Татьяна Михайловна Соболева - В опале честный иудей

• Название: В опале честный иудей
• Автор: Татьяна Михайловна Соболева
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

А «бабу» всю трясло. Я поспешно вывела Александра Владимировича из павильона, поторопилась покинуть рынок. Думаю, вид мой был для моего супруга настолько дик и необычен, что, поглядывая на меня с тревогой и удивлением, он молча подчинился моей воле. (Дома я нарисовала кошку со вздыбленной шерстью, которая дерет большую неопрятную собаку.)

Это, пожалуй, самый «колоритный» эпизод. О других говорить не стану: мерзко.

Стыдно ли мне за драку с пьяным, точнее за нападение на пьяного в целях обороны? Нет. Мне больно: я - жертва.

К месту и ко времени привожу стихи Ал. Соболева.

На рукописи дата: 1970-1971 гг. «Бухенвальдский набат» триумфально шествовал по планете... Какие думы одолевали в то время его автора?

К евреям Советского Союза

Я так далек от вдохновенья, и муза слишком далека.

Я удручен. Но, к удивленью, наружу просится строка.

Сейчас, увы, не в силах петь я, чтоб голос плыл за рубежи.

Но ты, строка моя, скажи:

«Он насмерть не захлестан плетью, он не замучен, хоть затаскан, весь для людей, хоть нелюдим, и не почил в телеге тряской на зло гонителям своим».

Он - это я. Тоской объятый, вкушаю горьковатый плод.

Закончился семидесятый, в моей судьбе - бесплодный год.

Не диво, коль плененный ворон не может ринуться в полет,

иль вишня, рытая пол корень, подарков сочных не дает.

А я не ворон и не вишня, я - человек, и тем больней быть вроде нищим, вроде лишним в опале честный иудей, на положении «эрзаца»

(не та меня родила мать), благоволения мерзавцев, как милостыню, ждать и ждать...

А тем из нас. что словно глухи и даже будто бы в чести, готовые, как псы. на брюхе перед тиранами ползти, тем. для которых «хата с краю», мол. притесненья не про нас. им первым ребра поломают, как только грянет черный час.

Они неужто позабыли, как по веленью палачей евреев гнали и травили, в застенках мучили врачей, как со страниц газет московских выказывали злой оскал столбцы статей « антижидовских»? И день за днем крепчал накал.

О нет. не в гитлеровском рейхе, а здесь, в стране большевиков, уже орудовал свой Эйхман с благословения «верхов».

И было срамом и кошмаром там. где кремлевских звезд снопы, или Абрамом или Сарой явиться посреди толпы.

Еше мгновенье - быть пожару!.. Еврей, пошады не проси...

И сотни новых «Бабьих Яроз» раскинулись бы на Руси...

А всex, кто выжили б на горе, - замыслил так Державный Ус, - к чертям, в таежные просторы, ликуй и пожирай их гнус!

Но, верно, добрый был ходатай и Бог его услышал речь.

Вдруг околел тиран усатый, и в грязь упал дамоклов меч, а не на головы евреев, и чудом выжил мой народ.

Но уничтожены ль злодеи?

Нет, жив антисемитский сброд!

Он многолик, силен и властен, стократ коварней, чем «тогда».

А потому стократ опасней. Гипнотизирует «жида»: мол, мы с тобой - родные братья, тебе и место и почет.

Потом сожмет в «любви» объятьях, аж сок ручьями потечет.

Что ж, ты сегодня очень сытый, есть курочка и рыба-фиш.

Уперся в полное корыто, бездумно тупо вниз глядишь. Взгляни же в небо голубое!

Хочу тебя предостеречь: и надо мной, и над тобою опять повис дамоклов меч.

Глупец! Опомнись, жив покуда, пока не оборвалась нить, уразумей, второго «чуда», второго может и не быть!

Грядет зловешее гоненье.

Гоморра будет и Содом.

Пойми, глупец, твое спасенье в тебе самом, в тебе самом!

Уже сегодня за решеткой тот принужден голами быть, кто смело выдохнул из глотки:

«В Израиле хочу я жить»...

А завтра? Я подумать смею, припертые со всех концов, «владыки» разрешат евреям уехать в кран своих отцов.

Их. верно, примут там с поклоном. Им будет новый воздух впрок.

Но разве может миллионы принять к себе земли клочок?!

К чему нам всем пускаться в бегство с большой и нам родной земли, где протекало наше детство, где наши предки возросли?

С ней - наша радость и печали, в едином с русскими строю ее в боях мы защищали, как мать родимую свою.

Мы к ней проникнуты любовью, на ней живем мы семь веков.

Она полита щедро кровью народа нашего сынов.

Мы с ней в любые штормы плыли и брали тысячи преград.

В ее могуществе и силе и наш неоспоримый вклад.

Еврей - ученый, врач, геолог, скрипач, кузнец и полевод.

Мы - не рассеянья осколок, нас тыши тысяч, мы - народ!

Кто скажет, что еврей похуже, чем. скажем, чукча иль калмык?

Так почему же. почему же в изгнанье наш родной язык? Один-единственный. понуро

плетется серенький журнал.

Неужто это - вся культура, которую народ создал?!

Где наши школы, институты?

Ни одного и ни одной.

Театры где? Давно закрыты.

И вся культура наша смыта антисемитскою волной.

Конечно, царская Россия была евреям не мессия.

Однако сквозь ее прорехи возрос гигант Шолом-Алейхем и Перец, Бялик, Шолом-Аш...

А где же этот «Шолом» наш?

Так кто же, по какому «ндраву» и по теории какой у нас святое отнял право: еврею быть самим собой?

Не мы, как будто, в сорок пятом, а тот ефрейтор бесноватый победу на войне добыл и свастикой страну накрыл.

Но, к счастью, Гитлер предан тленью и рейх его повержен в прах.

Так почему же черной тенью не в небеси, не в облаках, в моей стране бродить он смеет, тараща свой отвратный лик?!

Не он ли вырвал у евреев, да с корнем, их родной язык?

Не он ли в том, пятидесятом, Михоэлса сбил наповал?

Не он ли предал нас проклятью и шрифт еврейский разбросал?

Не Гитлер ли руками сброда в сердцах евреев сеял страх, сынов еврейского народа

душил в советских лагерях?

Не он ли, дьявола посыльный, придумал кару высших мер: ассимилировать насильно еврейский род СССР?

Чтоб не остались даже блики, национальный облик стерт.

А без лица ты кто? Безликий, ничтожество, десятый сорт.

И что ж? По всей стране широкой, от Балтики и до Курил, неумолимый и жестокий, сей план дубинкой претворил.

Не Гитлер? Так кому же слава «тончайшей» миссии такой, кто отнял у евреев право: еврею быть самим собой?

В час испытанья, тяжкий, грозный, когда слышны раскаты гроз, взываю я:

пока не поздно, вставай, народ мой, в полный рост!

-    Вставай, проклятьем заклейменный, чтоб равным быть в своей стране! - тебе кричат шесть миллионов истерзанных не на войне,

а в лагерях!.. Шесть миллионов, замученных и истребленных, простерли руки и кричат:

-    Восстань, наш угнетенный брат!

Ты можешь отвратить гоненье, ты волен избирать свой дом.

Твоей культуры возрожденье, твое величье и спасенье

в тебе самом, в тебе самом!

ЖИЗНЬ ПОЭТА АЛЕКСАНДРА СОБОЛЕВА ПОСЛЕ СМЕРТИ

Ну, понятно, речь идет не о посмертном пристанище плоти, но о прижизненных творениях духа, их наступившем внезапно сиротстве. А как известно из предыдущих частей повествования, творческое наследие поэта пребывало в ящиках его письменного стола, почти полностью, за малым исключением - удобочитаемой сатиры. Поэт Ал. Соболев ушел из жизни, так и не дождавшись обнародования своих произведений. Дверь за «Бухенвальдским набатом», получившим право на жизнь на Западе, плотно захлопнулась, и подготовленный к печати автором сборник стихов, а также роман «Ефим Сегал, контуженый сержант» остались перед дверью, которая вела к читателям...

Ал. Соболев не был приобщен коллегами к сообществу профессиональных литераторов, а посему его творения были обречены на гибель. Лишний раз, кстати, напомню, что «Бухенвальдский набат» вышел из-под пера непрофессионала - по советским меркам, - то есть не члена ССП. Но формализм есть формализм. И прятаться за него удобно. При надобности.

«Жили дружно и умерли в один день» - сколько примеров замечательных супружеских отношений знает жизнь и литература!.. Почему я не умерла сразу же, в день смерти мужа или спустя несколько часов, дней, ну, пусть месяцев после его кончины?

Я впервые придаю огласке мысль, которая не дает мне покоя: сорок лет, рука в руке, шагая рядом по трудному пути, волнуясь и переживая заодно с ним, страдая за него и вместе с ним, утратив его навсегда, как смогла я остаться живой?! На вопрос, адресованный мне, - мне и отвечать. Отупевшая от страха и горя — может быть, в том отупении и таилось спасение, - продолжала дни без него, машинально, повинуясь давнему нашему обычаю: во столько-то встать, что-то поесть, куда-то пойти... Я не могла говорить по телефону - мешали прорывавшиеся слезы. Бродила по магазинам, покупала, словно во сне, какие-то ткани, белье... Я не могла идти гулять по местам наших привычных прогулок, мне было страшно «прикоснуться» к тому, что было связано с ним. Принимала на ночь какие-то лекарства, чтобы они меня усыпили. Долго не могла отделаться от скованности, отрешенности от всего. Полуявь... Полубред...

Но одна мысль не покидала меня ни на минуту: у меня на руках, в моих руках были труды моего супруга. Результат его литературной деятельности за полвека. Пугающая неизвестностью, отрезвляющая забота о его «детях» возвращала меня и вернула, правда не скоро, в реальный мир.