Теофиль Готье - Золотое руно

• Название: Золотое руно
• Автор: Теофиль Готье
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1959

---

Между тем Гретхен, хотя и более нежная, более хрупкая, действительно очень похожа на Магдалину из антверпенского собора, и фантазию Тибурция здесь не постигнет разочарование. Ему трудно будет найти более совершенное тело для воплощения призрака его нарисованной возлюбленной.

Теперь, зная, как и мы, Гретхен и ее комнату — птичку и гнездо, вы, конечно, захотите узнать кое — какие подробности о ее жизни и положении. История эта — самая простая: Гретхен, дочь мелких торговцев, которым не повезло, уже несколько лет назад осиротела. Она живет с Барбарой, старой преданной служанкой, на маленькую ренту, осколки отцовского наследства, и на собственные заработки; так как Гретхен сама плетет кружева и шьет себе платья, так как даже среди фламандцев она слывет за чудо опрятности и чистоты, то она, будучи простой работницей, может одеваться достаточно элегантно и не отличаться от девушек из буржуазных домов: у нее тонкое белье, чепчики блистают белизной, сапожки — лучшие в городе; ибо, пусть даже эта деталь не понравится Тибурцию, мы должны признаться, что у Гретхен ножка андалузской графини, и она соответственно этому обувается. В конце концов — это хорошо воспитанная девушка: она умеет читать, мило пишет, умеет вышивать всевозможными способами, не имеет соперниц в работах иглой и не играет на рояле. Прибавим, что вместо этого она изумительно печет сладкие грушевые пироги, тушит карпов и делает печенье из крутого теста, ибо, подобно всем хорошим хозяйкам, гордится своим кулинарным мастерством и умеет готовить по особым рецептам разнообразнейшие и изысканнейшие лакомства.

Все эти детали покажутся не очень аристократическими, но героиня наша не какая‑нибудь княгиня из дипломатического мира, не очаровательная тридцатилетняя женщина, не модная певица; это просто обыкновенная работница с улицы Кипдорп, недалеко от антверпенского вала. Но так как в наших глазах единственное подлинное достоинство женщин это их красота, Гретхен равнялась герцогине с правом на табурет[29], и мы засчитаем ей ее шестнадцать лет за шестнадцать поколений дворянства.

В каком состоянии было сердце Гретхен? В самом удовлетворительном; она никогда никого не любила, кроме горлиц цвета кофе с молоком, золотых рыбок и других мелких животных, столь невинных, что даже самый свирепый ревнивец не

64J

стал бы беспокоиться. Каждое воскресенье она ходит к обедне в иезуитскую церковь, скромно закутавшись в свой фай, сопут- ствуемая Барбарой, несущей ее молитвенник, потом, вернувшись, перелистывает библию, в которой бог — отец изображен в одежде императора и где гравюры на дереве в тысячный раз вызывают ее восхищение. Если погода хорошая, она идет гулять в сторону форта Лилло или «Фландрской головы» в обществе молодой девушки ее возраста, тоже кружевницы. На неделе она выходит только для того, чтобы отнести работу, и то чаще всего это берет на себя Барбара.

Девушка шестнадцати лет, никогда не знавшая любви, — явление невозможное в более жарком климате; но воздух Фландрии, отяжеленный пресными испарениями каналов, не слишком возбуждающе действует на чувственность; цветы здесь расцветают поздно и появляются жирными, плотными, мясистыми; их запах, насыщенный влажностью, напоминает запах ароматической настойки; фрукты водянисты; земля и небо, пресыщенные влагой, словно отталкивают друг к другу пары, которых не в состоянии поглотить и которые солнце напрасно пытается впитать своими бледными губами; женщинам, погруженным в эту ванну тумана, нетрудно быть добродетельными, ибо, согласно Байрону, плутяга — солнце — великий соблазнитель, одержавший больше побед, чем Дон — Жуан.

Нет ничего удивительного в том, что Гретхен в подобной нравственной атмосфере осталась чуждой всякой мысли о любви, даже в форме брака, указанной и дозволенной, если считать брак именно такой формой любви. Ока не читала не только плохих романов, но даже и хороших; у нее не было ни одного мужчины — родственника, кузена или троюродного брата.

Счастливый Тибурций! Кроме того, матросы и их короткие трубки с нагаром, капитаны дальнего плавания, бесцельно слоняющиеся во время отпуска, достопочтенные торговцы, отправляющиеся на биржу и мысленно перебирающие цифры под нахмуренным лбом, чьи беглые силуэты, скользящие вдоль стен, мелькают в «шпионе» Гретхен, — все они не созданы, чтобы воспламенить воображение.

Прибавлю все‑таки, что, несмотря на ее девственную невинность, кружевница отметила Тибурция, как кавалера с хорошей фигурой и правильными чертами лица; она видела его много раз в соборе созерцающим «Снятие с креста» и объясняла его экстатическую позу избытком благочестия, очень похвальным для молодого человека. Перебрасывая шпульки, сна думала о незнакомце с площади Мейр и отдавалась невинным мечтам.

Однажды, под влиянием этих мыслей, она встала, не отдавая себе отчета в собственных действиях, подошла к зеркалу и долго смотрелась в него; она поглядела на себя en face, в три четверти, при всевозможном освещении, и нашла, — это, впрочем, была чистая правда, — что лицо ее шелковистей листа папиросной бумаги или лепестка камелии; что ее голубые глаза восхитительно прозрачны, зубы прелестны, ротик — как персик, а белокурые волосы — самого удачного оттенка. Впервые она заметила собственную юность и красоту, взяла белую розу из красивого хрустального бокала, приколола ее к волосам и улыбнулась, увидев, как удивительно украсил ее простой цветок: родилось кокетство, за ним должна была последовать любовь.

Но мы уже давно покинули Тибурция: что делал он в гостинице «Брабантский герб», пока мы сообщали читателю все эти сведения о кружевнице? Он написал на красивом листке бумаги нечто, бывшее если не объяснением в любви, то, по меньшей мере, вызовом на дуэль, ибо на полу валялось множество исписанных, перечеркнутых листков, которые свидетельствовали о том, что это было очень важное послание, стоившее автору многих трудов. Закончив его, он надел пальто и снова направился на улицу Кипдорп.

Лампа Гретхен, звезда мира и труда, ласково светилась за окном, и тень молодой девушки, склоненной над требующей прилежания работой, вырисовывалась на прозрачном тюле. Тибурций, более взволнованный, чем вор, собирающийся повернуть ключ в замке, скрывающем сокровище, крадучись, подошел к решетке, просунул руку между прутьями и воткнул в мягкую землю горшка с гвоздикой уголок вшестеро сложенного письма, надеясь, что Гретхен не сможет не заметить его, как только утром откроет окно, чтобы полить цветы. Сделав это, он ушел так неслышно, словно подметки его были подбиты войлоком.

ГЛАВА IV

Болезненная желтизна угасающих фонарей уже побледнела в голубом и свежем утреннем свете. От Шельды шел пар, как от вспотевшей лошади, и день начал просачиваться сквозь разрывы тумана, когда окно Г ретхен приоткрылось. Ее глаза были еще томно затуманены, а отпечатавшаяся на нежной щечке складка наволочки свидетельствовала, что она спала, не шевельнувшись, в своей девственной постели тем сном, тайну которого знает только юность. Ей захотелось посмотреть, как провели ночь ее дорогие гвоздики, и она накинула первое попавшееся платье; этот очаровательный и в то же — время скромный беспорядок в одежде чудесно шел к ней, и если можно себе представить богиню в чепчике голландского полотна, украшенного кружевами, и в пеньюаре из белой бумазеи, то мы бы вам сказали, что у нее был вид Авроры, открывающей врата востока. Это сравнение, может быть, слишком величественно для кружевницы, собирающейся полить садик, состоящий из двух фаянсовых горшков, но, конечно, Аврора была не такой свежей и румяной, во всяком случае — Аврора Фландрии, у которой всегда синева под глазами.

Гретхен, вооруженная большим кувшином, собиралась полить свои гвоздики, и пылкое признание Тибурция чуть — чуть не было затоплено отрезвляющими струями холодной воды; к счастью, белизна бумаги бросилась в глаза Гретхен, она выдернула письмо и была чрезвычайно удивлена его содержанием. Там было всего две фразы, одна на французском, другая на немецком языке; французская фраза состояла из двух слов: «Люблю тебя», немецкая из трех: «Ich liebe dich», что значит совершенно то же самое. Тибурций предвидел возможность того, что Гретхен понимает только свой родной язык; как видите, он был необыкновенно предусмотрительным человеком!

Действительно, стоило измарать больше бумаги, чем портил Малерб[30] для сочинения одного четверостишия, и выпить, якобы для возбуждения творческих сил, бутылку превосходного токайского, чтобы найти под конец столь новую и блестящую мысль. Ну и что же! Несмотря на свою видимую простоту, письмо Тибурция было шедевром ловкости, если, впрочем, оно не явилось просто глупостью, что также вполне возможно. Ведь разве это не мастерской удар — уронить, словно каплю расплавленного свинца, прямо в ничем не замутненную душу эти два слова: «люблю тебя», и разве на том месте, куда они зшали, не должны были, как на поверхности озера, возникнуть бесчисленные лучи и концентрические круги?