Илья Эренбург - Испанские репортажи 1931-1939

• Название: Испанские репортажи 1931-1939
• Автор: Илья Эренбург
• Издательство: АПН
• Жанр: Публицистика
• Год: 1986

Выдающийся советский писатель и общественный деятель И. Г. Эренбург был одним из активнейших советских участников испанских событий. Приехав первый раз в Испанию в 1931 году (итогом этой поездки стала книга «Испания»), Эренбург с первых же дней фашистского мятежа (1936 г.) становится военным корреспондентом «Известий» на фронтах республиканской Испании. Большинство его статей, написанных с характерным для публицистики Эренбурга блеском, с разящей силой и убедительностью, впоследствии не переиздавались. По прошествии 50 лет после начала национально-освободительной войны испанского народа статьи Эренбурга об Испания не устарели, они учат распознавать фашизм во всех его проявлениях.

---

«Если не убьют…» Его убили. Книга, о которой он смутно мечтал, глядя на долины Гвадалахары, этой книги не будет. Напишут книги о нем, не о Мате Залке, о генерале Лукаче. Может быть, кто-нибудь из его боевых товарищей напишет книгу, о которой мечтал Мате Залка: без крика.

Потом была деревня Мека, вправду отдых. В штабе Лукач смотрел, чтобы его товарищи отдыхали: он любил нянчиться с большими, неуклюжими, небритыми людьми. В штабе были — Реглер, испанский художник Херасси, болгары — Белов и Петров, адъютант Лукача Алеша119. Приезжал Хемингуэй, расспрашивал Лукача о военных операциях. Хемингуэй чувствовал, что перед ним не только командир 12-й бригады, волновался, пил виски; может быть, он тоже мечтал о ненаписанной книге. Вдруг бригаду снова бросили на Хараму. «Это испанское Добердо», — говорил Лукач. Их послали на одни сутки: боевой разведкой прощупать резервы противника. Операция была неблагодарной, мучительной — наступать, чтобы отступить. Генерал Лукач повторял одно: «Людей берегите».

Это было в апреле. Он погиб в июне. Он умер накануне одного из самых тяжелых боев. Страшен, жесток пейзаж вокруг Уэски. Мате Залка умер в душный, знойный день, среди каменной пустыни. Он как-то сказал мне: «Я здесь часто вспоминаю мою родину…» Он, вероятно, вспоминал Венгрию, потому что одна война вязалась с другой. «Венгрия — зеленая…» Деревня Игриес, где умер генерал Лукач, — раскаленный аул. Оттуда виден безрадостный город Уэска.

На его могиле вместо имени номер: война еще продолжается. Его имя знают все. Я слышал, как в Валенсии дети повторяли: «Это генерал Лукач», и старая женщина тогда добавила: «Наш генерал».

Мате Залка, шутя, говорил об одном писателе: «Все записывает… Завидую!» Можно завидовать судьбе Мате Залки, его жизни, его смерти. Он все-таки написал свою большую книгу: «Испанию». Впрочем, и завидовать нечего: таков был человек, и, если не удалось писателю Мате Залке сказать всю правду о человеке, за него это сделал генерал Лукач — не сказал, показал. Год уже прошел со дня его смерти, а все не верится: живой. Кажется, он еще ведет в бой 12-ю бригаду, шутит, отругивается, поет песни и молчит.

июнь 1938

Правды!

Я пишу эти строки наспех. Здесь был дом. Еще недавно здесь люди мирно ужинали. Усталая хозяйка не убрала на ночь со стола. Хозяйку убила бомба, тарелки уцелели. Кругом люди работают. Тихий, счастливый город. Они прилетели утром…

Я только что видел женщину. Это была живая женщина, и кормила она живого ребенка. Прошла мотоциклетка. Женщина закрыла собой ребенка, вскрикнула. Я никогда не забуду этого крика.

Мы многое видели в Испании. В Мадриде вытаскивали трупы из кино — комедию зрители так и не доглядели. B Лериде бомба попала в школу, грифельная доска была забрызгана мозгами. В Картахене они бомбили госпиталь. Старик, больной астмой, просил лекарства, ему оторвало обе ноги. В Барселоне они попали в ясли. В Валенсии, когда хоронили, бомба попала в катафалк — вдова и дети смешались с покойником: руки, ноги. Еще — это было предместье Барселоны — бомба настигла свадьбу, помню окровавленное платье невесты, она как будто еще улыбалась. Вот мальчик, смуглый, красивый мальчик. Может быть, мать вынесла его из Малаги? Он играл в песочек. У него раскрытые глаза, чуть мутные, кровь на виске. Уцелела формочка — ярко-красная, а в ней горсть сухого песка.

Фигерас полон своим горем. Маленький город — пятнадцать тысяч жителей, — здесь все друг друга знали. Я не смел и думать, что «общественное мнение Европы» — это помесь флегматического лицемера с вечно бодрым коммерсантом — смутится, увидев на фотографиях мертвых Фигераса. Они ведь тоже все знают: и пожарище Герники, и трупы Аликанте, и бойню Гранольерса.

Впрочем, сейчас невозмутимые европейцы заинтересовались пиратами воздуха. Дело не столько в испанских детях, сколько в английском флаге. Старик Ллойд Джордж заявил, что ему стыдно теперь числиться подданным Великобритании. Цифры назойливы: за одну неделю итальянские и германские самолеты атаковали семь английских судов. Судно «Торпголл» стояло на рейде в полутора милях от Валенсии, на нем реял британский флаг. Фашисты потопили судно торпедой. Английское судно «Айседора» стояло возле Кастельона. Итальянские летчики, памятуя о джентльменском соглашении № 2120, с особым удовольствием бомбили «Айседору». Конечно, на торжественных актах англичане по-прежнему поют о гордой Великобритании, которая властвует над всеми морями. Но вряд ли английские матросы, чудом спасшиеся от фашистских бомбежек, с глубоким удовлетворением читают этот слегка старомодный гимн. Не лучше ли перейти на реквием? Сорок три англичанина убиты на английских судах фашистами. Их преспокойно убили, как будто они — испанские дети.

«Мы требуем прекращения этого варварства», — пишут английские консерваторы. Немцы и итальянцы отвечают: близ Дении фашисты убили четырех англичан, находившихся на борту «Брисбана». Из порта Гандия шел экспорт овощей и апельсинов. Фашисты разбомбили склады, принадлежащие англичанам, и потопили английский траулер. В Аликанте сожжены два английских парохода. Английский эсминец взял раненых и тела убитых. Им воздают воинские почести. Может быть, кто-нибудь при этом споет о мощи Британии: «над всеми морями»?

Каждую ночь бомбят Барселону. Снова налет на Аликанте. Дети Фигераса. Английские министры спрашивают мирных шведов и норвежцев: «Не хотите ли вы вместе с нами убедиться в том, что убийство это убийство?» Шведы и норвежцы корректно отвечают: «Пожалуйста». Что же, римские бандиты могут убить и кроткого шведа…

А там, за этими горами, — Франция. Резвясь, фашисты иногда перелетают через горы, бомбят Сербер или Оржекс. Французы, жители пограничной полосы, с ужасом смотрят на небо. Кто до недавней поры охранял детей Сербера? Комитет по невмешательству? Нет, республиканские зенитки в Порт-Бу.

Англичане предлагают шведам и норвежцам: «Проверьте». Конечно, все это хорошо, но это политика, дипломатия. Есть в жизни и другое. Пускай сюда приедут все. Шведы? Да, не только военный атташе — Сельма Лагерлеф. Пускай приедут философы, художники, писатели — Уэллс, Шоу, Валери, Драйзер. Пускай приедут и те, кто защищал фашизм, — я хочу увидеть рядом с трупом этого ребенка старого Гамсуна. Он все же любил жизнь, лес, детство.

Правды требуют камни и капли крови. Правды требуют эти подернутые мутью голубые глаза убитого мальчика. Правды требует горсточка сухого песка.

Фигерас, 13 июня 1938

Семьсот дней

Проезжая мимо испанских городков, повсюду видишь горы мусора и оконные рамы без стекол. Люди роют землю, взрывают камень: они готовят убежища. 10 июня в Аликанте один налет следовал за другим, тревога длилась сутки, и сутки люди просидели в темных норах. Томительна эта вторая подземная жизнь. Окопы фронта незаметно переходят в тыловые убежища. Близость смерти вошла в быт: воздушные налеты на города, крик сирен, атаки, контратаки, скудный паек, побывки, знаки различия, могилы. Войне скоро два года…

Не случайно этими строками о человеческих чувствах я предваряю очерк, посвященный судьбам республиканской армии. Наступил тот период войны, когда нервы народа, его усталость или упорство значат не меньше, нежели подсчет самолетов и орудий. Давно забыты первые горячечные месяцы войны, демонстрации, флаги, речи. Испанский народ, по природе столь веселый, столь безмятежный, узнал горечь молчания, тяжесть героики, лишенной внешнего пафоса. Он дышит повседневным горем, он устал, но сейчас, еще пуще прежнего, молча, яростно он тянется к победе.

Я уехал из Испании в декабре в суматошно-радостные дни — накануне взятия республиканцами Теруэля. В моем рассказе об этой операции я предостерегал читателей от излишнего оптимизма. Мы знали, что противник сосредоточил сильный кулак, что у него огромное преимущество авиации, что армия республики молодая и наспех сколоченная, еще недостаточно закаленная для серьезного наступательного движения. Захват Теруэля был только удачно проведенной диверсией. Он показал, что многие республиканские дивизии умеют превосходно драться; он показал также, что, несмотря на рост вооружения, противник морально ослабел: защитники Теруэля не повторили толедского Алькасара.

Мартовское наступление фашистов было тем «решительным ударом», который первоначально был намечен на декабрь. Газеты не раз отмечали численное превосходство фашистской авиации и перевес фашистской артиллерии. К этому надо добавить, что до недавнего времени некоторые республиканские части не умели выдерживать первого натиска врага. Требовались недели, чтобы они снова могли обрести военную выдержку. Так было в свое время под Мадридом, у Гвадалахары, возле Пособланко. Так было и в Арагоне. Конечно, далеко не все республиканские дивизии поддались. Многие части успешно отражали атаки неприятеля и отошли только тогда, когда того потребовало выравнение фронта. Фашисты все быстрее продвигались вперед. За границей услужливые перья писали о близкой развязке. Все ждали, что фашисты двинутся на Барселону. Они перешли реку Сегре и вдруг остановились: перед ними оказались стойкие части республиканцев. Так началось сопротивление.