Илья Эренбург - Испанские репортажи 1931-1939

• Название: Испанские репортажи 1931-1939
• Автор: Илья Эренбург
• Издательство: АПН
• Жанр: Публицистика
• Год: 1986

Выдающийся советский писатель и общественный деятель И. Г. Эренбург был одним из активнейших советских участников испанских событий. Приехав первый раз в Испанию в 1931 году (итогом этой поездки стала книга «Испания»), Эренбург с первых же дней фашистского мятежа (1936 г.) становится военным корреспондентом «Известий» на фронтах республиканской Испании. Большинство его статей, написанных с характерным для публицистики Эренбурга блеском, с разящей силой и убедительностью, впоследствии не переиздавались. По прошествии 50 лет после начала национально-освободительной войны испанского народа статьи Эренбурга об Испания не устарели, они учат распознавать фашизм во всех его проявлениях.

---

В фаланге было немало искренних людей. Они верили, что фаланга накормит голодных в Испании. Они увидели, что генерал Франко пресмыкается не только перед немецкими обер-лейтенантами, но и перед доморощенными банкирами. Тогда молодые фалангисты стали шушукаться. Республиканцам, сидевшим в тюрьмах, пришлось потесниться: привели новых постояльцев, вчерашних «освободителей Испании» — фалангистов.

19 апреля генерал Ягуэ в Бургосе произнес речь, направленную против генерала Франко. Это хитрая речь. Недомолвки в ней важнее слов. Овации слушателей подчеркивали недосказанное. Генерал Ягуэ стал предводителем недовольных. Вот некоторые места из его речи:

«Ошибочно утверждают, что красные — трусы. Нет, они стойко сражаются, упорно отстаивают каждую пядь земли, мужественно умирают. Ведь они родились на священной земле, которая закаляет сердца. Они — испанцы, следовательно, они отважны. Каудильо (вождь, в данном случае генерал Франко. — И.Э.) обещал, что больше не будет дома без хлеба и очага без огня. Если люди, которые защищают не свое добро, но Испанию, вернувшись к себе, не найдут самого необходимого, они станут требовать справедливости. Если другие люди им откажут в этой справедливости, они обратятся к небу, и я убежден, что небо разрешит им взять то, что им надлежит, силой.

Тысячи и тысячи людей томятся в тюрьмах. В чем их вина? Они состояли в рабочих союзах и уплачивали членские взносы. Но никто не преследует банкиров, которые давали объявления в социалистические газеты. Необходимо как можно скорее освободить невинных. Если я вступаюсь за людей, обвиняемых в марксизме, за моих вчерашних врагов, то тем паче я должен вступиться за основоположников нашего движения, за голубые рубашки, за фалангистов, брошенных в тюрьмы. Они были на улицах, когда мы вели первые бои. Теперь они за решетками. Их нужно тотчас выпустить. Их ждут в тысячах домов. В этих домах не только горе и нищета, в эти дома уже закралось сомнение».

Речь генерала Ягуэ не была напечатана в газетах. Генерал Франко не только не освободил арестованных фалангистов, он арестовал тысячи новых «смутьянов».

Тогда на речь генерала Ягуэ ответили выстрелы в Памплоне и Малаге.

Человек, вчера перешедший границу, привез мне любопытный документ. Это — прокламация, выпущенная в Вальядолиде мятежными фалангистами. Они расшифровали речь генерала Ягуэ. Они перевели, что, восхваляя доблесть «красных», генерал хотел унизить трусливых и нахальных итальянцев, которые разбойничают в испанских городах. Они перевели, что «небо» — псевдоним (на войне не до мистики) и что, если фалангисты голодают, а буржуазия дает балы в роскошных особняках Сан-Себастьяна, настало время действовать. Они поняли наконец, что глупо ждать пощады от интервентов. «Необходимо освободить» они перевели на язык винтовок: «необходимо освободиться». Прокламация фалангистов воспроизводит полностью речь генерала Ягуэ. Она начинается следующим вступлением:

«Речь, произнесенная в Бургосе 19 апреля доблестным генералом Ягуэ, напечатана в древней столице Испании Вальядолиде. Устами Ягуэ говорит фаланга. Каудильо (в данном случае генерал Ягуэ. — И.Э.) хочет, чтобы Испания была велика без помощи и опеки чужеязычных людей. Испания не желает стать добычей иностранного империализма. Подымись, Испания! Где генерал Ягуэ?»

Они любопытны, эти непослушные фалангисты. Им обязательно хочется знать, где генерал Ягуэ. Мало ли у Франко других генералов… Но недовольство растет. Шушуканье становится гулом. В тюрьмах больше нет места, и генерал Франко идет на уступки: генерал Ягуэ показывается перед всеми. Он не расстрелян, даже не арестован. Он только стал очень молчаливым: довольно этих необдуманных речей!

Впрочем, не в генерале Ягуэ дело. Дело в народе. Гитлеру удалось справиться сначала с Штрассером, потом с Ремом. Гитлер усмирял Германию в мирное время. Генералу Франко приходится усмирять Испанию, когда под боком фронт, когда дивизии республиканцев не дают ему передышки. Он думал сначала уничтожить республику, а потом прибрать к рукам фалангу. Его планы нарушены. Ко всем фронтам — Андалусскому, Эстремадурскому, Севильскому, Мадридскому, Каталонскому — прибавился новый: фронт фаланги. И на этом последнем фронте генералу Франко удалось отбить первую атаку, понеся сильные потери.

Париж, 31 мая 1938

Мате Залка, генерал Лукач

Война бедна теперь красками: человек надевает на себя рубашку цвета земли; он зарывается в землю — победить можно, лишь оставшись незаметным. Проволока, броня танков, снаряды, гудение моторов, а человека нет. Но на войне можно по-настоящему узнать человека. Он обнажен с головы до ног, пафос ему запрещен наравне с яркими мундирами или барабанщиками, пафос зарывается в сердце, как боец в землю. На войне можно разглядеть человека. Земля оказывается еще не открытой, человеческое сердце изумляет. Уже будучи генералом Лукачем, писатель Мате Залка сказал мне:

— Мы мало знаем о человеке…

Мы мало знали о Мате Залке. Он был хорошим товарищем, общительным, веселым человеком. Казалось, он был создан для мирной жизни, для уюта, дачи, сада. Он оказался большим полководцем на чужой земле, в смутные дни, когда не было ни армии, ни тыла, ни оружия, — только территория и вера. Он действительно страстно любил жизнь, все ее мелочи, ее петит. Своей любовью он заражал других, и это позволило ему сделать 12-ю бригаду бесстрашной. Мы мало что знаем о человеке. Оказалось, одной отваги мало: это горючее быстро расходуется. Для того чтобы с легкостью идти навстречу смерти, надо очень крепко любить жизнь — не только идею жизни, ее самое, сердцевину, корни, ее грубую шершавую оболочку.

Я помню генерала Лукача на отдыхе. Вот он толкует с бойцами об их сердечных невзгодах; он все понимает (может быть, здесь приходил ему на помощь писатель Залка?). Вот он сорвал какую-то лохматую траву, дует на нее, смеется и допытывается: «Как по-испански?»

Вечер в штабе. Он забавляет товарищей: карандашом он выщелкивает на крепких своих зубах различные арии. Итальянцы спели «Бандьера росса», немцы — «Коминтерн». Генерал Лукач смеется:

— Теперь песни-декларации исполнены. Давайте петь обыкновенные…

Он знал песни всех народов: венгерские, болгарские, украинские, немецкие, испанские. Вот он танцует с испанскими крестьянками, лихо танцует (это было вскоре после Гвадалахары).

— Не забыл… Все-таки — венгерский гусар…

Он был затейником, поэтом; был он добрым другом. Все это помогло ему стать «генералом Лукачем», о котором уже рассказывают легенды на десяти языках.

Он одерживал победу не с наскоку, он ее старательно сколачивал, не пренебрегая ни ласковым словом, ни мешком фасоли. Под его командой сражались разные люди: польские шахтеры, итальянцы, вспыльчивые и мечтательные литовские евреи, венгры, рабочие красных предместий Парижа, бельгийские студенты, ветераны мировой войны и подростки, выпрыгнувшие из первых ребяческих снов на жестокую испанскую сьерру. Он всех спаял одним чувством, 12-я бригада была его последней любовью, и бригада жила командиром. Твердый, сухой Янек, командир «домбровцев», плакал: «Убили Лукача». Командир венгерского батальона Нибург погиб на следующий день после смерти Мате Залки. Он как будто пошел вслед за своим генералом. Он пошел, как всегда, опираясь на палку, под пулеметный огонь. Гарибальдийцы пели о нем песни…

Он пережил и поражение, и тоску вечеров накануне атаки, и победу. Его бригада разбила итальянцев у Пала-сио Ибары и в Бриуэге. Потом ее увели на отдых. Это была деревня редкой красоты на верхушке крутого холма: Фуэнтес. Каждый день деревню бомбили фашисты. Бойцы спали в пещерах. Днем на склоне холма домбровцы грели отмороженные в окопах распухшие ноги. Мы сидели с генералом Лукачем среди камней Фуэнтеса и говорили о нашем ремесле. Мате Залка знал, что не сказал еще своего, не написал той настоящей, единственной книги, о которой мечтает каждый писатель.

— Если меня не убьют, напишу через лет пять… «Добердо» — это все еще доказательство. А теперь и доказывать не к чему, каждый камень доказывает. Надо только суметь показать человека, какой он на войне. И не сорвать голоса…

Он сконфуженно улыбнулся:

— Я не люблю крика…

Это было правдой: веселый, общительный человек, революционер, боец, провоевавший чуть ли не половину жизни, он любил тишину, умел ее слушать, умел ее ощущать.

«Если не убьют…» Его убили. Книга, о которой он смутно мечтал, глядя на долины Гвадалахары, этой книги не будет. Напишут книги о нем, не о Мате Залке, о генерале Лукаче. Может быть, кто-нибудь из его боевых товарищей напишет книгу, о которой мечтал Мате Залка: без крика.

Потом была деревня Мека, вправду отдых. В штабе Лукач смотрел, чтобы его товарищи отдыхали: он любил нянчиться с большими, неуклюжими, небритыми людьми. В штабе были — Реглер, испанский художник Херасси, болгары — Белов и Петров, адъютант Лукача Алеша119. Приезжал Хемингуэй, расспрашивал Лукача о военных операциях. Хемингуэй чувствовал, что перед ним не только командир 12-й бригады, волновался, пил виски; может быть, он тоже мечтал о ненаписанной книге. Вдруг бригаду снова бросили на Хараму. «Это испанское Добердо», — говорил Лукач. Их послали на одни сутки: боевой разведкой прощупать резервы противника. Операция была неблагодарной, мучительной — наступать, чтобы отступить. Генерал Лукач повторял одно: «Людей берегите».