Алексей Савчук - Прямой дождь

• Название: Прямой дождь
• Автор: Алексей Савчук
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1980

Украинский писатель Алексей Савчук много лет работает в художественно-документальном жанре. Его перу принадлежат две повести о В. И. Ленине — «Месяц февраль» и «Острый почерк», книга очерков о талантливых украинских селекционерах академиках Ф. Г. Кириченко и П. Ф. Гаркавом, повесть об известном помологе Л. П. Симиренко. Двумя изданиями вышла на Украине документальная повесть «Григорий Иванович» — о Петровском.

В повести «Прямой дождь», переработанной и дополненной автором для Политиздата, нарисован образ Григория Ивановича Петровского — выдающегося представителя рабочего класса.

Автор рассказывает о юности Петровского, о его подпольной работе, о деятельности как депутата IV Государственной думы от рабочих Екатеринославской губернии, об участии его в первом Советском правительстве республики, о работе на Украине председателем ВУЦИК. Повесть, получившая широкий отклик читателей и прессы, выходит вторым изданием.

---

— Значит, полностью прошел три класса и четвертый коридор. Ну и шут с ними! Еще есть и самообразование. Читать любишь? — незаметно перешел на «ты» Лалаянц.

— Очень! Только все какая-то ерунда попадается. А хочется, чтобы книга голове работу давала, чтобы в ней можно было верить каждому слову.

— Похвально. Постараюсь тебе помочь. — Снял пенсне, потер порозовевшую переносицу и чуть тише сказал: — Друзья обещают нам прислать нелегальную литературу. Надо подумать, где ее спрятать и как распространять…

— У меня! — воскликнул Григорий.

— Это мы решим позднее. А впрочем, если к тебе придут с большой корзиной, все прими и надежно спрячь.

Чай пили с удовольствием, дружно похваливая вишневое варенье. Но хозяйка предлагала еще и еще. Женщины по-разному угощают гостей. Одна придаст своему лицу такое страдальческое выражение, будто у нее разболелось сердце из-за того, что гости не едят или не пьют, другая просит «откушать» столь слащавым голосом, что пропадает всякий аппетит. Параскева Ивановна держала себя просто и радушно.

— Знаете, как я завариваю чай? — спросила она. — Не знаете! Сейчас открою свой секрет. В пропаренный и высушенный чайничек всыпаю чайную ложечку с верхом заварки. Плотно закрываю крышку и ставлю на самовар. После такой сушилки наливаю в чайник через носик чашку кипятка. Запомните, через носик! От такой несложной процедуры напиток становится особенно приятным на вкус: прозрачным, духовитым, немного терпким, с той приятной горчинкой, которую не всегда ощущаешь, если чай заварить иначе. Вы разве не почувствовали?

— Это немедленно нужно проверить! Не так ли? — спросил Исаак Христофорович и протянул жене свою чашку.

— Обязательно! — в один голос отозвались Степан и Григорий.

— Такого чая можно выпить целый самовар! — заявил Степан.

— Кстати, самовар помогает не только заваривать чай. — Лалаянц достал из кармана письмо, развернул его и протянул Григорию: — Посмотри хорошенько, что там написано между строк?

Григорий долго крутил листок и так и сяк, всматриваясь в текст.

Плохо смотришь, — улыбнулся Лалаянц. — Давай я погляжу.

Взял письмо, подержал его над паром полураскрытого самовара, и, будто по мановению волшебной палочки, на бумаге выступили буквы.

— «Все идет хорошо, — читал Лалаянц. — Сашку не поймали. Листовки розданы, зачитаны до дыр. Передай Горошко, чтобы приезжал. Явка без изменения».

Григорий был потрясен.

— Тут ничего хитрого нет. Между строк написано щавелевой кислотой. Если бы тебя не вытурили из третьего класса, то в старших ты узнал бы, что ее прозрачные кристаллы легко растворяются в горячей воде. А добывается кислота сплавкой древесного угля с едким калием или натрием. С ее помощью отбеливают кожу, солому, очищают металл, выводят пятна. Ну, а мы приспособили ее для своих нужд, и она нам неплохо служит… Пожалуй, вам надо уходить, — помолчав, произнес Лалаянц. — Очень жаль, что требования конспирации не позволяют встречаться чаще. Ко мне по собственной инициативе не приходите, если понадобитесь — разыщу… Передам книги для чтения.

Петровский, впервые в жизни встретившийся с таким Удивительным человеком, неохотно покидал гостеприимный дом. За дверью он поднял и спрятал в карман круглый, отшлифованный днепровской водой камушек.

— Зачем он тебе? — спросил Степан.

— На память о том, как меня обтачивали необыкновенные люди. — А затем остановил свой взгляд на Степане и повторил фразу, только что услышанную от Лалаянца: — «Ты научишься мыслить, если будешь не только читать, но и вдумчиво смотреть по сторонам и слушать рассказы бывалых людей».

А про себя подумал: вот откуда знает Степан об иной драке…

7

Григорий в семье Непийводы стал своим человеком. Он частенько захаживал туда, и мать Степана, Катерина Семеновна, полюбила его как родного сына. Она была довольна, что Степан дружит с Григорием, что они интересуются книжками, а не пьют и не дебоширят, как другие парни. Очень нравилось ей, как Григорий читал Кобзаря, особенно строки про Катерину и про одинокий тополь… Слушала Семеновна, и глаза ее наполнялись слезами… До чего душевно написано! И отцу Степана, Ивану Макаровичу, Григорий пришелся по душе, хотя и не во всем: зачем Григорий тянет его сына к «крамольникам»? Ему и невдомек, что к революционным делам приохотил Григория сам Степан. О «крамольниках» у него свое мнение. Все вместе они казались ему опасными, а по отдельности каждый был неплохим парнем. Взять хотя бы Григория — ничего дурного о нем не скажешь: отличный токарь, смекалистый, работящий, не пьет, книги читает… А ежели глянуть с другой стороны, то и не совсем оно так… Многие порядки ему не по нраву, многое осуждает, даже про царя-батюшку нет-нет да и скажет нелестное слово. Правда, к царям у Непийводы тоже довольно своеобразное отношение. Покойных самодержцев он судит как простых смертных, иной раз и соленым словом помянет их… А о «ныне здравствующем» говорит почтительно, как о помазаннике божьем. «„Всякая власть от бога“ — так в священном писании сказано», — часто повторяет он.

Иван Макарович торопится на работу. Идет вместе со Степаном, молчит — нечего языком трепать на таком морозе, да еще в последний день недели. Любит субботу. Суббота всегда предвещает скорый отдых. Ведь за неделю так наломаешься, что все тело ноет. А нынче к тому же совсем особенный день — сорок лет назад в глухом полтавском селе появился на свет он, Иван Непийвода. Ему и невдомек, что в свои годы он выглядит почти стариком.

На дворе еще темно. Лишь белеет снег да мигают в окнах хибар каганцы. Внизу, над скованным льдами Днепром, пламенем дышит завод. Давненько Непийвода здесь: молодым парнем приехал на земляные работы, еще только начинали закладывать цехи. Помнит, как строили доменный цех…

Тяжкий был труд: редко кто выдерживал! По шестнадцать часов в сутки тянули лямку. «По шестнадцать часов, — думал Непийвода, — а теперь из-за двенадцати скандалят. Умники какие! Попробовали бы по шестнадцать! Когда болтают о каторжной работе, совсем не знают, что такое настоящая каторга. Летом крутишься высунув язык, как пес, потому что не хватает воздуха и негде напиться, а зимой коченеешь от студеного ветра… Вот так-то было!»

Возле Брянской площади, у базара, Ивана Макаровича и Степана догнал Григорий Петровский. Несмотря на раннюю пору, здесь уже собрались торговки: может, кто и купит себе чего-нибудь из еды. Тут же стучал по мерзлой земле костылями Попудренко. Совсем недавно он вместе с другими шел утром на завод, а сейчас нищий, калека.

— Несчастный человек, — посочувствовал Григорий.

Непийвода не выносил подобных речей, и хоть и жаль было ему беднягу — мерзнет человек ради каких-то копеек, — но он сердито заворчал:

— Разинут рот, ворон ловят, вместо того чтобы работать. Вот и этот поплатился. Дело такое — не зевай, коли тебе хозяин деньги платит… Береженого бог бережет… — Потом спокойнее добавил: — Может, Попудренко и не виноват…

— Я думаю… — начал было Петровский, но Непийвода перебил его:

— Знаю, что ты скажешь. Уже не раз слышал. Ты лучше не забудь прийти к нам сегодня вечером.

— А что у вас за праздник?

— Придешь — увидишь…

Как назло, день этот для Ивана Макаровича тянулся необыкновенно долго. В цехе гулял холодный ветер, а у доменной ночи было нестерпимо жарко, едкий пар разъедал глаза. На литейное поле толстым слоем насыпали песок с необходимыми примесями, специальными шаблонами разметили борозды для расплавленного чугуна. Топали сапогами на деревянной подошве литейщики, сгибались, вдавливая в песок модели, орудовали трамбовкой. Все делали скоро, некогда голову поднять, воды напиться…

Катали подвозили к ненасытному чреву печи красную руду, известняк, кокс. Насыпали в вагонетки, которые лифт тут же поднимал наверх, к колошникам, верховые быстро опорожняли их. Одна за другой, как назойливые тараканы, ползли и ползли вагонетки. Внизу двигались люди. Заканчивали подготовку площадки для литья. Сейчас горновые возьмут длинные ломы и, раскачиваясь, начнут бить в летку. Тогда хлынет огненная река металла и потечет по литникам на литейный двор. Для литейщиков наступит короткая передышка. Люди, словно загнанные лошади, будут жадно пить воду: незаметно, кружка за кружкой, по ведру в день выпивают, а потом соленым потом исходят. Тело в заскорузлой одежде, как в панцире. Не успели оглянуться, уже кричит десятник:

— Где Непийвода?

— Воду пьет.

Непийвода вытер усы влажной брезентовой рукавицей и заторопился на литейный двор. Чугун уже начал остывать, покрылся сизоватой пленкой.

Гудит домна. Без конца гудит и шипит адское, проклятое богом железное варево, подгоняет людей, не дает дух перевести.

И нет этому ни конца ни краю. В начале смены, когда силы еще не растрачены и азарт охватывает, Непийвода легко, как игрушечные мячи, перебрасывал двухпудовые болванки. А под конец работы его движения стали механическими, он собрал остаток сил и подумал сам о себе, что выдохся, как лошадь, которая поднимает перед заходом солнца последний пласт земли.