Владимир Афанасьев - Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

• Название: Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине
• Автор: Владимир Афанасьев
• Жанр: Биографии и Мемуары

«Восхождение» – первое издание воспоминаний близких людей, современников о Владимире Солоухине – великом русском писателе, произведениями которого зачитывалась вся страна. В книгу включены воспоминания, интервью, письма, размышления о жизни и произведениях В. Солоухина, а также посвященные ему стихи.

---

Но как неожиданно я начал писать детективы, так же в одночасье и бросил. Когда воруют миллиарды и за год убивают десятки тысяч, что может значить какой-то единичный случай? Да и на прилавки в метро, заваленные детективной макулатурой, невмоготу уже смотреть.

До этого путешествовал по Северу на байдарке и в Коряжме случайно обнаружил украденную из музея Сольвычегодска пелену XVII века. Появилась повесть «Пелена». О своих путешествиях написал еще одну книгу. Принес рукопись – А. Кузнецов. «Запахи Севера» – в «Молодую гвардию» и положил на стол. Смотрю, рядом лежит другая рукопись: А. Кузнецов «Запахи океана». Это был Анатолий Васильевич Кузнецов, который потом уехал и погиб в Англии. Схватил я свою рукопись и бежать. Рассказал Владимиру Алексеевичу Солоухину, он очень смеялся и посоветовал мне взять псевдоним, а книгу назвать «В северном краю». Я так ее и назвал, но псевдонима брать не стал.

Я никогда не стремился к знакомствам с большими писателями и хозяевами жизни. Но был дружен с Солоухиным. Дружба наша давняя. Когда мы с сестрой Лидией были театральными студентами, то дружили с литинститутовцами. Тогда мы и познакомились с Солоухиным.

А потом я ушел в горы и надолго исчез из этого мира. Солоухин написал в «Прекрасной Адыгене»: «Потом Саша Кузнецов внезапно исчезает из Москвы, пренебрегая хорошо начавшейся дорогой киноактера. Тут есть две версии. Одна из них, более романтическая, включает легочную болезнь и категорический совет врачей („если хотите жить“) оставить Москву и переменить климат. Будто бы Саша бросил все, уехал в горы, в Заилийское Алатау, сделался альпинистом, горнолыжником, мастером спорта, защитил кандидатскую диссертацию о птицах Тянь-Шаня и, наконец, стал писать рассказы и повести – в этом именно качестве вновь всплыл для меня в Москве, потому что его повесть “Сидит и смотрит на огонь” прислали мне на отзыв из издательства “Молодая гвардия”». Так мы снова нашлись и я вернулся к московской жизни.

Помню, в Малеевке иду на лыжах, навстречу мне – Тендряков. Я его уже видел в столовой, но не подошел. Узнает ли? Не хотелось примазываться к знаменитости. Он тогда как раз был в зените славы. А тут он останавливается на лыжне: «Саша?! Это ты? Откуда?» Он сначала решил, что я отсидел лет двадцать. В послевоенные годы многие сели. И стали мы вечерком вспоминать студенческие годы, бар «Номер 4» и друзей молодости. Володя помнил все, как он подделывал мне карточку «р-4», по которой давали обеды в литинститутовской столовой, как собирали мы на пиво, а Поженян вынул из-под кровати чемодан, полный женских чулок, взял в горсть и сказал: «Идите, загоните. Я могу снять с женщины чулки, могу ей подарить их, но продавать не могу». Вспомнили, как я фотографировал всех их у дерева: Тендряков, Солоухин, Поженян, Годенко и Шуртаков. 1946 год. Через тридцать лет, в 76-м году я предложил им всем сделать такую же фотографию на этом же месте. Но, увы… Встать рядом они уже не захотели. Вскоре и разошлись по разным Союзам писателей, Поженян в одном, мы в другом.

Солоухин для меня самый значительный писатель второй половины XX века. Не Солженицын, не Леонов и даже не Распутин, а Владимир Алексеевич Солоухин. Потому что он открыл моему поколению глаза на Россию. «Письма из Русского музея», «Черные доски», «Владимирские проселки» были для нас первыми откровениями в осознании себя русскими. Они сложили меня как личность и как литератора. Мы почти ровесники, но он для меня был учителем. Хотя он называл меня своим учителем, когда я его обучал альпинизму. Грузный, уже не молодой, он терпеливо прошел на моем альпинистском сборе обучение технике передвижения по скатам, по льду, снегу и поднялся на вершину, что случается далеко не со всеми новичками. Читайте об этом в его «Прекрасной Адыгене».

Работая в МГУ, я продолжал писать. У меня выходили не только книги рассказов и повестей, очерков о путешествиях, но и сугубо научные книги, вплоть до монографии «Птицы СССР» и книги о птицах мира. Я всегда удивлялся, почему мои коллеги по университету не пишут этих книг. Они знали гораздо больше меня, ведь у меня не было биологического образования, лишь географическое. Если у них в год выходила одна научная статья, скажем, о косточке в ухе совы, то они считали не зря прожитым этот год. Видимо, потому, что они на своих кафедрах были зависимы, там особенно не высунешься, а я всегда чувствовал себя свободным. Выгонят, надел рюкзак – и в горы. Там и кусок хлеба с маслом и возможность заниматься чем хочешь. Как пел Юра Визбор: «А только есть на свете горы, куда так просто убежать».

Я писал в год по одной, по две и даже по три книги. Труднее было их издавать. Вам известно, как непросто это сейчас. А в те годы были другие трудности, тогда все решали не деньги, а связи. Связей не было. Литинститутовцам было легче издаваться, они сидели по толстым литературным журналам, издательствам и печатали друг друга. Приходилось шевелиться, ходить по издательствам. Я собираю все бумажки и храню в своем архиве. И вот когда у меня вышли уже 26 книг, я взял папку с надписью «Заявки» и подсчитал, сколько же заявок на книги я подал в издательства. Оказалось 270. То есть проходила одна из десяти заявок. Тут я осмелюсь дать вам первый совет: надо ходить по издательствам. Волка ноги кормят. На десятый раз получится.

Я ходил и мечтал о такой организации, где сидят в большом зале представители всех литературных журналов и издательств. Сидят и ждут, что им принесут. Вот я прихожу и говорю: «“Повесть об альпинистах”, “Рассказы о птицах”, “Исторические миниатюры”. Кому?» На другой день там же мне отвечают: «Спасибо, не надо», «Это нам не подходит», «Вот это берем». При наших рыночных отношениях пора бы создать такие «Бюро предложений художественных произведений» при Союзе журналистов и Союзе писателей. От этого выиграли бы и авторы и издатели. Я думаю, у каждого пишущего человека лежат где-то рассказы, очерки и статьи, о которых можно и забыть со временем. А они могут понадобиться многочисленным ныне журналам. Подумайте, молодежь, дарю идею бесплатно.

Кроме отсутствия связей, приходилось преодолевать и еще одну, общую для всех преграду – цензуру. Слава богу, это вам не знакомо в том виде, как это было раньше, хотя невидимая и жестокая цензура у нас живет и процветает. Особенно на наших нерусских радио и телевидении. В каждом издательстве за железной дверью сидели штатные цензоры и у них имелись списки того, чего нельзя допускать в печати. А бывала цензура и построже. По поводу издания моей книги «На берегах Меконга и Красной» (это о моих путешествиях по Индокитаю) меня дважды вызывали в ЦК КПСС и чиновники со Старой площади объясняли мне, что надо убрать и что надо дописать. Речь шла о Кампучии, а Пол Пота, уничтожившего треть населения страны, тогда держали за коммуниста. Так хотелось им сказать: «Если вы все так хорошо знаете, чего же сами не пишете?» Я тогда пришел к мысли, что сам институт редакторства изобретен коммунистами. Есть автор и издатель. Больше никого не нужно. Разве что корректор. Автор отвечает за каждое свое слово, издатель же извлекает из них деньги. И теперь две свои последние книги я издал без редактора. Только корректор и компьютерщица. В них так и написано: «Под редакцией автора».

Однажды из-за своей повести «Вершина» я чуть было не загремел по 58-й статье. Работал я тогда доцентом в МИИГАиК и обучал геодезистов альпинизму. Летом мы выезжали в горы, проводили альпинистские сборы, совершали восхождения. А ректором в МИИГАиК был некто товарищ Василий Дмитриевич Большаков. Этакий маленький Берия. Во всех студенческих группах и на всех кафедрах у него имелись осведомители, и он знал все, что происходит в институте. Боялись его как огня, когда он шел по коридору, все становились к стене. Говорил он тихо-тихо, как кобра гипнотизируя людей. А я в то время был уже членом Союза писателей и написал повесть, где был показан институт и выведен ректор. Названия и имена, конечно, были изменены, но все же узнаваемы. Я дал почитать повесть своим коллегам по кафедре, и кто-то стукнул.

В повести у меня была показана абсурдность партийных дел в институте и так называемой гражданской обороны, притчи во языцех того времени. Там, например, была такая сцена, потом изъятая:

«Хотя шло заседание кафедры, низкий мужской голос потребовал, чтобы я срочно и немедленно явился в штаб гражданской обороны.

– Садитесь, Александр Александрович, – сказал мне человек лет пятидесяти с залысинами и усталыми глазами. – Вы знаете, что вы в гражданской обороне?

– То есть как это? – не понял я.

– У нас в гражданской обороне все Кузнецовы – Павел Никитович, Юрий Николаевич, Николай Прокопьевич и вы.

– Приятная компания, – сказал я, не понимая, чего он от меня хочет.

– Да. Юрий Николаевич уволился и теперь вместо него будете вы.

Я слушал, ничего не понимая.

– Гражданская оборона, как военкомат. Мы вас призываем на эту работу. И если вы понадобитесь нам среди ночи, мы вас возьмем и вызовем.