Андрей Курков - Бикфордов мир

• Название: Бикфордов мир
• Автор: Андрей Курков
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-966-03-5062-5

"Бикфордов мир" – это очень серьезная и очень грустная сказка, сюжет которой пересказать непросто. Главные ее темы – память и страх. Память о детстве, о прошлой жизни, о разочаровании в реальном мире, боязнь любых перемен, отсутствие желаний, комплекс вины и бессилия перед жизнью. Роман жесток, абсурден и абсолютно логичен. Мы все привязаны к бикфордову шнуру в этом взрывающемся мире и тянем его за собой всю жизнь.…

---

Потом был праздник, и они с Грицаком разукрашивали пароход «Никитин» лозунгами и просто цветными лоскутами. Возились целый день, а наутро с рассветом примчались на пристань, и капитан, привыкший приходить на пароход первым, слегка растерялся, потому как хотел сразу и хвалить, и ругать их. Может именно из-за этих взаимоисключающих желаний он просто по-мужски пожал им руки, поздравил с праздником и пожелал дожить до всемирного счастья, до той поры, когда во всем мире, и даже в далекой Африке, не останется обездоленных и эксплуатируемых. Потом на пристани собирались музыканты. Собирались долго, часа полтора. А когда собрались, то все поднялись на корму парохода и принялись разыгрываться. Вдоль берега к тому времени уже прогуливались горожане. Капитан, спросив у дирижера, все ли в сборе, дал команду отчаливать, и до самого вечера вдоль берегов озера Лачи кругами плавал пароход «Никитин», на борту которого бравурно шумел городской оркестр, распространяя праздничную музыку и такое же настроение на близлежащие села и хутора. А вечером, когда уже причалили, начальник городского ОРСа бесплатно накормил музыкантов и на площадке для гуляний, что находилась между тремя старинными соборами и берегом озера, произнес речь, в конце которой пожелал пролетариям всех стран соединиться. Потом были танцы под музыку того же оркестра. А на следующее утро, когда все проснулись и вышли на улицы, – праздника уже не было, город был грязным, и к полудню зарядил мелкий осенний дождь…

Да, было очень жаль это полузабытое прошлое, но уже и первый аккорд оркестра растворился в воздухе тайги, уже и он стал частью прошлого, а скрипка все еще звучала, время от времени поддерживаемая другими инструментами, и мелодия ее не вызывала дрожи, она была нежной и сонной, гладящей Харитонова по голове, как много лет назад гладила его перед сном мать.

– Кто?! – донесся до Харитонова резкий окрик со стороны оркестра. – Кто сфальшивил?! Я спрашиваю!

Музыканты отпустили музыку, и окрестная тайга притихла.

Харитонов протер глаза.

– Я последний раз спрашиваю! – снова резким фальцетом прозвучал голос дирижера.

Музыкант с тромбоном в руке сделал шаг вперед.

– Кантор, сколько раз ты сфальшивил за последние три дня? – жестко прозвучал требовательный голос человека в тельняшке.

– Пять раз… – опустив голову, признался худолицый тромбонист.

– Тебе понятно?! – зло улыбаясь, прищурил глаза в сторону музыканта человек в тельняшке.

– Но у меня же была благодарность, – залепетал Кантор.

– Я ее аннулировал. В полночь заступишь на музвахту, и если я проснусь до рассвета и не услышу твоего тромбона – пеняй на себя!

Дирижер нервно переминался с ноги на ногу, искоса поглядывая на стоящего рядом человека в тельняшке, пока тот, поймав косые взгляды дирижера, не кивнул ему: мол, продолжай.

– От третьей цифры! – взмахнул руками дирижер, и вновь зазвучала музыка.

Харитонов еще разок пристально осмотрел собравшихся на помосте людей и, не увидев в их распоряжении никакого оружия, успокоился, встал на ноги и запросто зашагал к ним.

Когда до помоста оставалось шагов двадцать, сфальшивила скрипка, а следом за ней сбились с толку и остальные инструменты. Музыканты прервали игру, с удивлением на лицах рассматривая приближающегося к ним Харитонова. Даже дирижер и человек в тельняшке застыли, не сводя с него глаз.

Харитонов, подойдя поближе, остановился. В глазах у нескольких музыкантов заметил слезы. А от их взглядов было как-то не по себе: так могли смотреть на мессию, на вождя, но не на младшего матроса.

Напряженная пауза длилась недолго. Человек в тельняшке подошел к Харитонову, протянул руку.

– Как же вы нашли нас?! – радостно спросил он.

Харитонов почесал в раздумье свою рыжую бороду.

– Да… я вас не искал… – запинаясь, признался он, – хотя, может, и искал…

Складно говорить не получалось, и Харитонов замолчал.

– Разрешите представиться, – снова заговорил человек в тельняшке. – Первый помощник дирижера по политчасти, бывший осужденный капитан первого ранга Пабловский, не политический.

– Младший матрос Харитонов.

– Матрос?! – обрадовался Пабловский. – Вот так встреча! Никогда не думал, что встречу здесь матроса. Так вас сюда никто не посылал?!

– Не… случайно вышел, – признался Харитонов. – Но я вижу, вы – наши!

– Мы – наши! – кивнул Пабловский.

– А вы не знаете случайно: война кончилась? – вмешался в разговор дирижер.

– Не перебивай! – бросил недобрый взгляд на дирижера первый помощник.

Харитонов пожал плечами.

– Самому бы хотелось узнать… А что, сюда сообщения с фронтов не доходят?

– Видите ли, товарищ младший матрос, – замедленно произнес Пабловский. – У нас нет связи с Большой землей… Мы же не в городе живем. Знаете, что такое Музлаг?

– Нет, – мотнул головой Харитонов.

– Музыкальный лагерь… А вот эти, – он указал взглядом на музыкантов, перешептывавшихся на помосте, – это остатки Большого симфонического оркестра. Как они раньше играли! Вы бы слышали! Насколько я терпеть не могу всяких Бахов, но у них это получалось. Ладно, погодите…

– Равняйсь! – вдруг закричал первый помощник. – Смирно!

Музыканты суетливо выстроились на помосте, туда же живо вскарабкался дирижер и стал первым.

– Репетиция окончена. Разойдись! – надрывно прокричал Пабловский.

Музыканты спрыгнули с помоста и, оглядываясь на Харитонова, направились куда-то в глубь территории.

– Эй, Фриц! – первый помощник окликнул дирижера. – Сделай-ка нам чай!

Дирижер кивнул и тоже поспешил прочь.

– Пройдемте ко мне! – предложил Пабловский. – Чайку попьем, поговорим. Вы, может, не поверите, но вы здесь первый человек за шесть или семь лет.

Пабловский был на голову выше Харитонова, да и любого из музыкантов, но разговаривал он, не наклоняя головы, – держа спину ровно, по-офицерски, словно был на параде.

Подошли к срубной избушке. Пабловский толкнул дверь и пропустил младшего матроса вперед.

Вокруг стола обошел с поленом в руках дирижер и, остановившись у русской печки, принялся трощить это полено маленьким туповатым топором. На грубо сколоченном столе уже стояли три граненых стакана.

– Садитесь! – Пабловский указал рукой на табуретку.

Харитонов сел. Первый помощник уселся напротив.

– Приятно смотреть на незнакомое лицо, – сказал он, глядя младшему матросу в глаза. – Эти-то рожи за столько лет уже осточертели, прямо тошнит иногда. Да и вы знаете, что это у нас за национальность самая музыкальная: все эти Канторы, Раумштейны… Почему-то у меня на корабле ни одного такого не было, там наоборот – Ивановы, Коваленки, Петровы, Сидоровы.

Пабловский тяжело вздохнул, перевел взгляд на дирижера.

– Ну ты! Пошевеливайся!

Харитонов посматривал недоуменным взглядом на убранство избы, на этих людей, на дирижера, коловшего неподатливое полено.

– Может, я ему помогу?! – встал он, глядя в глаза первому помощнику.

– Сидеть! – рявкнул Пабловский, и тотчас его лицо приобрело какое-то волчье выражение. Но враз глаза его подобрели. – Не стоит, – уже мягче продолжил он. – Вы здесь гость, к тому же честный, свободный человек, а эти все – лагерники, а там уж разница небольшая, политические или музыкальные. Я вон тоже лагерник, но меня по уголовной проводили. Пьяная драка. Я в ней честь вождя защищал, кабы тот дурак не помянул вождя матерно, я б его и кортиком не кольнул. Но так уж вышло. Да и вы знаете, за что этот оркестр сюда переехал?! Они ж додумались на Съезде колхозников в «Интернационале» сфальшивить, причем так сфальшивили, что даже колхозники возмутились и написали письмо в ЦК. До сорок первого здесь еще более или менее жизнь была – вышки, охрана НКВД, кухня лагерная. А как война началась – охрану сняли, все собрали. Сначала пугали, что вот-вот приказ придет ликвидировать лагерь со всеми заключенными, но, видно, не дождались они приказа и уехали.

– А вы как здесь? – спросил Харитонов.

– А меня для укрепления внутреннего порядка еще в тридцать девятом с Колымы сюда перевели. Ох и намучался я с ними… Да и что это за лагерь без охраны и начальства?! Это ж почему они до сих пор не разбежались? Потому что место гиблое. Уже бежал как-то кларнет, как его, забыл фамилию, в общем, бежал, через месяц вернулся – скелетом и тут же сдох… Успел, правда, на последнем издыхании сказать своим, что отсюда не выбраться, и на том дураку спасибо.

– Вот чай, пожалуйста… – тихим жалобным голосом проговорил сухопарый дирижер, наклоняясь над стаканом с черным прокопченным чайником в руке.

– Садись, Фриц. Выпьешь с нами и уходи. Не забудь попозже вытолкнуть Кантора с его трубою – пусть подудит до рассвета!

Пабловский широкой ладонью пододвинул к себе стакан и снова глянул на Харитонова.