Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1990 год

• Название: Журнал «Вокруг Света» №11 за 1990 год
• Автор: Вокруг Света
• Жанр: Периодические издания

---

...Самолет вздрогнул, словно устав от долгого полета, и клюнул носом. Гора ящиков подо мной накренилась, шевельнулась, и я всеми конечностями уцепился за канатную сетку. Пару раз слегка болтануло, а затем, удивительно, без всякого толчка, мы плавно и легко покатили по аэродромной полосе.

Выйдя из самолета, я замер на месте, оглядываясь. Странная картина предстала моим глазам. Повсюду, куда только можно было достать взглядом, простирались густые заросли кустарника. Парили над стройными деревьями, тихо перекликаясь, птицы. Солнце с макушки чистого прозрачного неба светило так ярко, что больно было глазам. И — ни ветерка, ни дуновения.

Передо мной была иная Чукотка, к стыду моему, совершенно незнакомая. Долго не мог я взять в толк, что и чистая широкая дорога, по которой шел в поселок, и лесополоса вдоль нее — тоже примета, казалось бы, знакомого мне края. Дальше происходило еще более удивительное.

То, что к вечеру в Маркове я встретил своего давнего товарища из бухты Провидения, было в принципе нормально: переезды с места на место, из поселка в поселок — здесь обычное дело. Совершенно поразил меня его огород. Приятель выдернул куст картошки с крупными клубнями, а рядом густо зеленели петрушка, укроп, подпирали друг дружку капустные кочаны с футбольный мяч. И это — на вечной Мерзлоте, рядом с тундрой!

— Дежневцы знали, где оседать. Здесь микроклимат. Вон, посмотри еще...

И в небе я увидел стайку белых голубей — необыкновенное явление

здесь.

Потом мы вернулись к разговору о дежневцах, об их следах в Маркове и остановились на неком «деде Иване». Он и знаток своего края, и местный философ, он все про все знает. И его все знают, в чем я убедился на следующий день, спросив на улице, как пройти к деду Ивану.

Он сидел весь в плотном табачном дыму, как в осеннем чукотском тумане, и вязал сеть. Сначала мы с хозяином повосхищались огнестойкостью его избы — «надо же, тридцать лет обкуриваю и ни разу не полыхнула»,— а затем уже вместе затянулись крепкой «Балтийской».

Иван Иванович Куркутский, оказывается,— старейший из мужчин Маркова. Он пожаловался на глаза — теперь сложнее дается зимняя охота. Руки уже не те. А надо самому по хозяйству управляться. Жена, Улита, умерла несколько лет назад. Единственная дочка в теплые края перебралась — живет на Камчатке, до нее далеко. Он еще ей старается помогать — вот сеть свяжет и отправит бандеролью. У самого этого добра предостаточно и все надежное, потому что самодельное. Посмотреть? Айда!

Согнувшись перед низкой дверью, мы перешли в сенцы, где Иван Иванович стал бережно доставать из закутков и показывать охотничье снаряжение, рыболовные снасти. Посокрушался, что не может усадить гостя в каюк — самолично долбленную из осины лодчонку, которую сдал на хранение соседу. Так вернее, потому что недавно кто-то ее увел — до слез жалко было. Не случалось здесь раньше такого никогда! Хорошо, мальчишки нашли, принесли обратно.

А когда хозяин извлек полозья от нарты, еще какие-то ее части — вздохнул тяжко. Вот на чем он каюрствовал, считай, всю жизнь. Развозил! почту, разные товары для магазинов, иной груз. С собаками своей упряжки мерз в тундре, тонул в разводьях — всякое бывало. Сейчас только воспоминания остались, да вот нарта разобранная. Собрать? Иван Иванович охотно откликнулся на просьбу, и мы сгребли в охапку все снаряжение, перенесли в избу. Затем он устроился поудобнее и не спеша, словно растягивая удовольствие, стал возводить сани. Все детали — естественно, без гвоздя, без всякого металлического крепления — ладно прилегали друг к дружке, накрепко схватывались кожаными ремнями.

— Вот, глянь, нарта из разного дерева делается. На полоз идет лиственница — плотная, смолистая, при морозе шибко скользит. А вот копылья. Их из березы я выстрогал. Легки, крепки. На баран осину пустил. Она гнется как надо. А все вместе соединил — и получилась отменная штука. Такая нарта и большой груз выдерживает, и шустро бегает, и на застругах играет — гибкая, значит. Так и в нашей жизни получилось. У нас, марковчан, не только кровь русских казаков, чукчей, коряков, юкагиров. У нас и норов, манеры ихние воедино собраны. И народец» думаю, добрый вышел. Для здешней природы, для нашей земли приспособленный. Не только исправно работать, но и весело жить. Встарь люди говаривали: коль душа веселится, значит, тело цветет. Вот, значит, надо о вечерках рассказать, как они были. А потом про нынешние поговорим.

Иван Иванович отставил уже почти готовую нарту, задумчиво поглядел в небольшое окошко, за которым была поздняя ночь...

Собирались на вечерки обычно в зимнюю пору, когда работы было поменьше. И начинались они с мальчишек-зазывал — дед Иван сам в них бегал. Однажды хозяин какой-либо избы поручал им «кликать» к себе ближних и дальних соседей. «На вечерку просят! На вечерку!..» — неслась детвора улочками, и вскоре к намеченному двору, кто помоложе — весело, кто постарше — с достоинством, подходили гости. «Милости просим, милости просим на вечерку»,— привечали каждого переступившего порог.

Потом все садились на лавки вдоль стен. Женщины по одну сторону, мужчины по другую. Усаживались в углу музыканты, пробуя мехи гармони, настраивая скрипку. Радостный гомон, шумные угощения строганиной разом обрывались, когда под низким потолком вдруг раздавалось...

Рассказчик мой прокашлялся, умолк. Стало так тихо, что послышалось, как бьется в оконное стекло ночная бабочка. А потом неожиданно чистым и молодым голосом затянул:

Как по этой быстрой речке

Плыла стайка лебедей.

Все лебедушки с парами,

Я, несчастная, без пары...

Старик пел, закрыв глаза, высоко подняв голову, и казалось, что он забыл обо мне, что он очень далеко отсюда — где-то там, в своей молодости.

Песня оборвалась. Иван Иванович смущенно улыбнулся, сказал, что многое забыл. Но самое любимое, дорогое помнит. Вот, например, такое. И повел снова:

Во лузях, во зеленых,

Во садах

Вырастает трава шелковая...

За первыми куплетами, за распевкой, продолжал мой собеседник, подходил кто-нибудь из мужчин к женской стороне, вставал перед своей избранницей, кланялся. «Пойдем по кругу вместе»,— говорил он, и с этих слов начинался и полнился круг танцующих пар, который становился средоточием вечерки и главным действом в деревне.

«Пойдем... вместе»,— повторялось в избе все чаще. И порой оно звучало, как предложение навсегда разделить судьбу, пойти по жизни рука об руку...

Под конец вечерок часто запевали: «Я качу, качу по блюдечку наливное яблочко...» Нет, не «наливное», непонятное для певцов, уточнил Иван Иванович, а от налима, местной речной рыбы. Или встречалось в куплетах: «Перепелка-ласточка, сизокрылая касатка моя...», «в темной чаще ветвей соловей громко пел...» Не летали ласточки и соловьи над чукотской землей, не поднимались здесь лесные чащи и сады. Сам Иван Иванович за свою долгую жизнь никогда не видывал всего этого. Но из песни, как известно, слова не выкинешь. И чудные птицы, странные звери, необычные деревья для певцов олицетворяли дальнюю-дальнюю прародину — незнакомую, непонятную, но милую и любимую, потому что она была такой для их предков.

— Песни-то пели русские, а иной раз услышишь, вроде и чукчи поют,— заметил Иван Иванович.— И исполнялись они под скрипку со струнами из оленьих жил. Откуда у нас сталь-то? А прочную нить выделывали по старинному чукотскому способу. И одеты все были в кухлянки да керкеры чукотские. А как заговорят, то и не поймешь по-какому...

Потом старик, разгоряченный, заведенный не на шутку, пел снова. Делал это он так самозабвенно, пылко, что я невольно стал подпевать, и наш дуэт не казался нам странным. Я словно видел перед глазами ясную картину: посреди зимы с чукотским морозом градусов в пятьдесят, посреди ночи и глубоких снегов чернела изба, но свет от жирников теплился в ее окошках и разносились вокруг вечерочные напевы. Слушала их ночь, слушала притихшая маленькая деревня и даже, наверное, чутко внимал на верхушке бездонного неба яркий Полуношник — Полярная звезда.

...Уже в Москве мне попалась на глаза одна статья, в которой специалист по фольклору утверждал, что житель Маркова И.И. Куркутский помнит один из замечательных памятников народного эпоса — казацкую «Балладу», считавшуюся навсегда утерянной. Жаль, что узнал я об этом так поздно. Впрочем, возможно, что-нибудь из этой баллады мы тогда походя спели...

Чего только не случалось в старые времена, да уж былое быльем поросло — слышу я скептический голос читателя. Мне тоже так думалось, когда брел я пустынным ночным Марковом, обходя колдобины, цепляясь за покореженные, гнилые заборчики и по своей дурной привычке заглядывая в окошки мрачноватых, неухоженных домов. Видел я, как в полумраке комнат мерцали экраны телевизоров, а напротив них вырисовывались одинокие силуэты людей, и никому, наверное, не было дела до задумчивой луны над поселком и тонких запахов увядающих трав. А в центре Маркова из окон Дома культуры неслась револьверная пальба и лошадиное ржание — на двери я разглядел рекламу американского видеофильма с каким-то страшным названием.