посполитую? Во всем ваша вина. Мы не жалеем этого человека. Вы же сами видели, с каким высокомерием он с нами обращался, как требовал императорского титула, как не хотел принимать грамоты от короля…

Гонсевский чуть было не сказал, что послы поддержали заговорщиков, но вовремя удержался. После паузы продолжил, опустив голову:

— Нам жаль только многих почтенных людей, которых вы перебили, перемучили, разграбили состояние, да еще же нас и вините, будто мы перемирие нарушили!

Ярость снова заклокотала в Гонсевском, и он в запальчивости начал угрожать, чего, видимо, и ждали от него бояре:

— Если вы нас, не по обычаю христианскому, задержите и оскорбите этим короля и Речь Посполитую, корону польскую и Великое княжество Литовское, тогда уж трудно будет вам на чернь ссылаться, и случившееся пролитие невинной крови братий наших останется не на черни, а на вашем государе и на вас, думных боярах. Из этого ничего не выйдет хорошего ни для вашего, ни для нашего народа!

Маржере даже поморщился от досады. Ведь именно такого заявления и ждет Шуйский, чтобы задержать послов подольше!

Туповатый Татищев, не поняв, что дело сделано, решил еще больше подзадорить послов и начал оскорблять короля:

— Ну какой Жигимонт король? Никто его не слушается, многие дворяне его не признают и хотят прогнать с престола. Воевать не умеет, с одной стороны татары лезут, с другой — шведы. Как с таким королем переговоры вести?

Однако Гонсевский, поняв, что допустил дипломатическую ошибку, на удочку не попался и ответил холодно-презрительно:

— Мы ничего не знаем о внутренних наших беспорядках, о которых здесь толкуют, и не думаем, чтобы они были. Правда, мы люди свободные, привыкли говорить свободно, охранять права, вольности и свободу народную. Но это нельзя считать беспорядком. Хоть бы и случились в нашем отечестве какие-нибудь недоразумения между людьми, в нашем народе достанет доблести, чтоб пожертвовать своими частными выгодами для отечества. И если осмелится оскорбить нас посторонний неприятель, то наши легко между собою согласятся и не дозволят чужеземцам посягать на свободу и вольность нашу.

Мстиславский поспешил замять бестактность дьяка, вернувшись к прежней теме разговора. Со вздохом он сказал:

— Все это сделалось за грехи наши. Вор этот и нас и вас обманул. Вот Михайло Нагой, родной брат царицы, он назвал себя его дядею — спросите его! Он вам скажет, что это был вовсе не Димитрий, настоящий Димитрий в Угличе, за его телом поехал митрополит Филарет Никитич с архиереями, они привезут его и похоронят между предками его. А ваше слово об отпуске вашем и всех польских людей мы доложим великому государю и дадим вам ответ.

Обманутый миролюбивым тоном, Гонсевский попросил позволения повидаться с Мнишеками, но Мстиславский наотрез отказал, памятуя наставление Шуйского ни в коем случае не допускать такой встречи.

На выходе Маржере будто невзначай оказался рядом с Гонсевским:

— Боюсь, вы дали выгодный козырь Шуйскому. Теперь у него есть повод подольше не отпускать вас в Польшу. Он будет жаловаться королю на вашу угрозу и требовать замену посольства. А это дело долгое…

— Но каков бестия! Обвел нас вокруг пальца.

— Я это понял, когда спросил о своем вознаграждении…

— И что же? Неужели отказался заплатить обещанное?

— Он сказал: «Послы тебе обещали, пусть они и платят».

— Увы, Маржере, посол беден, как и ты. Единственная надежда на короля. Можешь ли ты срочно выехать в Краков, чтобы поведать о происходящем?

— Меня не выпустят так просто. Я тоже слишком много знаю, как и господин посол. Правда, есть купец Масса…

— А, это тот пронырливый молодой человек с лукавой рожицей? Он сможет проникнуть ко мне?

— Сейчас вряд ли. Шуйский приказал усилить охрану. С меня ведь тоже глаз не спускают.

Маржере убедился в этом, навестив в последний раз свою возлюбленную. Рыдая, она рассказала, что ее деверь Иван, видно по поручению Шуйского, дознавшегося о ее связи с Маржере, приказал ей немедленно выйти замуж за соседа, боярина-вдовца.

На обратном пути посольство миновало дворец, где располагался воевода Мнишек. Гонсевский увидел его стоявшего у окна рядом с дочерью Мариной. Гонсевский замахал кружевным платком. Воевода заметил его, что-то хотел крикнуть, но передумал, лишь растерянно улыбнулся и развел руками. Шуйский лишил его всего имущества, включая тридцать бочек токайского. Марине же вернули ее арапчонка, платья и… пустые сундуки.

…Князь Дмитрий Пожарский в числе немногих оставшихся при дворе стольников был зван на государево венчание. Видно, наслышан был Шуйский, что князь отказался в свое время от лестного предложения вельможи Ивана Хворостинина войти в число близких людей императора.

Вместе со своим неразлучным Надеей и десятком верных дружинников он скакал из родового имения Мугреева. При подъезде к Москве ему встретился возок, в котором отправлялся в Уфу бывший дьяк Посольского приказа старый знакомец князя Афанасий Власьев.

Не думая о возможных неприятных для него последствиях, Дмитрий спешился и властным жестом приказал приставу, сопровождавшему возок, остановить поезд.

— Как живешь, подобру ли? Здоров ли? — участливо спросил Пожарский, не ожидая, пока Власьев, покряхтывая с непривычки, самостоятельно выберется из возка.