Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1987 год

• Название: Журнал «Вокруг Света» №05 за 1987 год
• Автор: Вокруг Света
• Жанр: Периодические издания

---

В один из дней в Мельбурне я шел под дождем — таким желанным после стольких дней в пустыне — на встречу с Алеком Браге, внуком того самого человека, который покинул Куперс-Крик за девять с половиной часов до возвращения Берка, Уиллса и Кинга. Дверь открыл подтянутый 75-летний джентльмен.

Алек Браге оказался приятнейшим собеседником; от него я узнал множество подробностей о дальнейшей судьбе оставшихся в живых членов экспедиции. Кингу не довелось долго пользоваться положенной ему пенсией: он скончался в возрасте 33 лет. Ленделлс и сипаи уехали в Индию.

Отцы колонии выделили племени аборигенов 200 квадратных миль земель вдоль Куперс-Крика в благодарность за помощь и спасение Кинга. Конечно, земли эти и без того принадлежали коренным жителям, однако в исторической перспективе это могло оказаться существенным для аборигенов. К сожалению, контакт с белой цивилизацией стал для них губительным: к началу века в живых осталось лишь пять членов племени. Земли были проданы с аукциона.

По мнению Алека Браге, экспедиция с самого начала была обречена. Берк не имел походного опыта, не знал особенностей австралийской пустыни. Подбор людей был случаен, и это привело к бесконечным конфликтам. Но, главное, атмосфера ажиотажа вокруг Великой Австралийской гонки заставила Берка принимать поспешные решения, исходя не из сложившейся ситуации, а под давлением обязательств, наложенных на него Мельбурном.

— Большинство австралийцев видят в Берке и Уиллсе символы мужества и упорства,— сказал Браге.— Но мало кто знает, что им пришлось искупать мужеством и страданиями чужие просчеты.

Я спросил, как относились к этой истории в семье Браге.

— Тема экспедиции была запретной у нас в доме,— ответил Алек.— Никто никогда не упоминал о ней...

Перевела с английского Н. Равен

Джозеф Джадж, американский писатель

Эктор Пиночет. Крыса

 

Вчитайтесь в краткие слова, предваряющие новую книгу чилийского писателя Эктора Пиночета «Ипподром Аликанте» и другие фантастические рассказы»: «Я посвящаю эту книгу движению солидарности. Солидарности с моим народом. И еще посвящаю ее друзьям». Слова эти принадлежат перу человека, поклявшегося до последнего вздоха бороться с чилийским фашизмом, и фашизм сумел уже по-своему оценить смертельного своего врага. Имя Эктора Пиночета давно уже внесено в списки имен патриотов, особенно неугодных режиму. Почти с самого момента переворота он вынужден был покинуть родину. В 1973 году, в Париже, публикуется его поэма-воззвание «Остановим смерть!» — и ее, как боевую листовку, читают чилийцы. Болонья, 1980 год — здесь вышел сборник его «Поэм из изгнания», пронизанных болью и ненавистью к предателям родины. В эти же годы Эктор Пиночет начинает писать свою «фантастику». Я намеренно беру это слово в кавычках хотя бы потому, что те, в чей адрес направлены эти рассказы, воспринимают их как самые что ни на есть реалистические произведения. Материальные, как оружие, грозящее свержением диктатуре.

От переводчика

Они дошли наконец и, взмыленные, полумертвые от усталости, кое-как примостились в каком-то помещении на куче замшелых балок. Тут же послышался сухой царапающий шорох: потревоженные крысы и ящерицы спешно зарывались в большую кучу мусора. Путники сидели молча, поглядывая друг на друга из-под свинцовых от бессонницы век.

Который потолще оказался и поразговорчивее:

— Это... здесь, лейтенант?..— выдохнул он застрявшие в горле слова.

Второй с усилием кивнул: «Да, сеньор, здесь...» Этот содержательный диалог обошелся толстяку в остаток сил; он завалился на спину, жадно ловя ртом затхлый воздух. Взгляд его мутно плавал по неоштукатуренному потолку, по стенам со следами обоев, пока наконец не зацепился за край едва заметного в темноте оконца.

— А вы... уверены в этом?..

— Так точно... катакомбы внизу...— На последнем слове лейтенант сделал особое ударение.

Они вновь замолчали.

— Время уходит...— мертво обронил лейтенант.

— Ну так пошли! — толстяк деланно приободрился, изображая готовность немедленно покинуть свое импровизированное ложе.

Поднимаясь, зачем-то тщательно стряхивали налипший на мундиры мусор.

— Несмотря на то, что мы отыграли у них приличную фору, дела обстоят не совсем так, как хотелось бы...— обронил толстяк.

— Вы правы, сеньор. Ведь, как говорится, на бога надейся, а сам...— тут лейтенант запнулся, вдруг обнаружив не принятую в их отношениях фамильярность, и перешел на привычно официальный тон.— Я хотел сказать, что, хотя им и нелегко будет обнаружить нас здесь, все же единственное место, где мы можем чувствовать себя в безопасности, так это — подземелье.— Лейтенант уже не рекомендовал — он настаивал.

Тут до толстяка дошло наконец, что весь этот тщательно спланированный отход, вся эта осмотрительность замешены на таком животном страхе, что его бросило в дрожь.

Лейтенант двинулся вперед — дорога была ему известна. Да что там известна — он ориентировался здесь как в собственной квартире; ловко огибая в кромешной тьме выступы стен, лавировал среди коварных островков битого стекла, щебня, мусора. Кругом стояла гулкая колодезная тишина.

В щели лезли пропыленные листья дряхлой смоковницы, мешаясь с ветками ежевики, сплошь покрывавшей пространство бесчисленных комнат и анфилад громадного полуразрушенного дома.

— Здесь,— наконец сказал лейтенант и, скривясь, сунул руку в самую гущу немилосердных колючек. Звякнуло железо — будто оковы спали.— Готово...

Раздался скрежет, и край ежевичной стены грозно и неотвратимо ринулся прямо на них. Но через мгновение движение прекратилось; открылся черный зев входа. Толстяк заглянул — и вдруг смутное ощущение страха подступило к самому сердцу, словно бы он уже был там и даже пытался выбраться оттуда...

Лейтенант вошел первым, и галерею тут же залил неяркий мертвенный свет. Дверь за ними неслышно закрылась.

— Да, трудновато им будет разыскать нас теперь, сеньор! — лейтенант был просто вне себя от восторга, которого, впрочем, толстяк явно не разделял. Поджав губы, он лишь брезгливо процедил в ответ:

— Было бы лучше, если бы мы поторопились...

Подумать только, этот вот сеньор торопыга многие годы был их кумиром, знаменем армии, живым символом возрождения нации! И нате вам — в четыре дня все пошло прахом. Гора родила обыкновеннейшую мышь, серенькое, мокрое от страха существо. Люди из его окружения не преминули отметить эту разительную перемену — кто с горечью и тоской, кто с плохо скрытым злорадством. И он вдруг сделался никому не нужным, всеми презираемым пугалом, способным поразить разве что воображение еще более мелкого хищника — обывателя.

Поглощенный невеселыми мыслями, лейтенант и не заметил, как оказался у второй двери. В затылок ему шумно пыхтел спутник. Лейтенант достал из кармана ключ, вставил в искусно замаскированную в скале щель, глянул на секундную стрелку. Над дверью загорелась красная лампочка. Затем, дрогнув, плавно разошлись створки.

— Некоторые меры предосторожности были тогда просто необходимы... вам известно, в силу каких обстоятельств...

Толстяк понимающе и даже с некоторым одобрением кивнул.

У ног их разверзся черный провал. Каменные ступени спиральной лестницы вели, похоже, в самую преисподнюю. Спускались молча, с неудовольствием вслушиваясь в перестук собственных каблуков. Наверху плотно сомкнулись бронированные створки, и сразу сгустившийся мрак подземелья добавил обоим такой тоски и тревоги, что мучительно захотелось ринуться отсюда прочь...

Сойдя с последней ступени, лейтенант вновь включил освещение: они стояли у самого края ниши, вырубленной прямо в скале. У дальней стены виднелись письменный стол и старинное кресло, обитое кожей. На столе — телефон, бумаги, разбросанные карандаши.

В каждую из стен ниши были врезаны двери, обитые массивными железными полосами. Свет шел от ламп, вмонтированных над притолоками. Лучи их фокусировались на стене прямо перед столом. Толстяк внимательно оглядел полированную его поверхность, ковырнул ногтем засохшее пятно сургучного цвета. Обернулся к лейтенанту. Тот уже отворял одну из дверей.

— Процедура вам предстоит не из легких, сеньор, но у нас действительно нет другого выхода,— лейтенант натянуто улыбнулся: нечаянный каламбур слишком точно выразил создавшуюся ситуацию...

За дверью открылся длинный узкий коридор, образованный двумя рядами тюремных камер.

Дряблые губы толстяка растянулись в подобие кислой улыбки. Подобную веселость лейтенант наблюдал впервые за четверо суток, в течение которых они были поистине неразлучны; приободрившись, офицер заметил уже несколько развязнее: