Владимир Колесов - Язык Города

• Название: Язык Города
• Автор: Владимир Колесов
• Жанр: Языкознание
• Год: 1990
• ISBN: 5-354-01113-2

На большом лингвистическом материале, извлеченном из самых разных источников, автор повествует о судьбе и жизни русского слова на «стогнах града», преимущественно Санкт-Петербурга, не только его, но прежде всего его — новой столицы империи, в которой образовались условия для ускоренного развития нового языка, языка интеллектуального действия. Поучительные истории и малоизвестные факты помогают понять, как в большом городе перемалывается весь словесный материал, полученный из народных говоров, книжных текстов, непривычных иностранных разговоров и прочих форм человеческой речи, и на этой основе — в своем цветении — возникает великий литературный язык России. Возникает из смеси социальных групп, исторических традиций и тенденций развития, из художественных предпочтений и политических капризов моды.

Книга будет интересна как филологам и специалистам по истории языка, так и широкому кругу читателей.

Рецензенты:

доктор филологических наук Л. И. Скворцов, доктор филологических наук Ф. М. Березин

---

Или еще: употребить в форме первого лица единственного числа глаголы дудеть, висеть, мыслить — значит сразу же задуматься над произношением слова. Когда я играю на трубе, как я могу о себе сказать: дудю? дужу? А может быть, дужду—высоким стилем? Известный лингвист, профессор А. Миртов, по рассказам, говорил студентам на лекции: «Жеребиться, жереблюсь... Можно, видите ли, образовать такую форму... Бо-о-жжже мой — можно! А зачем это нужно?» «Можно» — здесь свобода выбора, «нужно ли» — здесь ваше право.

Но чем ближе к нашему времени, тем чаще в словарях отпадает от подобных форм помета «разговорное», «фамильярное» или «просторечное», и становятся новые формы в ряд с литературными. 

ОБИХОДНАЯ РЕЧЬ

Век идет на парах да по телеграфам, досужно ли тут и кстати ли призадумываться над словами, над оборотами речи — сошло бы с рук, а с ног и собаки стащат!

В. И. Даль

Смешение различных говоров, жаргонов, стилей речи в городских условиях неизбежно порождало различные типы речи обиходной, т. е. как бы специально предназначенной для бытового общения между всеми горожанами.

Разновидности устной речи в порядке удаления от литературной нормы таковы: разговорный вариант литературного языка (обычно речь интеллигенции) — просторечие — фамильярности — вульгаризмы — совершенно неприемлемый жаргон. Стилистический ранг конкретного слова постоянно изменяется, и зависит это от важности или распространенности слова, от отношения к нему людей — по взаимному их согласию. Строго очерченных стилистических границ между словами нет — все они входят в систему русского языка.

В «Словаре Академии Российской», впервые вышедшем в конце XVIII в. (в его составлении принимали участие все виднейшие писатели, ученые, деятели культуры) при словах паршивый, харкать, рожа, сопли, дурь, одурелый, похрапывать и т. п. нет никаких стилистических помет. Все эти слова были в живом употреблении и не осознавались как грубые, просторечные, поскольку описывали вполне естественные состояния. Некоторая ханжеская жеманность в литературном языке возникла чуть позже, в XIXв. Именно тогда естественность ощущений и чувств стали прятать за эвфемизмами и отвлеченными оборотами речи.

Однако в том же словаре слова быт, вполне, жас-ный, заносчивый, огласка, тотчас, удача, чопорный отмечены как просторечные — тоже интересная подробность, поскольку сегодня перечисленные слова вполне литературны. Но два столетия назад они лишь готовились стать литературными.

Слова барахтаться, белобрысый, взбалмошный, жеманный, белоручка, дребедень, зубоскал, лачуга, малютка, пачкать, тормошить и другие названы в словаре простонародными, т.е. диалектными. Видна особенность перечисленных «областных» слов: в большинстве они оценочны, экспрессивны; в то время они встречались в бытовой комедии, в.. простом разговоре. Литературный язык конца XVI??ii'., при всей его любви к естественности, не одобряет еще оценочной лексики. Каждое время по-своему относится к набору литературных слов, но ведь все слова нужны в обиходе! Они и сохраняются в неприкосновенном запасе просторечия.

Сравнивая характеристики приведенных слов, данные в «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова или в современных толковых словарях (например, у С. И. Ожегова), мы заметим изменение в их стилистической оценке. И не только этих слов.

К XIX в. слова закадычный, рубашка и др., не говоря уж о таких экспрессивных глаголах, как шляться, взбеситься и др., почитались «неприличными», их «не услышишь в хорошем обществе» (вместо рубашка говорили сорочка и т.д.). По-видимому, неприемлемость иных слов определенно объяснялась классовым отношением к тому, что слово обозначало, социальная позиция ограничивала и употребительность слов. «В нашем народе в последние три-четыре года вошло в общее употребление новое, многозначительное слово; словом этим, которого я никогда не слыхал прежде, ругаются теперь на улице и определяют нас: дармоеды...» — писал Л. Н. Толстой в 1884 г.

В середине XX в. слова обиходной речи, в свое время беспокоившие пуристов, все шире проникают в расхожую речь города: получка, подружка, зануда, именинник, парни, ребята, вроде 'как будто, кажется', вперед 'раньше', обратно 'опять', запросто, простыть 'простудиться', брать 'покупать', гулять 'быть в отпуске', справлять (праздник,свадьбу, костюм и пр.), ему сравнялось сорок лет 'исполнилось', выправить документ 'получить', заявиться, заполучить, заснять, задействовать, погореть, пропесочить, запороть и многие другие. Что же говорить о современных, новейших вульгаризмах, которые представляют нам словари новых слов: распсиховаться, гробануться, кисло, слинять, смотримость и т. п.

Отношение к составу разговорных форм постоянно изменяется. Старые формы всегда сохраняли основное, исходное свое значение и не очень усложнялись суффиксами. Иногда они просто не имеют суффикса, но близость к глагольному корню ощущается: быт, дурь, зубоскал. В этой близости и сохраняется связь с просторечием: литературный язык намеренно разводит глагольную и именную лексику на разные полюса, усиливая семантическую силу слов суффиксами и приставками.

В XIX в. увеличивается число слов с переносным значением. Именно тогда появились известные ныне значения слов гвоздь, зуб, хвост и др. (не без влияния со стороны галлицизмов) : гвоздь сезона, иметь против него зуб, длинный хвост публики или делать хвост (сейчас мы говорим: создавать хвост — с обычным для современного языка устремлением к высокому слогу). Подобные примеры находим лишь у бытописателей того времени или в личных дневниках. Все такие выражения до 20-х годов XX в. писались обычно в кавычках, чем подчеркивалось метафорическое значение старого русского слова.

Многие обиходные слова еще не укоренились в речи. Так, выражение общительный характер осуждается, поскольку оно неграмотно: должно сказать сообщительный. Многие писатели смешивали в употреблении слова начихать и начхать, мужицкий и мужичий, ледовый и ледяной, зубрячка и зубряжка (но никогда не употреблялась современная форма зубрежка), сутолока и сутолочь, пошлец и пошляк, подонок и поддонок, насест и нашест и др. Знаменитая впоследствии тачанка еще правильно называется нетычанкой, а заваруха — Заверюхой.

Что же касается слов-символов, их словесные образы также отличаются от современных представлений о стоящих за ними реалиях. Головотяпы были еще головопятами, дотошный — в разговорном употреблении 'безнадежно отчаянный («дошел до точки»)' и пр. Чувствуется, что все эти формы заимствуются из устной речи, особенности их произношения отражаются и на письме (если только — по случаю — такое слово запишут). Долго идут споры, как правильно писать: обмишулиться или обмишуриться, щулить или щурить глаза, вертляность или вертлявость, оттарабанил или оттарабарил (от тары-бары). Почему пишут по щиколотку, а не по щиколку, давал стречка, а не стрекача, прикорнул, а не прикурнул и пр.?

Включению слов в разговорную речь препятствовала не одна лишь неблагозвучность вчерашних вульгаризмов, но и возможное смешение по смыслу с другими словами, иного значения и стилистического ранга. Не случайно юрист А. Ф. Кони jpjOFA? отказывался произносить слово родина, заменяя его словом отчизна, и на упреки отвечал, что «.с'ма родина выходит нехорошо», поскольку в звучании при редукции предударного гласного напоминает слово смородина- Смешение стилей недопустимо в высокой речи.

Возражения против слов типа белобрысый, закадычный могли возникать из-за сходства с другими словами, на самом деле не связанными с ними по смыслу. Белобрысый 'белобровый* не имеет отношения к брысь — в этом сложном слове архаичная форма слова бровь. Закадычный тоже не связано со словом кадык; во всяком случае, этот тюркизм в данном сложном слове при общем значении 'твердый, верный' скорее можно перевести как 'задушевный*. Словом, причин для сомнений было много, отсюда и недоверие к просторечным словам, мелькавшим в разговорной речи.

Иные из них оказывались слишком экспрессивными и, второе столетие бытуя в разговорной речи, так и не попали в литературный язык. Каждое поколение находит, что именно оно впервые и вводит данную «экспрес-сему» в речевой обиход. Балдею, балдеж известны с начала XX в. в том самом современном смысле. Еще у А. Белого Блок балдеет в тени (салона), балдеющий мистик. Глаголы гваздать, зудить, докапать, распекать, трепаться и даже я быстро оклематился (у А. И. Герцена) в экспрессивно-метафорическом их значении известны не менее века. Серый 'невыразительный', простенький 'глупенький' и прочие определения в том же роде также давно известны. Все они показывают особую роль метафоризации в создании переносных значений слова.

Самая выразительная особенность просторечного словообразования заключается в следующем. В единственной — глагольной — форме, изъятой из всех возможных для нее контекстов, как бы сжимается вся совокупность свойственных слову значений, глагол становится не просто экспрессивным, он наполняется символическим смыслом. XIX век подарил нам множество таких форм: «Вы улыбаетесь при слове отваливать: в хорошем обществе оно не в ходу; но у нас [у моряков. — В. К.] здесь отваливай — фешенебельное слово» (И. А. Гончаров); «Замечательно, что на общепринятом языке у нас глагол брать уже подразумевает в себе взятки... Глагол пить также само собой равняется глаголу пьянствовать. Эти общеупотребляемые у нас подразумевания не лишены характеристического значения» (П. А. Вяземский); «Какое это роковое слово: гулятьХ Ведь это значит: заметаться, захлебнуться в своем позоре, утопить поскорей в буйстве и в пьянстве все свои человеческие инстинкты» (П. Д. Боборы-кин); Автор украсит страницы журнала своим, произведением (Н. А. Некрасов); философы друг друга пощипывают (П. Н. Ткачев); мы еще не созрели (В. И. Ламанский); подсидеть (А. Ф. Вельт-ман); прогореть и проникаться (П. Д. Боборыкин); придерживался 'попивал' (Г. И. Успенский), а также широко известные в XIX в. перехватить 'закусить наскоро', накрыть (на месте преступления), столкнуться 'встретить, неожиданно увидеться', разгулялся (о дожде) и пр. Эллиптические выражения (вроде Пошел!) выражают «грамматику здравого смысла», — замечал известный журналист К. А. Полевой.