Павел Вяземский - Письма и записки Оммер де Гелль

• Название: Письма и записки Оммер де Гелль
• Автор: Павел Вяземский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-01336-6

«Письма и записки Оммер де Гелль», якобы принадлежащие французской писательнице Адель Омер де Гедль (1817–1871), «перевод» которых был впервые опубликован в 1933 году, в действительности являются весьма умелой и не лишённой живого интереса литературной мистификацией сына поэта, критика и мемуариста кн. П.А.Вяземского Павла Петровича Вяземского (1820–1888), известного историка литературы и археографа. В записках наряду с описанием кавказских и крымских впечатлений французской путешественницы упоминается имя М.Ю.Лермонтова, что и придавало им характер скандальной сенсационности, развеянной советскими исследователями в середине 30-х годов нашего века.

(Из аннотации к изданию)

---

Позже я возвратилась в Одессу, чтобы получить некоторую сумму денег от принадлежащих мне девушек. Им оставалось служить мне два года. Сначала они этого не поняли. Я живо сделалась россиянкой и дала им полдюжины пощечин, которые произвели надлежащий эффект. Это был страшный грабеж со стороны правительства. Я тотчас же приказала взять их в полицию. Мне сопутствовал полицейский офицер, предложивший мне Страсбургский пирог, омары и бутылку французского вина, чем я и воспользовалась с удовольствием. Когда на следующее утро я снова пришла в модный магазин, то хозяйка его, испуганная вмешательством полиции, тотчас же принесла мне главную книгу. Мы просмотрели ее очень внимательно, и я заметила 100 р., которые не были занесены в нее; я должна была получить 500 р., которые составляли сбережение, оставшееся от расходов на девушек. Я взяла скорее эти деньги и заставила подписать квитанцию. Хозяйка, напуганная вниманием ко мне полицейского офицера, предложила мне заплатить 200 р. за два года вперед, чтобы только я подписала бумагу в удостоверение того, что отступилась от своих претензий; она же оставляет девушку (в крепостном состоянии) на собственный счет еще на два года. Я дала ей законную доверенность, и мы отправились к нотариусу. Она уплатила, не поморщившись, и мы расстались добрыми друзьями.

— Мы очень любим оставлять у себя девушек, — сказала она, — которых вверяют нам господа, менее издерживаешься на них и в то же время относишься с большею взыскательностью.

Четыре девушки пришли поклониться мне в ноги и со смирением поблагодарить меня; на их лицах, уже отцветших и лишенных зубов, была постоянная ангельская улыбка, но они уже не походили на красивых девушек 1842 года. Я благополучно выбралась из неприятного дела; конечно, оно было очень ничтожно. Я положила в карман деньги, в которых тогда, увы, очень нуждалась. Хорошенькая мисс Пенелопа Сквейрс сопровождала меня в Одессу, где у нее были различные дела; она была 20 г<одами> старше. Она находилась в очень печальном положении: быть бонной при детях в Яссах, получать тысячу франков жалованья после того, как прежде властвовала над крепостными, которые дрожали при одном ее приближении. Какое печальное положение! Генеральша умерла и ничего ей не оставила. Как я благоразумно поступила, не приняв предложений малороссиянки. Я потеряла бы 700 рублей. Эту сумму я одолжила, уезжая в Ростов, мисс Сквейрс. Она мне выплатила ее очень аккуратно. Я вызвала ее к себе в услужение после второго моего путешествия в Константинополь. После того, как было уже решено, что я не буду сопровождать г. де Гелля к графине Жильбер де Вуазен, она перешла к графине, которая и пользовалась ее услугами до Крымской кампании. Муж графини, граф Жильбер де Вуазен, был так обязателен, что впоследствии поместил эту девушку во французский модный магазин, поручив ее заботливости голландского консула. Через 20 лет я нашла ее в том же доме; но она уже переменила фирму. Дочь прежней хозяйки магазина передала ей по контракту всю обстановку магазина. Я обратилась с письмом к голландскому посланнику с просьбой доставить мне более надежное обеспечение моих прав как владетельницы. Из дружбы ко мне он заставил поместить в контракт параграф, который давал мне возможность наложить запрещение на 500 р., которые ей были должны. Когда я спросила эту девушку, кто ей выбил зубы, так как у нее недоставало двух передних и одного с левой стороны, она сказала мне, что это граф, который приходил на помощь жене, когда та уставала драться.

— Кто же из них был сильнее? — спросила я.

— Барыня била меня от нетерпения, но от графа мне доставалось более; барин был очень зол.

Графиня долго не решалась принять ее к себе. Я хотела оказать ей дружескую услугу. Раньше чем делать приготовления к путешествию, я посоветовалась с Пизани, директором коммерческой канцелярии, который меня уверил, что мои права на эту девушку имеют одинаковую силу как в Константинополе, как в Одессе, так и в других городах России. Посол, однако же, сумел убедить графиню взять эту девушку к себе в один из вечеров, который мы проводили втроем.

— Вы можете ее бить по щекам, сколько угодно, — сказала я ей, — если она будет вам дурно служить или же просто придет фантазия бить. Вы присутствовали довольно часто в минуты моего гнева и, конечно, заметили, что я не щажу ее. Разве она похожа на тех, которые бы стали жаловаться? Я ее немедленно отправлю в Ростов, где ей придется провести невеселые моменты. Она отлично знает, что ее ждет, но, впрочем, повиноваться своим господам вошло у нее в религию.

— Пощечины — это великолепно, — сказал г. Буркеней, — наши знатные барыни так же били своих горничных. Вы будете поступать точно таким же способом.

Дело было устроено, и я получила сущую безделицу — немного больше 100 франков в год. Взамен ее я оставила у себя прекрасную Марицу, молодую гречанку, которая мне очень нравилась. Она обошлась мне гораздо дешевле. Моим французским привычкам претило заставлять себе служить крепостных; я успела проникнуться воздухом свободы во Франции. Марица была очень мила, ей было шестнадцать лет, и я платила ей, что желала.

№ 119

Пятигорск. Пятница, 14 августа 1840 года

Мы приехали в Пятигорск и остановились у доктора Конрада, к которому привезли письма. Он нас принял очень гостеприимно. На другой день, несмотря на его занятия, его шестьдесят пять лет и очень сильный туман, он взялся нас проводить в горы. Эта предупредительность тем более была ценна в моих глазах, что мелкий и непрерывный дождь должен был у него отбить охоту путешествовать по скользким тропинкам, которых он уже досыта насмотрелся. Я рада была тормошить старика. Наш первый визит был к источнику «Александра», по имени императрицы. Серные воды этого источника имеют более 38 градусов по Реомюру. Входишь по ступеням, высеченным в скале, в обширное помещение. Много других источников рассеяно повсюду на вершинах, окружающих Пятигорск, и делают честь заботливости русского правительства. На неприступных утесах видишь очень щегольские постройки, тропинки, сто раз перекрещивающиеся, террасы с насаженными деревьями. Наверху одной из высочайших скал поставили осьмиугольный павильон с колоннами, которые поддерживают голубой купол. Павильон этот открыт со всех сторон и охраняет эолову арфу. Мелодические звуки ее доходят до конца долины и смешиваются с эхом окружающих гор.

Мы обязаны этой милой поездкой доктору Конраду, нашему хозяину. Страстный музыкант, как все дети Германии, он понял, как эти воздушные звуки благотворно подействуют на больных.

Я справлялась о Ребровой. Мне сказали, что она несколько дней как уехала в Кисловодск с большой компанией. Говорят, на ней женится Лермонтов, замечательный русский литератор и поэт. Пари держат, что он на Ребровой не женится. Я вмешалась тут в разговор и сказала, что я отца и дочь знаю. Девчонка довольно взбалмошная и готова за всех выйти замуж; но отец ее, очень богатый помещик, не отдаст ее за литератора, лишившегося всякой карьеры.

Доктор Конрад отвел меня в сторону и подошел к клавикордам. Он играет на кавказских водах роль маленького царя. Баварец по происхождению, он служит здесь при дирекции вод уже двадцать лет. Исполненный рвеньем и крайне старающийся о своих больных, он неоднократно заслуживал знаки признательности императора. В эпоху, что мы с ним познакомились, ему было около шестидесяти лет. Лицо его сияло добродушием и тонкой проницательностью, он напоминал наших докторов старой школы. В черном фраке, с огромной табакеркой в руках, накрахмаленным жабо, воротники рубашки выше ушей, проницательный взгляд, пергаментное лицо — вот отличительные его черты; вдобавок он немного глуховат. Я поражена была его сходством с дивными портретами старой фламандской школы. Ты можешь себе вообразить, как я его люблю. Он отличный музыкант и своей страсти предается во все свободные минуты. Он переходил от самых меланхолических адажио к самым животрепещущим варьяциям. Я наслаждалась целые вечера, слушая, как он переходит от фуги Себастьяна Баха к грустным варьяциям Бетховена или торжествующему менуэту Моцарта, сливая все мотивы в один. Он умеет по вдохновенью соединять брио итальянцев с меланхолией германцев. Ты себе представить не можешь, сколько отрады приносят подобные вечера после рева верблюдов в степи и криков калмыков и киргизов. Я совсем переродилась, ты не узнала бы меня.

Хотя сезон вод уже почти оканчивался, я у него встретила несколько больных, принимавших участие в наших вечерах. Тут русский офицер, ненадолго приехавший из экспедиции. Две тяжелые раны заставляют его провести зиму в Пятигорске. Трепет нас охватывал, когда он нам рассказывал с постоянной улыбкой об этой кампании и об ужасных сценах, которых он был свидетелем. Русским эта кампания, однако, обошлась дорого: половина людей легла на месте и сто двадцать офицеров было убито. Один из его приятелей спас чудную девочку, по убиении ее матери в пылающем ауле. Он ее схватил на лошадь и привез в русский лагерь. Приехав в Пятигорск, он отдал ребенка на воспитание во французский пансион. Мы ходили ее навестить и обворожены были ее красотой.