Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Елизавета Полонская
• Издательство: Издательство Пушкинского Дома, Издательство ООО «Первый ИПХ»
• Жанр: Поэзия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-87781-017-4

Ученица Гумилева, Полонская — единственная женщина в составе легендарной питерской литературной группы «Серапионовы братья», с которой связаны ярчайшие достижения русской литературы 1920-х годов. Именно на 1920-е годы приходится пик ее поэтического творчества. О поэзии Полонской заинтересованно писали Эйхенбаум и Кузмин, Г.Иванов и Адамович, Шкловский и Эренбург… В книгу вошли полностью первые три книги ее стихов (1921–1929), а также избранные стихи и переводы (Киплинг, Брехт, Тувим) последующих лет; немало стихотворений публикуются впервые.

---

5. «К чему прикосновенье? Воздух…»

К чему прикосновенье? Воздух
Горяч и напоен желаньем…
И музыка касается обоих нас
И вяжет нас крылами легких птиц…
Еще мгновенье, упадем на землю,
Как яблоко, сорвавшись, канет ниц…

6. «Оторван от рук моих…»

Оторван от рук моих,
В тюрьме, в тюрьме,
Оторван от рук моих,
Лежишь во тьме.
За тремя стенами, за желтой Курой,
Лежишь в темноте, черноглазый мой.
Метехский замок тебя стережет —
Река под решетками счет ведет.
Она ударяется о гранит,
Она торопится и спешит,
Она считает на ходу,
Она говорит: «Иду, иду».
Немало она насчитает дней,
Но я считаю еще быстрей.
Года и столетья считаю тоскуя —
Мы ведь не кончили поцелуя.

<1925>

«Ты спрашиваешь, почему…»

Ты спрашиваешь, почему
Я не пишу тебе стихов:
Тебя я слишком берегу,
Моя последняя любовь.

Но я могла бы написать
Сто тысяч самых лучших строф,
И в каждой только о тебе,
Моя последняя любовь.

Я суеверна и скупа,
Мне ревность жжет и сушит кровь,
Я не хочу тебя терять,
Моя последняя любовь!

Чтоб только женщинам другим
Не рассказать, не выдать лишь
Вкус губ твоих и те слова,
Что ты в беспамятстве твердишь.

Пускай отсохнет мой язык,
Пусть руку отсекут мою:
Не напишу тебе стихов,
Пока тебя не разлюблю.

<3 октября 1926>

Письмо

— Мальчик легкий и крылатый,
Покровитель всех влюбленных,
Письмоносцем был когда-то,
Первым был из почтальонов.

Мы его сослали в ссылку
В библиотеки, в музеи, —
Писем срочную рассылку
Мы и без него имеем.

Что нам крылья перяные!
Алюминий тоже прочен!
Поцелуй через пустыни
Другу шлем воздушной почтой.

Так я думала обманно,
Поджидая почтальона,
Глядя в невские туманы
С высоты многооконной.

Не во сне, не в ночи дремкой, —
В твердой памяти то было:
На звонок сухой и громкий
Двери быстро отворила, —

Но из пальцев почтальонши
Взяв конверт большой и белый
(Дробь мгновения, не больше,
В это время пролетела),

Я узнала в ней, кудрявой
Как мальчишка, большеротой,
Образ дерзкий и лукавый
Краснощекого Эрота.

<18 октября 1924>

Разлука

Теперь — прощай
В последний раз!
Расстаться нам
Приходит час.

Нам не грозит
Ни нож, ни яд,
Нас не смутит
Ни муж, ни брат.

Я рук твоих
Любила гнет,
Твои слова
И алый рот.

Но не буди
Во мне любовь:
Что было,
То не будет вновь.

Мне на плече
Оставь укус
И поцелуя
Соленый вкус.

Когда пройдет
На коже след,
Исчезнет память
Минувших лет.

<1926>

4

Ночью

Спала я среди ночи,
И в комнате моей
Дремали сном отряды
Послушных мне вещей.
Я пробудилась сразу,
И в теплой тишине
Все было неподвижно
И все подвластно мне.

Но месяца рожок
Вдруг заглянул в окно —
В морозной высоте
Шатался он давно.
Сказала я: «Бродяга,
Что по ночам не спишь?
Ведь мне не восемнадцать,
К чему тебе ломаться!»

А он ответил: «Друг,
Что вспоминать былое!
Пусть вещи спят в покое.
Зажги огонь, возьми тетрадь:
Бродяжить мне, тебе — писать».

<1926>

Имя

Не исподволь — удар короткий.
Он четко мечен, метко пал:
Октябрь! Мы взяты в обработку,
Как кислота берет металл.

Насмарку! Имена и вещи —
Все снял уверенный резец,
Мы сами — и доска, и резчик,
Начало жизни и конец.

Страна казарм, страна хоругвей,
Доска, готовая к резьбе…
Не те проступят буква к букве,
Республика, в твоем гербе.

Но смыв державства завитушки —
«Империя! Россия! Рим!», —
Мы перепишем имя: «Пушкин»
И медь, как память, протравим.

<16–18 мая 1924>

Есенину

1. «И цвет волос моих иной…»

И цвет волос моих иной,
И кровь моя горчей и гуще, —
Голубоглазый и льняной,
Поющий, плачущий, клянущий.
Ты должен быть мне чужд, как лесть
Неистовств этих покаянных,
Ты должен быть мне чужд, но есть
В твоих светловолосых странах
Волненье дивное. Меня
Волной лирической ответной
Вдруг сотрясает всю, и я,
Как камертон, едва заметной
Издалека тебе откликнусь дрожью,
Затем, что не звучать с тобою невозможно.

<19–20 мая> 1924

2. «Ты был нашей тайной любовью. Тебя…»

Ты был нашей тайной любовью. Тебя
Мы вслух называть не решались,
Но с каждою песней, кляня и любя,
С тобою в безумье метались.

Я помню, пришли мы проститься с тобой
На смертный, последний твой голос, —
Чтоб врезались в память лик восковой
И твой золотеющий волос.

Смерть любит заботы: дубовый гроб,
Цветы, рыданья разлуки,
И книжечки тоненькие стихов
Положены в мертвые руки.

Мы сами внесли тебя в черный вагон,
Мы сами. Не надо чужих!
Пускай укачает последний твой сон
Круженье колес поездных.

Прощай, златоглавый! Счастливый путь
Тебе от шутейного братства!
Мы все ведь шальные. Когда-нибудь
И нам надоест притворяться.

<1926>

Лавочка великолепий

Памяти Льва Лунца

Так. За прилавком пятый год
Стоим. Торчим. Базарим.
Прикроем что ли не в черед?
Пусть покупатель подождет:
Шабаш. Подсчет товарам.

С воспоминаний сбив замок,
Достанем из-под спуда
Что каждый в памяти сберег,
Что в тайный прятал уголок —
Усмешку, дерзость, удаль.

Пусть в розницу идут слова,
Как хочешь назови нас, —
Пусть жизнь товар и смерть товар, —
Не продается голова
И сердце не на вынос.

«За ветер против духоты», —
Нам запевает стих.
Как полководец, водишь ты
Сложнейший строй простых.

И отвечает друг второй:
«Я тоже знаю бой.
Свинец и знамя для врагов —
Они отлично говорят.
Но кто не понимает слов,
Тому лекарство для ослов —
Колючка в жирный зад».

И отвечает третий друг:
«Увидеть — это мало.
Я должен слову и перу
Передоверить все сначала —
Вкус городка и дым вокзала,
Войны громоздкую игру».

Так говорим живые мы,
А там, в чужой стране,
Под одеялом земляным
Последний друг в последнем сне,
Он писем тоненькую связь,
Как жизни связь, лелеял.
Его зарыли, торопясь,
По моде иудеев.

А он любил веселый смех,
Высокий свет и пенье строк,
А он здесь был милее всех,
Был умный друг, простой дружок.
И страшно мне, что в пятый год,
Не на чужбине и не в склепе,
Он молча выведен в расход,
Здесь, в лавочке Великолепий.

<3 февраля 1925>

Прощальная ода