Абрам Вулис - Хрустальный ключ

• Название: Хрустальный ключ
• Автор: Абрам Вулис
• Издательство: Ёш гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1975

Действие приключенческой повести разворачивается в предгорьях Западного Тянь-Шаня. Герои повести ищут разгадку нескольких таинственных происшествий и исчезновений, которые случились по вине группы злоумышленников. В повести рассказывается об искателях мумиё, о древних рукописях, помогающих в поисках этого чудодейственного вещества.

---

— Вы правы, — Арифов грустно улыбается; впрочем, очень может быть, что это отблеск пламени задевает складки в уголках рта. — И действительно ведь, представьте себе, оказалось, что он это не он. То есть, не тот, за кого я его сначала принял. И паспорт у него чужой.

Мы молчим. Арифов по-прежнему гипнотизирует костер, часто-часто попыхивая сигаретой.

— А человека, которому принадлежит паспорт, вы узнали бы?

— В любой обстановке! Даже ночью. Даже в маске.

— Близкий человек, значит! Друг? Родственник? — я предельно простодушен: обнаруживать насмешливое отношение к словам Арифова совсем ни к чему.

— Друг? — с усмешкой переспрашивает Саид. — Родственник? — тут его голос меняется. — А, вообще, вы почти угадали. Родственник друга.

Я озадачен. Стоило бы Маджиду аль-Акбари умолчать в своем трактате о мумиё, полагал я, и мои подопечные ничего бы друг для друга не значили. Но вот между ними существует мостик, о котором даже гроссмейстер позиционной игры старший лейтенант Максудов ничего не слышал.

— Мне ваша миссия в общих чертах ясна, — как бы переломив себя, говорит Арифов. — И, вероятно, мой прямой долг — оказать вам помощь… Приятно мне это или неприятно. Ждать, пока случится что-нибудь непоправимое? Лучше сразу подсказать вам, кого опасаться… На неискушенный взгляд, конечно… Мой отец — печально, но факт — был муллой, — начал Арифов издалека. — Правда, к религии он относился безразлично или даже насмешливо. Интересовался наукой. Старался обнаружить в древних текстах крупицы объективных знаний. Это если говорить по-современному. А по-тогдашнему — был дотошным стариком еретического образа мысли. После революции он стал учительствовать… Вернее, преподавать. Не в школе, а на дому. Для желающих в совершенстве узнать арабский и персидский. Он и меня учил языкам. И выучил. Любому востоковеду сто очков вперед дам. Ладно, об этом позже… Незадолго до войны юноша один у отца практиковался, мой ровесник, племянник крупного востоковеда Налимова. Мы с Равилем подружились. Вместе торчали над старыми рукописями, состязались: кто быстрее переведет. И вот однажды нам попался любопытный текст. Речь шла о какой-то пещере, расположенной высоко в горах. Пещера та, якобы, оберегала от глаз людских несметные сокровища — не деньги, не драгоценности, не золото — чудодейственные лекарственные снадобья, изготовленные мудрецами-табибами времен Хусейна Байкары. «А кто брал те травы по указанию аллаха, и те смолы, и ту амбру, оставляли монеты и перстни и многое другое, но все равно оставались должниками умерших табибов, ибо лекарствам тем нет цены». Я цитирую приблизительно, но общий смысл текста был именно таков. Мы кинулись за разъяснениями к отцу. Тот похвалил нас за точность перевода. А по существу вопроса промямлил что-то невразумительное. В том смысле, что у нас в руках позднейший список и что сам по себе этот список не подсказывает решение задачи, ибо, как говорится в примечаниях, местонахождение пещеры названо в другой рукописи, а ключ к пользованию лекарствами — в третьей. «Третья рукопись у меня была, — вздохнув, добавил отец. — Только подарил я ее лет тридцать назад начальнику одному. Не знал, что за рукопись». Чиновник, к которому попала рукопись, был, видимо, коллекционером понимающим: рукопись, по словам отца, ухватил как клещами. Так началась эта история. И никто не мог предугадать, какой оборот она примет спустя многие годы!

— Какой же? — спрашиваю я.

— Потом была война. Ушел на фронт Равиль — так и не успел поступить на востфак. Ушел на фронт и я. В сорок четвертом Равиль погиб. Когда я вернулся домой — в сорок пятом — отца не было уже в живых. У меня на руках осталась больная мать, так что пришлось бросить мечты о биофаке и срочно подыскивать работу. Вот тут-то и пригодилось знание языков — единственное, что передал мне отец по наследству. Я устроился переводчиком в одно внешнеторговое учреждение. Рекомендовал меня туда, кстати, Налимов-старший… Память о Равиле заставляла меня раз в неделю посещать дом этого неразговорчивого старика. Я приходил, присаживался в гостиной и по нескольку часов ожидал, пока Назар Сергеевич выйдет из своего кабинета. А в ногах у меня частенько вертелся хитренький мальчишка Назым. Заброшенный, озлобленный, он рос волчонком, и школа этому не помешала. Отцу, честно говоря, было на все наплевать. А я… Через год после войны умерла моя мама, потом готовился в университет. Спохватился слишком поздно. Назым к тому времени запросто уже подделывал оценки в дневнике, подслушивал чужие разговоры… Вы не устали слушать?.. Вновь я увидел Назыма после продолжительного перерыва, за который ответственности не несу, — Арифов с вызовом посмотрел на меня, и я поспешил кивнуть головой. — К этому времени он овладел искусством бездельничанья в рамках внешней добропорядочности. То есть он числился во всех списках, был причастен ко всем мероприятиям, говорил то — и только то, чего от него ждали главные и не обращал внимания на неглавных. И — удивительно, — он восходил во мнении главных все выше и выше. Я понял, что должен придти ему на помощь. Не ради него — он был мне неприятен. Ради Равиля, ради Налимова-старшего. Ради принципа, наконец. По отношению ко мне Назым не был мягко, говоря, безупречен. Но я подавил свое предубеждение, я стал навязывать ему свое общество. Уж он-то, бедняга, недоумевал: чего мне от него надо? Отцовской протекции? Так ведь она мне и без него доступна. Еще чьей-нибудь протекции? Не тут-то было, своими связями он ни с кем делиться не станет. Денег? Еще чего не хватало! Деньги! Во-первых, их у него нет, а, во-вторых, если и есть, то не про нашу честь. Но отмежевываться от меня он и не подумал. Это было не в его правилах: а вдруг я ему зачем-нибудь пригожусь. Так что виделись мы довольно часто, и я был в курсе многих событий его жизни. А многое он держал от меня в тайне. Было в Назыме что-то такое, что заставляло бояться его. Не моргнув глазом, он мог ради маленькой выгоды предать кого угодно. И я пообещал себе, что я не дам ему это сделать. Я превратился в негласного опекуна Налимова-младшего. Пускай мелочи — проморгаю — крупное хамство замечу. А вышло так, что я чуть ли не его сподвижником стал.

Мне померещилось, что древние языки способны облагородить Назыма. И я раззадорил его рассказом о рукописях, а затем пять лет кряду впихивал в него арабский, персидский, древнеузбекский, плюс всякие сведения по истории Средней Азии, плюс всякие данные о флоре и фауне края. Налимов — признаю — человек выдающихся способностей. Усваивал материал жадно. К окончанию пединститута Назым был вполне подготовлен к переводческой деятельности — и совсем не готов к педагогической. Я в поте лица высматривал что-нибудь подходящее. Общества связи с заграницей не годились. Не годились вузы: Налимов не склонен был отдавать что-нибудь другим — в том числе и знания. В общем, стало казаться, что подходящего места попросту нет в природе. Но вдруг сам Назым доказал обратное. Не поленился приехать ко мне домой, где его считали виновником моих служебных неприятностей. Явился и провозгласил: «Рубикон взят, есть повод выпить за мир и дружбу». «Какой — спрашиваю — повод?». «А как же, — говорит, — прекрасное место, цитадель науки — и покровитель в лице довольно-таки высокого начальства». Какие только я ни навоображал грядущие художества Налимова: и плагиат, и научное иждивенчество, и липовые факты с потолка, и подгонка результатов под желательный ответ. Каюсь: Назым повел себя как нормальный человек. Ходил на службу, когда это требовалось. Выполнял то, что должен был. Взысканий не имел. Короче, всецело соответствовал должности. Только со временем открылся мне новый лик Налимова — поумневшего, поднатаскавшегося. Он тщательно заботился о показной благопристойности, как модница о нарядах. Лишнего не болтал. И очень осторожно осуществлял главный план своей жизни. День за днем, месяц за месяцем он вкрадчиво — настоящий кот — ходил вокруг старинной рукописи, оставленной моим отцом, и все расспрашивал, расспрашивал, верю ли я в эту сказку про табибов и про клад, и нащупывал, где, на мой взгляд, могут находиться два других манускрипта — те, что должны окончательно раскрыть загадку пещеры. Я ускользал от прямого ответа. Прежде всего, потому, что и сам толком не знал. А потом — уж кого-кого, только не Назыма следовало посвящать в такого рода дела. Однажды, разбирая оставшиеся после отца бумаги, наткнулся на пожелтевший от ветхости листочек. Письмо некоего коллежского асессора, выражавшего отцу благодарность за бесценный подарок. Не о рукописи ли речь шла? На авось навел справки в архивах. Повезло. Мой коллежский асессор — Снетков была его фамилия — служил чиновником для особых поручений при последнем градоначальнике. Визит в справочное бюро — и у меня в кармане адрес и поныне проживающего в нашем городе Снеткова. Судя по отчеству — сын того самого чиновника. Каково же было мое удивление, когда, навестив Снеткова, я застал у него Назыма. Расселся по-хозяйски за обеденным столом и штудировал старинный манускрипт. Привычный гость! В этом убеждала и поза Назыма, и его снисходительное «Здрасьте!», и фамильярность в отношениях между молодым человеком и стариком. Радости при моем появлении Налимов не испытал, но и обескуражен тоже не был. Присмотревшись к рукописи, я развеселился. Текст ее был настолько сложен по своей лексике, стилистике, по всей своей структуре, что вникать в него с налимовскими знаниями было бессмысленно. Можно ли рассчитать космический корабль при помощи элементарной арифметики?! И опять Назыму потребовались лингвистические консультации. Я растолковывал ему туманные места, предлагал параллели из других текстов и всякое такое. А имели мы дело с курсом средневековой медицины.