Михаил Мамаев - Месть негодяя

• Название: Месть негодяя
• Автор: Михаил Мамаев
• Жанр: Современная проза

«Завтра улечу в чужой город и там осяду. Такая у меня работа — время от времени отчаливать и оседать на несколько месяцев вдали от дома. Не всякому это подойдет. Особенно, если больше всего на свете боишься потерять любую дорогую для сердца мелочь, заполняющую равнодушную пустоту вокруг. Я не боюсь. И у меня таких мелочей нет. <…> Я долго, терпеливо перестраивал, перекраивал и перетряхивал жизнь прежде чем привел ее в боевой походный строй. Теперь она мобильная, компактная и надежная, как проверенный временем и многочисленными офицерскими командировками старый отцовский чемодан, защищенный от ударов судьбы двумя блестящими английскими замками и прочными, как гильзы от орудийных снарядов, железными набойками по углам…»

---

— Я ему так и сказал.

— А он?

— Говорит, просыпаюсь утром — колбасит!

— Надо было сказать: «А ты сделай над собой усилие, начни снова засыпать не один, тогда и по утрам все будет чики-пуки!» В такие моменты лучше пусть утром подташнивает, чем оставаться в темноте одному. Ему бы хоть кого-то найти на первое время. Тут ведь не только из Крыма вертятся смазливые мордочки, есть и из Владивостока, и из Владикавказа, и еще черт знает, откуда — только успевай!

— Ну, да? А чего тогда сам один живешь?

— Я — другое дело… Ты же знаешь, честные женщины меня всегда пугали, мне казалось, с ними сложно… А со шлюхами в последнее время мне стало еще сложнее…

— Старик, я тебе всегда говорил — завязывай читать шлюхам Бродского, для этого продаются сборники анекдотов от Петросяна…

— Ну, я же еще не знаю, что она шлюха, когда начинаю читать… Вокруг давно нет в чистом виде ни белого, ни черного! И серого тоже нет — все какое-то серо-буро-малиновое…

Посмеялись.

— Да, я и не много вроде выпил вчера, — печалится Чернов. — Так, водки граммов четыреста — это же нормально для человека моего возраста и комплекции? Но потом, чудак, взял две бутылки пива. Засиделись до четырех, а вставать в семь. Просыпаюсь в четверть восьмого все еще пьяный. Иду на стоянку за тачкой и как будто не по Москве иду, а по Чили! Ну, в смысле, их там пару месяцев назад трясло, и даже люди гибли, ты помнишь? Короче, постоял на газоне, подышал глубоко — не помогло. Пробежался вокруг квартала — эффект тот же. Пришлось вернуться домой и два пальца в рот, чтобы прийти в себя.

«Одна из непременных черт нашей непутевой жизни — пока не сунешь два пальца в рот, ничего хорошего не жди… — думаю с не привычной для этого времени суток грустью. — Какого черта? Почему ни один пряник не дали просто так, почему за все хорошее мы всегда платили? Или это карма у нас с Черновым такая контрафактная? А кто-то с нормальной кармой выпивает за ночь литр водки, запивает литром пива, спит всего час и на утро свеженький, обмакивает чресла в океан, поет под душем гимн Гавайской Народной Республики, к обеду получает Оскар или Нобелевскую премию и бесплатную турпутевку на Юпитер, а вечером садится в частный самолет и отправляется на VIP-дегустацию продукции Московского завода „Кристалл“…»

Термометр в машине показывает +27. Жарко даже у воды. Какое-то время гуляем молча. Чернов подбирает камушки, бросает в воду. У него тоже в жизни не всегда все гладко. Но он никогда не жалуется. В этом мы с ним похожи. Недаром столько лет вместе.

— У тебя-то как с работой? — спрашивает. — Кризис чувствуешь?

Вспоминаю, как 10 лет назад стал актером. Тоже был кризис. Мы с Черновым остались на бобах. За долги пришлось отдать наш фасовочный цех. Отдали и новое жилье в Крылатском, и Ягуар, и даже гигантскую гору не фасованного вьетнамского риса на складе в Люберцах. Пытались отсрочить расчет на два месяца — нам позарез нужны были эти два месяца, чтобы перекрутиться. Но братва не захотела ждать. И чтобы запугать, отравила ротвейлера Чернова. Чернов был холост, а я женат. Поэтому он не испугался — купил себе нового ротвейлера. А я даже очень испугался — за жену! Напрасно — ничего с ней не случилось. С женщинами, я заметил, вообще редко что-то такое случается. По крайней мере, намного реже, чем с мужчинами и ротвейлерами. Есть в них — женщинах — такая агрессивная непотопляемость, умело прикрытая бесконечными разговорами о слабости и беззащитности. Может, именно поэтому с ними бывает так непросто жить, а без них тоже никак:

Мужчине за тридцатник нужен тыл,
Чтоб он себя случайно не убил…

Когда инстинкт самосохранения в нас — мужчинах — включается, начинаем лихорадочно искать свою вторую половинку. Мы же по жизни, как ротвейлеры — пыжимся, храбримся, брызжем свирепой слюной, надуваем грудь колесом, уверяем весь мир и себя, любимых, что все под контролем, а потом в сорок вдруг венки от коллег и друзей… А они — женщины — любят похныкать, пожаловаться на свою нелегкую долю, пилят мужей, тормошат любовников, исподтишка ищут более выгодные варианты, но в результате пенсионерок у нас в два раза больше, чем пенсионеров. Если не в три… Вот и моя благоверная тоже — подстраховалась, решила не искушать судьбу — усвистела на выходные в Стамбул, якобы за покупками, и появилась лишь через полгода с ровным средиземноморским загаром и документами на развод. После этого я больше не женился.

А вообще, кто бы что ни говорил, у меня была хорошая жена. Кстати, а почему жена должна быть обязательно умной? По-моему, это миф, который придумали сами умные, но не наделенные модельной внешностью одинокие дамы, в борьбе за генетически здоровых тупиц, способных лишь на воспроизводство генетически здорового потомства. Это все равно, что утверждать, что во что бы то ни стало должен быть умен, например, художник-мультипликатор. А зачем ему, если от него требуется только, чтобы после его мультиков мы улыбались и продолжали верить в добро и чудо? Жизнеспособные женские мозги с зашкаливающим IQ в семье, конечно, не помешают — кто бы возражал? — но в сто раз важнее, по-моему, чтобы ты с ней почаще улыбался. А какого беса ты улыбаешься, — это интимное дело каждого, и мозги тут совершено ни причем. Словом, я любил жену. Даже, насколько помню, изменить ей ни разу не успел. Не хотелось. И прожил в браке почти три года. Думаю, прожил бы и еще тридцать три, если бы мы с ней родились где-нибудь, где не так трясет все время.

После развода я снял крохотную однушку в Выхино, в хрущевке на первом этаже. Сократил расходы, потуже затянул ремень От Версаче за 400 баксов, оставшийся с лучших времен, и принялся зализывать раны. Просыпаюсь как-то утром с бодуна, шаркаю на кухню. Случайно глянул под ноги, а на обшарпанном паркете белыми прописными буквами пьяного граффити, жирно, как с издевкой, напшикано «Старт». Огляделся — и на стенах, на видавших виды обоях «Старт», и на пожелтевшем от времени потолке «Старт», и на кухонном столе, и на чайнике… Даже на приговоренном к пожизненному дождю неряшливом столичном небе, за оконными железными решетками от воров, тоже этот чертов «Старт»… Вот такая, блин, история! Пашешь, ночами не спишь, рискуешь, теряешь близких… А в один прекрасный момент — упс! — давай, парень, начинай сначала!

Так трудно начинать с нуля,
Когда вокруг горит земля
И отказался быть с тобой
Твой ангел с розовой трубой…

Датировано 98-ым. Когда я прочитал эти строки Чернову, он, спросил, какого беса у ангела труба розовая. «Скажи спасибо, что не голубая!» — как сейчас помню, огрызнулся я и подумал: «Как можно спрашивать такое? Чернов лицезрел когда-нибудь ангела? И я не лицезрел, но ангела вижу так! А если выпадет честь познакомиться, обязательно подарю ему что-нибудь на память земное. Ну, хоть этот ремень от Версаче. И будет тогда мой ангел с ремнем. Вернее, в ремне… А то „ангел с ремнем“ звучит, как будто он выпороть меня планирует!» Хотя, конечно, выпороть было за что, да и до сих пор есть, конечно…

Чем только мы не занимались тогда, как только не крутились, во что только не пытались влезть. Даже хотели записаться добровольцами на Кавказ — против сепаратистов, разумеется… В конце концов, арендовали контейнер на вещевом рынке и стали перепродавать турецкие шмотки под слюнявой охраной молодого черновского ротвейлера № 2. А в свободное время я стоял с гитарой в переходе под Калининским — это Новый Арбат теперь, если кто не знает. Бренчал, что знал со времен моего лихого дворового периода — Визбора, Высоцкого, «Битлов», «Машину времени»… Тогда по стране многие так стояли с гитарами, аккордеонами и балалайками. Песня нам всегда помогала — и строить, и жить, и шагать, и даже напиваться. С девчонками там, в переходе, знакомился, на выручку от «бренчания» водил в Селигер — кафе такое было рядом, на углу, где сейчас городской банк. Трешка швейцару за вход, остальное на шампанское, салаты и курицу жареную с лимонным соусом — спасибо, родная, шестиструнная, за веселый и сытный вечер!

Как-то в переходе ко мне подошла одна дама, ассистентка с Мосфильма, и предложила «попробовать силы в кино». Ну, я попробовал, и в очередной раз мои «богатырские» силы меня не подвели.

Кино — иная реальность. Кто-то стремится туда влезть, чтобы стать богатым и известным. Кто-то потому, что ошибочно думает — это легче, чем разгружать вагоны. А мне нужно было спрятаться. Залечь. Зарыться в ил. Убежать от себя, одним словом. Вот, до сих пор и бегаю…

— Улетаю завтра, — говорю Чернову. — На полгода.

— На полгода, это хорошо, — одобрительно кивает Чернов. Мы никогда не говорим о кинематографических заработках, но знаю — сейчас он мысленно прикинул, сколько я примерно могу заработать, и порадовался за меня. Когда я в первый раз снялся в кино, он не поверил и долго смеялся. Когда я поступил в театральный, он не разговаривал со мной месяц, почему-то решив, что я его предал. Когда я закончил за два года с красным дипломом, он поставил ящик французского коньяка, перепавшего ему по случаю от одного нашего общего знакомого-таможенника, который, кстати, был должен нам обоим… Теперь Чернов — мой главный болельщик. Мы оба это знаем. Я всегда беру его на премьеры и, даже если не созваниваемся месяцами, мне кажется, он со мной все время на площадке. Часто я мысленно читаю ему вызывающий сомнения текст и если вижу, что ему там, в моих мыслях, не нравится, переделываю… «Давай, Леха, расскажи с экрана, чем простые люди живут!», — любит он напутствовать, когда мы выпиваем и речь заходит о кино. Чернов по-прежнему причисляет себя к расплывчатой и в моем ассоциативном ряду отдающей ранним Достоевским категории «простые люди». А сам ездит на новеньком спортивном Мерседесе, взятом, правда, в кредит, одежду покупает в Европе и капризно придирчив в дорогих московских ресторанах, хотя, случается, на пару месяцев берет в долг даже у меня…