Теофиль Готье - Золотое руно

• Название: Золотое руно
• Автор: Теофиль Готье
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1959

---

Стоя на коленях в своем зеленом шелковом платье, лежащем крупными, глубокими складками, она продолжала смотреть на Христа с выражением скорбным и страстным, как любовница, стремящаяся запечатлеть в своем сознании черты обожаемого лица, которое ей не придется больше увидеть; ее волосы развевались по плечам сверкающей бахромой; случайно заблудившийся луч солнца подчеркивал горячую белизну ее рубашки и золотистый мрамор рук; при колеблющемся свете грудь ее точно подымалась и трепетала в некоем подобии жизни; слезы на ее' глазах таяли и струились, как настоящие.

Тибурцию казалось, что вот она встанет и сойдет с картины.

Внезапно наступила темнота: видение исчезло. Англичане ушли, сказав: «Very well. A pretty picture»[15], и церковный сторож, которому надоело долгое созерцание Тибурция, захлопнул ставни и попросил обычного вознаграждения. Тибурций отдал ему все, что у него было в кармане; любовники щедры с дуэньями— антверпенский церковный сторож был дуэньей Магдалины, и Тибурций, уже думая о следующем свидании, стремился расположить его в свою пользу.

Колоссальный святой Христофор и отшельник, несущий фонарь, нарисованные с наружной стороны ставен, сами по себе весьма замечательные, не могли утешить Тибурция, раз перед ним закрылся ослепительный алтарь, где гений Рубенса блистает, как дароносица, украшенная драгоценными камнями.

Тибурций вышел из церкви, унося в сердце зубчатую стрелу неосуществимой любви: он наконец нашел возлюбленную, которую искал, но был наказан тем, в чем грешил: он слишком любил живопись и теперь был обречен любить картину. Природа, забытая ради искусства, жестоко мстила ему; самый робкий поклонник, влюбленный в самую добродетельную женщину, всегда лелеет в глубине сердца пугливую надежду: Тибурций же не сомневался, что его возлюбленная устоит перед ним, и великолепно знал, что никогда не будет счастлив; поэтому его страсть и была настоящей страстью, необычайной, безумной, способной на все; изумительнее всего было в ней бескорыстие.

Не смейтесь чересчур над любовью Тибурция: разве мало встречается людей, безумно влюбленных в женщин, которых они видели только в рамке театральной ложи, которым не сказали ни одного слова и не слышали даже звука их голоса? Разве эти люди рассудительнее нашего героя и их неприкосновенный идол разве стоит антверпенской Магдалины?

Тибурций шел с таинственным и гордым видом, как влюбленный, возвращающийся с первого свидания. Яркость испытываемого им чувства приятно удивляла его — он, всегда живший разумом, ощущал свое сердце: это было ново; и он целиком отдавался очарованию свежего чувства; живая женщина не взволновала бы его до такой степени. Человек искусства мог быть взволнован только чем‑нибудь искусственным: в этом была гармония; правда жизни не создала бы ее. Тибурций, как мы уже говорили, много читал, много видел, много думал и мало чувствовал: его фантазии были исключительно рассудочны; страсть никогда не спускалась ниже галстука; в этот раз он был влюблен по — настоящему, как подросток — школьник; ослепительный образ Магдалины витал перед ним светящимися пятнами, как если бы он смотрел на солнце; самая маленькая складочка, самая незаметная деталь отчетливо рисовались в его памяти, картина все время стояла у него перед глазами. Мысленно он совершенно серьезно изыскивал способ оживить эту бесчувственную красоту и заставить ее выйти из рамы; он думал о Прометее, похитившем небесный огонь, чтобы дать душу неподвижному творению; о Пигмалионе, нашедшем способ смягчить и согреть мрамор; у него была мысль погрузиться в бездонный океан оккультных наук, чтобы открыть такое могучее волшебство, которое могло бы дать жизнь и плоть этому неосязаемому видению. Он бредил, он сошел с ума; это и доказывает, что он был влюблен.

Разве вы сами, и не доходя до такой степени экзальтации, не были охвачены чувством невыразимой грусти в галерее старинных мастеров, при мысли об исчезнувших красавицах, изображенных на их картинах? Разве вам не хотелось оживить все эти бледные, молчаливые лица, точно грустно мечтающие о чем‑то на ультрамариновом или угольно — черном фоне? Эти глаза, искрящийся взгляд которых живее блестит под покровом ветхости, срисованы с юной принцессы или прекрасной куртизанки, от которых теперь не осталось ничего, даже горсточки праха; эти губы, полуоткрытые нарисованной улыбкой, напоминают о настоящей, навсегда погасшей улыбке. Действительно, как жаль, что женщины Рафаэля, Корреджо, Тициана — только неосязаемые тени, и почему сами модели не получили такое же право на бессмертие, как их изображение? Сераль самого сладострастного султана ничто по сравнению с тем, который можно собрать из нарисованных одалисок, и, конечно, очень жаль, что столько красоты погибло.

Каждый день Тибурций ходил в собор и погружался в созерцание своей возлюбленной Магдалины, и каждый день он возвращался все более печальный, более влюбленный, более безумный, чем раньше. Ведь даже если не говорить о картинах, много благородных сердец пережили страдания нашего друга, поклоняясь какому‑нибудь бесчувственному идолу и стремясь вдохнуть свою душу в существо, у которого жив только внешний облик и которое не больше, чем нарисованная фигура, сознает, какую страсть оно возбудило.

С помощью сильного бинокля наш влюбленный изучал эту красоту вплоть до самых незаметных черточек. Он восхищался тонкостью фона, мощью и гибкостью мазка, смелостью кисти, выразительностью рисунка так же, как иной восхищается бархатистостью кожи, белизной и румянцем живой возлюбленной: под предлогом необходимости исследовать работу художника на более близком расстоянии, он достал лестницу у своего друга сторожа и, весь трепеща от любви, осмелился дотронуться дерзкой рукой до плеча Магдалины. И его очень удивило, когда вместо мягкой шелковистости женского плеча он нашел только жесткую и грубую, как наждачная бумага, поверхность, морщинистую от мазков, нанесенных в разных направлениях необузданной кистью пылкого художника. Это открытие очень опечалило Тибурция, но как только он спустился вниз, иллюзия вновь завладела им.

Тибурций провел в состоянии трансцендентального лиризма более пятнадцати дней, исступленно протягивая руки к своей химере, умоляя о небесном чуде. В минуты просветления он решался искать в городе какое‑нибудь существо, приближающееся к его идеалу, но поиски эти не привели ни к чему: не так просто найти на улицах и бульварах подобный алмаз красоты.

Однажды вечером он еще раз уловил на углу площади Мейр пленительный голубой вз. ор, о котором мы говорили; на этот раз видение исчезло не так быстро, и Тибурций успел увидеть очаровательное лицо, обрамленное густыми прядями белокурых волос, простодушную улыбку на самых свежих в мире губках. Женщина эта, услышав, что за ней идут, ускорила шаг, но Тибурций, держась на расстоянии, мог увидеть, как она остановилась у хорошего старого фламандского дома, скромного, но почтенного вида. Так как ей открыли не сразу, она на мгновение обернулась, повинуясь смутному инстинкту женского кокетства и желая посмотреть, не был ли незнакомец обескуражен тем, что она заставила его пройти такой долгий путь. Тибурций, точно озаренный внезапным светом, заметил, что она поразительно похожа на Магдалину.

ГЛАВА III

Дом, куда ускользнула гибкая фигурка, казалось дышал чисто фламандским патриархальным уютом; окраска его была бледно — розовая с узкими белыми полосками, изображающими соединения камней; зазубренный щипец наподобие лестничных ступенек, крыша, прорезанная спиральными слуховыми окошечками, верхний косяк двери, представляющий с совершенно варварской наивностью историю Ноя, высмеянного сыновьями, гнездо аиста, голуби, чистящиеся на солнце, — все это завершало сбщий вид дома, который можно было бы принять за какую‑нибудь фабрику из тех, что так часто встречаются на картинах Ван — дер — Гейдена[16] и Тенирса[17].

Несколько веточек хмеля смягчали своей веселой болтовней все, что было строгого и чистого в его внешнем облике. Решетки, изогнутые наподобие торчащего живота, замыкали окна нижнего зтажа, и за двумя первыми стеклами оконного переплета виднелись тюлевые прямоугольники, усыпанные, по брюссельской моде, большими вышитыми букетами; в пространстве, образованном выпуклостью железных прутьев, свободно стояли два китайских фаянсовых горшка с пестрыми гвоздиками довольно чахлого вида, хотя очевидно было, что хозяева о них заботятся; их томные головки поддерживались игральными картами и довольно сложной системой крохотных сооружений из ивовых веточек. Тибурций отметил эту деталь, указывавшую на скромную, целомудренную жизнь, целую поэму молодости и чистоты.

Так как после двух часов ожидания он не заметил, чтобы прекрасная Магдалина с голубым взглядом вышла оттуда, он совершенно справедливо решил, что она, наверное, здесь живет, — это и было так; оставалось узнать ее имя, положение в обществе, завязать с ней знакомство и влюбить ее в себя — действительно, совсем пустяки. Профессиональный ловелас не n<j- тратил бы на это и пяти минут, но славный Тибурций не был ловеласом, напротив: он был смел в мыслях и робок в действиях, ему было трудней всего перейти от общего к частному, и в делах любви для него было самой настоятельной необходимостью иметь честного Пандаруса[18], который бы восхвалял его совершенства и устраивал ему свидания. Раз начав, он умел быть красноречивым; он мог с достаточным апломбом произнести томную тираду и изображал влюбленного, по крайней мере, так же хорошо, как провинциальный актер, играющий первого любовника; но, в противоположность Пети — Жану[19], обвинителю собачки Ситрон, меньше всего ему удавалось начало.