Людмила Дунаева - Первая заповедь блаженства

• Название: Первая заповедь блаженства
• Автор: Людмила Дунаева
• Издательство: Дмитрий и Евдокия
• Жанр: Детская фантастика
• Год: 2008

Когда-то давно я случайно услышала про малый народ, обитающий на берегах Чудского озера в землях называемых Причудьем. Этот край зовётся по-эстонски Сетумаа, «земля сету». Сету — так называется народ, судьба которого почему-то тронула меня. Я никогда не видела их въяве, не слышала их песен, не ходила по цветочным коврам, устилающих дороги к храмам в праздник Успения Богородицы. Почти всё, что я знаю о сету — это то, что лучших певиц они называли Матерями песни, были глубоко набожны, но в простоте душевной слагали сказания, в которых святые жили рука об руку с богами и богатырями языческого прошлого. Соседи обидно называли сету «полуверками». Или эстонцами. А они были и остаются сету. Однако их становится всё меньше, и, к сожалению, не исключено, что этот милый народ вскоре исчезнет с лица земли. Но пока что праздники Сетумаа живы, и каждый год народ сету выбирает своего нового Короля, а значит, надежда остаётся…

Издавалась вместе со сказкой "Эльфрин" в 2008 году

---

— Ну?

— Не стал. Наверно, талант нужен…

Мы ещё немного постояли, глядя на монитор Главной студии, но там всё ещё шла и не собиралась заканчиваться реклама.

Через полчаса двери лифта распахнулись, и оттуда выскочили молодые люди с ноутбуками. Их было много. Один из них — с пустыми руками — растерянно озирался.

— Ребят, ну ребят, вы не видели мой ноутбук? — хныкал он, хватая товарищей за рукава.

— Внимание! — вопили молодые люди, оставаясь глухими к горю коллеги. — Шоу начинается!

— Балетные, ко мне! — крикнул один.

— Пианисты! Сюда! — звал второй.

— Скрипачи!..

— Поэты!..

— Вокалисты!..

Я подошёл к «своему» молодому человеку. Он раскрыл ноутбук и… на секунду его лицо приняло удивлённое выражение.

— Кажется, метресса что-то поменяла, — пробормотал он. — Что ж, не нам с нею спорить!.. Пианисты, за мной!

Молодой человек загнал нас в лифт. Обезумевшие от волнения родственники вундеркиндов попытались было тоже втиснуться вслед за нами, но молодой человек ловко оттёр их в сторону.

— Номер вашей студии — второй, — сообщил нам провожатый, когда лифт выплюнул нас в большом холле этажом выше. — Когда ваше имя высветится на экране — он показал на монитор, вмонтированный рядом с дверью, — открываете дверь и проходите к инструменту. Кланяетесь в камеру, исполняете вашу программу, снова кланяетесь и выходите. И никаких сюрпризов, иначе…

Молодой человек грозно посмотрел на нас и исчез за дверью студии.

Вслед за нами на этаж прибыли танцовщицы, скрипачи и все прочие. Молодые люди проинструктировали их так же, как и нас, и разошлись по студиям. В холле остались только выступающие.

Вундеркинды закованные, как в латы, в сознание собственного величия, были совершенно спокойны. А вот я сильно волновался. Я понимал, что никакого Признания я не получу, но всё же хотел сыграть хорошо, чтобы не подвести Анну Стефановну и остальных.

Зазвучал звонок. Свет в холле слегка потускнел и еле слышный, прерывающийся голос метрессы произнёс:

— Итак, мы начинаем наше Шоу. К сожалению, я не смогу вести его как обычно. Случилось страшное несчастье… Впрочем, сейчас я не стану о нём говорить, чтобы не огорчить вас, дорогие зрители и участники. Мы увидимся на церемонии раздачи Сертификатов Гениальности. Я постараюсь, насколько возможно, провести церемонию сама, невзирая на то горе…

Тут она замолчала. Дочитывал сообщение мужской голос:

— Итак, объявляю номера студий: пианисты — студия номер два, скрипачи — номер три, классический танец — номер четыре, бальный танец — номер пять…

Я направился к четвёртой студии. Тийна и Наташа в тёплых кофтах поверх пачек и в высоких гетрах энергично разминались.

— Ну что, — сказала Тийна, — покажем им?

Мы пожали друг другу руки и я пошёл обратно. Первым номером в исправленной Эстонцем афишке выступал наш пианист Серёжа, который, якобы, учился в Московской Консерватории.

— Давай, — сказал я, провожая его за дверь, — убей их всех!

Теперь на экране появились внутренности студии номер два. Я увидел Серёжу, шествующего к роялю. Поклонившись, он уселся за инструмент и, помолчав немного, заиграл первое произведение из своей программы.

Когда он снял руки с клавиш, в студии зазвучала фонограмма аплодисментов. Голос «нашего» ведущего промолвил:

— Прекрасно! Чудесно! Вот что значит — Консерватория! Оценка наших зрителей… Да! Сергей получает 8,74 балла!

Я хихикнул и пошёл к девчонкам поделиться впечатлениями

— И пусть теперь метресса попробует не дать ему Сертификата! — сказала Тийна.

Время шло медленно. Двери студий открывались и закрывались. Уже выступившие гении картинно разваливались на диванах, стоявших вдоль стен, или сразу шли к лифтам.

Наконец, сбросив кофту и гетры, за страшной дверью скрылась Тийна.

— Итак, приветствуем на нашей сцене Тийну Томмсааре… — голос ведущего зазвучал недоверчиво, — она приехала к нам из… Воронежа.

Я много раз видел, как танцует Тийна, и часто приходил в восторг от её танца. И сегодня тоже не остался равнодушным, но чувство это было другим. Мне стало страшно за неё. Я подумал, сколько хищных недоброжелательных взглядов устремлено на неё сейчас. Сколько людей желают ей зла, а она улыбается дерзко и открыто, и каждое ее движение бросает вызов их ненависти и злорадству.

Выпорхнув из студии, Тийна упала на диван и схватилась за щиколотку, зажмурив глаза. Наташа набросила ей на плечи кофту. Откуда не возьмись рядом с нами очутился Эстонец с аптечкой.

— Больно? — спросил он, доставая охлаждающий пакет.

Тийна кивнула.

— Было очень заметно, что я чуть не упала, да? — спросила она.

— Никто не понял, кроме меня, — успокоил Эстонец. — Ты молодец!..

Он добавил несколько слов на своём языке, поцеловал сестру и испарился. Меня он даже не заметил. Обидно…

Все наши быстро и с большим успехом отстрелялись, я оказался последним. И вот, страшный миг настал.

Я вошёл в студию, залитую беспощадным светом прожекторов, поклонился и, почти ослепший, уселся перед разверстой пастью длинного, блистающего лаком чёрного чудовища. При виде клавиш на меня внезапно напал тоскливый ужас. Я почувствовал себя в ловушке: мне так захотелось быть подальше отсюда, но я не имел права встать и уйти. Мои руки похолодели, во рту пересохло, в голове кружился какой-то странный туман…

Так, в полуобмороке, я и начал своё выступление. Потом туман немного рассеялся, и я стал прислушиваться к тем звукам, которые извлекали из инструмента мои пальцы.

Рояль оказался добрым зверем. Он ласково гудел басами, а в верхах рассыпался хрустальным звоном. И музыка показалась знакомой… в смысле, знакомым показалось то, о чём была эта музыка.

Я как наяву увидел высокие сосны и ощутил прохладу летнего утра, ледяную свежесть родника и закатный ветер; сверкающая под морозным солнцем зимняя дорога легла передо мной, я слышал звон колокольчика под дугой весёлого коня; я вспомнил, как поют, встречая рассвет, птицы, и как воет метель за окнами старого дома…

На сердце стало тепло и спокойно. Моя душа пела о белом кружеве цветущего сада и об аромате спелых плодов, согретых печалью уходящего лета; я рассказывал всем, кто хотел слушать, о сиянии куполов в заречной дали, о путях облаков и тайнах туманов, о заветных тропинках в пронизанных солнцем лесах.

Удивительное дело: всё это было так ярко, так реально… А студия, слепящие софиты и настырные камеры исчезли. Я не видел клавиш. Мои руки окунались в радость и черпали её пригоршнями, как воду из ручья, и прохладные капли, рассыпаясь, сверкали молниями и радугами. И сам я стал каплей предутренней росы, всего лишь ничтожной каплей, но в тот миг она по чьей-то неизреченной милости была так чиста и прозрачна, что в ней отражалось и жило всё мироздание…

…А потом наступила тишина. Я очнулся. Передо мной снова стоял рояль, и последние звуки таяли в его чреве. Я был мокрый, как загнанная лошадь. Музыка выпила из меня все силы, но усталость была приятная. На душе было тихо, как будто я, после долгого трудового дня, смотрел на закат.

Но увы, тишина была недолгой. Внезапно на меня обрушился ужасный, даже какой-то неприличный рёв и грохот. Первым моим желанием было заткнуть уши, но тут я сообразил, что это всего-навсего аплодисменты. Как же они были некстати!

Я кое-как встал из-за инструмента (колени подгибались), неловко поклонился и побрёл к выходу. Мне в спину, сквозь бурю рукоплесканий, нёсся голос ведущего:

— Прекрасно! Великолепно! Удивительно!..

Он говорил что-то ещё, но я не слушал. Мне хотелось как можно скорее избавиться от этого отвратительного шума, который, после пережитой радости, казался мне не просто неуместным, но причинял почти физические страдания. Кое-как я отворил тяжёлую дверь студии…

На меня сразу же с поздравлениями набросились наши и поволокли к лифтам. Я не понял, что они там кричали про какие-то «почти десять баллов», но тут я увидел Тийну, ковылявшую на больной ноге.

— Тебе нельзя ходить! — сказал я ей, а она улыбнулась.

Выйдя из лифта на минус третьем этаже, я вяло удивился, что и тут стоит невообразимый шум и гвалт. Перед экранами мониторов столпилась куча народу, среди которого большинство составляли тётеньки среднего и преклонного возраста. Все они громко возмущались.

— Я точно помню, что мой Иннокентий шёл восемнадцатым номером! И при чём тут психлечебница?

— А моя Анюта была пятой! И что это за «кружок», когда она учится в училище?

— Безобразие! Что здесь вообще творится?!

— Я буду жаловаться!

Мы попытались проскочить мимо незамеченными, но нам это не удалось.

— Вот они! — крикнул кто-то из толпы, и все повернулись к нам.

— Самозванцы!

— Нахалы!