Фрэнсис Гарт - Брет Гарт. Том 1

• Название: Брет Гарт. Том 1
• Автор: Фрэнсис Гарт
• Издательство: "Правда"
• Жанр: Вестерн
• Год: 1966

Американский писатель Брет Гарт знаменит своими рассказами из жизни золотоискателей в Калифорнии. События, связанные с открытием и эксплуатацией калифорнийского золота, образуют содержательный и необыкновенно колоритный эпизод в истории Соединенных Штатов, да, пожалуй, и вообще в истории XIX столетия.

Рассказы Гарта рисуют с самых разных сторон жизнь старателей и пестрого люда, населявшего Калифорнию в пору золотой лихорадки. Как справедливо отметил Диккенс, писатель имел дело с совершенно новым, до него никому не ведомым материалом, — он открывал для читателя новые типы людей, новые страницы быта, новые пейзажи, еще никем до того не занесенные на бумагу.

---

Пока я бесцельно бродил вокруг миссии, солнце мало-помалу спускалось по бурой стене церкви, и стало холодно и сыро. Яркая зелень травы поблекла, и от стены протянулись бронзовые отсветы. Ивы склонились долу, словно сбрасывая свой пушистый наряд, и смотрят унылым олицетворением разбитой веры и обманутых надежд. Запах иммортелей смешивается с запахом ладана, струящимся из открытых окон. А в самой часовне варварская позолота и пурпур в безжалостном свете сумерек выглядят холодно и безвкусно. Сейчас часовня и впрямь кажется ветхой и безобразной. И мнится мне, что если души предков вздумают посетить тот уголок земли, где они когда-то жили и трудились, вряд ли будут они с высот иного мира сетовать о неотвратимых переменах и оплакивать день, когда миссия Долорес окончит свое существование.

Перевод М. Баранович

ДОМА, В КОТОРЫХ Я ЖИЛ

I

Однажды мы выбрали квартиру только потому, что там был балкон-фонарь, искупавший в наших глазах все недостатки и неудобства этого жилища. Когда дымили трубы; когда усыхали или набухали двери, так что их никакими силами нельзя было открыть, или когда, наоборот, они сами, словно по волшебству, распахивались; когда в дождливую погоду на потолке появлялись подозрительные пятна, — во всех этих неприятностях нам служил утешением балкон-фонарь. Вид из него был действительно великолепный. Беспокойная, вечно меняющаяся водная гладь расстилалась перед нами, блестя на солнце, темнея в тени скал или разбиваясь игрушечными волнами на крошечном берегу внизу, а вдали четко вырисовывались Алкатрац, Лайм-Пойнт, Форт-Пойнт и Сауселито.

Хотя поначалу балкон-фонарь был отведен мне в неприкосновенную собственность и я расположился в нем со своей работой, мало-помалу, следуя некоему закону природы, он превратился в место отдыха для всей семьи. В один прекрасный день туда были водворены кресло-качалка и корзинка с рукоделием. Затем на балкон вторгся наш малыш и забаррикадировался мотками цветных ниток и размотавшейся шерстью так, что только дружной атакой всего семейства его удалось извлечь из засады и, плачущего, взять в плен. Всякий вступавший на балкон начинал испытывать действие его волшебных чар. О серьезной работе нечего было и думать. Подплывавший пароход, блики на воде, окутавшее вершину горы облако неизменно отвлекали внимание. Читали вы или писали, за стеклами фонаря всегда оказывалось что-нибудь интересное. Зрелища, открывавшиеся с балкона, были, к несчастью, не всегда приятными, но независимо от этого обрамление широкого окна сообщало всему одинаковую значительность и живописность.

Окружавший ландшафт нельзя было назвать сельским, хотя по соседству с нами жилых домов почти не было. Кирпич и цемент не успели окончательно завладеть землей, где, судя по всему, еще совсем недавно зеленели дубравы. С одной стороны горизонт загораживал вытрезвительный дом — сам по себе довольно мрачный и служащий по-своему красноречивым назиданием как последнее пристанище на некоем пути. Восторженные члены моего семейства, откровенно рассчитывавшие увидеть там в окнах шумных обитателей в разных стадиях опьянения, запечатленных покойным У. Е. Бертоном, были крайне разочарованы. Упомянутое заведение не обнаруживало своих тайн. Местная больница, также видневшаяся с нашего балкона, являла собой куда более оживленное зрелище. В определенные часы дня мы видели, как выздоравливающие выходили на прогулку. Картина эта была особенно удручающей из-за полного отсутствия какого бы то ни было общения между ними. Каждый был окутан непроницаемой атмосферой собственных страданий. Они ходили порознь и никогда не разговаривали. Мне случалось наблюдать из окна, как несколько больных, прислонившись к стене, грелись на солнышке меньше чем в полуметре друг от друга и совершенно не замечали друг друга. Если бы они по крайней мере ссорились или дрались, — все было бы лучше, чем эта чудовищная апатия.

Переулок, на который выходил фонарь, радушно манил людей с большой оживленной улицы, но сам внезапно приводил доверчивого пешехода к крутому обрыву. По воскресеньям, когда главная улица была запружена толпами, устремлявшимися к северу, на побережье, мы с нашего балкона могли развлекаться, наблюдая злополучных пешеходов, соблазнившихся переулком в надежде сократить путь. Забавно, как все они, без исключения, дойдя до обрыва, взглядывали вверх на балкон и, прежде чем с невозмутимым видом повернуть обратно, принимались беспечно насвистывать, делая вид, что они нисколько не озадачены. Один решительный молодой человек, завлеченный предательским взглядом прелестных глаз в окне напротив, предпочел спуститься по крутому откосу, рискуя свернуть себе шею и нанести непоправимый ущерб воскресному костюму, нежели вернуться вспять.

Собаки, козы и лошади представляли фауну нашей округи. Живя почти в природных условиях и пользуясь полной свободой, они тем не менее сохранили нежную привязанность к человеку и его жилищу. Разгоряченные скакуны устраивали импровизированные скачки на тротуарах и превращали улицу в миниатюрное Корсо; собаки затевали во дворах свары, а спустившаяся с холма позади нашего дома коза мирно щипала герань моей жены, росшую в горшках на окне бельэтажа.

— Какой сильный град был сегодня ночью! — заметил наш новый сосед, только что переехавший в дом рядом с нами. Он был в таком восторге от вида и находил столько гигиенических преимуществ в этой местности, что мне было жаль его разочаровывать. Поэтому я ничего не сказал ему о том, что это были просто козы, которые, карабкаясь на холм, используют его дом в качестве трамплина.

Климат у нас был поразительно здоровый. Люди, свалившиеся с дамбы, замечали, что их раны мгновенно заживают на свежем морском бризе. Вентиляция не оставляла желать лучшего. Вы открывали окно фонаря, и целительный сквозняк молниеносно уносил скопившуюся за ночь духоту вместе с занавесками, дверными петлями и оконными ставнями. Благодаря этой особенности несколько моих рассказов сделались достоянием всей округи и получили такое широкое распространение, какого в другом месте я не смог бы добиться за целые годы. Те же целительные ветры повинны, конечно, и в том, что некоторые предметы туалета, развешанные на веревке у нас во дворе, каким-то таинственным образом попадали к одному бедному, но честному соседу. Однако, несмотря на все эти преимущества, через несколько месяцев я решил переехать. О том, насколько это было удачно, я расскажу в следующей главе.

II

«Дом с прекрасным садом и пышной растительностью в фешенебельном квартале», — насколько я помню, примерно в таких выражениях было составлено объявление, на котором однажды я остановил свой выбор. Нужно добавить, что это случилось в ту пору, когда у меня еще было мало опыта в подобных делах и я с полным доверием относился к объявлениям. Со временем я узнал, что правдивейшие люди, описывая свою собственность, выказывают склонность к преувеличениям, словно самим выбором предмета уже подразумевается, что их слова не вполне соответствуют истине. Но это я постиг много позже, когда, явившись по одному весьма заманчивому объявлению, я очутился в том самом доме, который я тогда занимал и откуда тысячи всевозможных неудобств побуждали меня съехать.

В вышеупомянутом «прекрасном саду» весьма небольших размеров было разбито несколько цветочных клумб необыкновенно причудливой формы. Меня сразу же поразило их удивительное сходство с бараньими котлетами, подаваемыми обычно к столу в отелях и ресторанах. Сходство еще усиливалось большим количеством петрушки, произраставшей на клумбах. Одна грядка в особенности заставила меня вспомнить, и не без удовольствия, о пироге, известном в моем детстве под названием «боливар». Владелец дома, обладавший, по-видимому, довольно оригинальными эстетическими представлениями, огородил одну из клумб разноцветными морскими раковинами; в дождливую погоду клумба напоминала аквариум и, что особенно приятно, позволяла вести наблюдения в области ботаники и конхиологии одновременно. Тогда мне пришло в голову, что дельфиниум, росший тут в неимоверном количестве, обязан своим внедрением в нашем саду той же самой идее объединения двух наук. Тем не менее было весьма приятно прогуливаться после обеда по усыпанным гравием дорожкам (спотыкаясь иной раз на валуны, вызывавшие в памяти высохшее русло довольно извилистого горного потока), то куря сигару, то вдыхая крепкий запах укропа, а то порой останавливаясь, чтобы сорвать цветок мальвы, в изобилии украшавшей наш сад. Плодовитость этого растения приводила нас в ужас: сначала в порыве садоводческого энтузиазма жена посеяла самые разнообразные цветы, но, кроме мальвы, решительно ничего не взошло, и хотя я, движимый тем же похвальным рвением и обзаведясь «Сельским садоводством Даунинга» и всякими садовыми инструментами, проработал несколько часов в саду, усилия мои оказались столь же бесплодными.