Борис Бухштаб - Фет - очерки жизни и творчества

• Название: Фет - очерки жизни и творчества
• Автор: Борис Бухштаб
• Издательство: Наука
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1990
• ISBN: 5-02-028014-3

Оригинальное исследование жизни и творчества поэта. Не претендуя на полноту, довольно занимательно и правдиво.

---

Не печатаемый в эти годы в журналах, Фет еще в 1847 г. составил сборник своих стихотворений. Выпустить книгу стихов в те годы возможно было только за свой счет книгоиздатели такой товар не брали. Сборник Фета прошел цензуру в 1847 г., а издать его из-за безденежья и удаленности от столиц Фету удалось лишь в 1850 г. «Я удивляюсь одному, — пишет Фет С. П. Шевыреву, — как при всех затруднениях, которые представляет мне литературный мир, я до сих пор не отказался от низкопоклонничества перед музами и Аполлоном».

Однако «низкопоклонничество» было уже не то, что раньше. Тогда стихи возникали постоянно. «Помню время и чувство, — писал впоследствии Фет Льву Толстому, — что стихам не может быть конца, стоит только поболтать бутылку — и она взорвет пробку».

Теперь стихи писались все реже. Молодость проходила, талант как будто стал глохнуть.

В атмосфере духовного одиночества тем дороже было для Фета знакомство с несколькими семействами херсонских помещиков, в которых его ценили как поэта. Дружбу с помещиком и третьестепенным поэтом А. Ф. Бржеским и его женой Фет сохранил на всю жизнь. В родственном Бржеским семействе Фет познакомился с дочерью отставного генерала, многодетного мелкого помещика Марией Козьминичной Лазич. Это была серьезная, сдержанная, прекрасно образованная девушка, отличная музыкантша, ценительница поэзии. Она увлеклась стихами Фета и безоглядно влюбилась в их автора. Любовь встретила взаимность, но не принесла счастья.

9 марта 1849 г. Фет пишет И. П. Борисову

«Я <…> встретил существо, которое люблю — и, что еще, глубоко уважаю. Существо, которое, если б я со временем — да какое у меня, больного человека, может быть время впереди — и сочетался законным браком хотя с царевной Помаре, то это существо стояло бы до последней минуты сознания моего передо мною — как возможность возможного для меня счастия и примирения с гадкою действительностию. Но у ней ничего и у меня ничего — вот тема, которую я развиваю и вследствие которой я ни с места…».

Ни чувство, ни сознание того, что он встретил женщину, способную понять его и осветить его жизнь своей любовью, не смогли победить убеждения Фета в том, что он окончательно погибнет, женившись на бесприданнице. Отвердевшая под непрестанными ударами судьбы навязчивая идея не допускала шага, который мог бы закрыть и без того ненадежный путь к цели.

Прошло больше года. 1 июля 1850 г. Фет пишет Борисову

«Я не женюсь на Лазич. и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений <…> этот несчастный гордиев узел любви или как хочещь назови, который чем более распутываю, все туже затягиваю, а разрубить мечом не имею духу и сил. <…> Знаешь, втянулся в службу, а другое все только томит, как кошмар…».

Любовь Марии Лазич была беззаветной. Любовь Фета отступила перед прозаическим расчетом. Да и была ли его любовь той любовью, какая способна дать подлинное счастье любящему и любимой? Не был ли Фет вообще способен только на такую любовь, которая тревожит воображение и, сублимируясь, изживает себя в творчестве?

Иль это страсть больная солгала

И жар ночной потухнет в песнопеньи?

Многое заставляет склоняться к такому предположению, — начиная с приведенной выше (на стр. 17–18) характеристики душевного строя молодого Фета, сделанной Аполлоном Григорьевым.

Проходит еще несколько месяцев. Фет пишет Борисову

«Давно подозревал я в себе равнодушие, а недавно чуть ли не убедился, что я более чем равнодушен. Итак, что же — жениться — значит приморозить хвост в Крылове13 и выставить спину под все возможные мелкие удары самолюбия. Расчету нет, любви нет, и благородства сделать несчастие того и другой я особенно не вижу».

Роман кончился разлукой, за которой вскоре последовала смерть Лазич, сгоревшей от неосторожно брошенной ею спички. Возможно, что это было замаскированное самоубийство.

Воспоминание об этом трагическом романе во всю жизнь не утратило для Фета своей остроты, и ряд замечательных стихотворений связан с этим воспоминанием.

Та трава, что вдали на могиле твоей,

Здесь на сердце, чем старе оно, тем свежей…

Слова о наступившем равнодушии были навсегда забыты. Образ Марии Лазич в ореоле доверчивой любви и трагической участи на всю жизнь приковал поэтическое чувство Фета, до смерти этот образ вдохновлял его. С его пера срывались слова любви, раскаяния, тоски, часто удивительные по бесстрашной откровенности. Приведу несколько отрывков

Давно забытые, под легким слоем пыли,

Черты заветные, вы вновь передо мной

И в час душевных мук мгновенно воскресили

Все, что давно-давно утрачено душой.

Горя огнем стыда, опять встречают взоры

Одну доверчивость, надежду и любовь,

И задушевных слов поблекшие узоры

От сердца моего к ланитам гонят кровь.

Я вами осужден, свидетели немые

Весны души моей и сумрачной зимы.

Вы те же светлые, святые, молодые,

Как в тот ужасный час, когда прощались мы.

А я доверился предательскому звуку —

Как будто вне любви есть в мире что-нибудь! —

Я дерзко оттолкнул писавшую вас руку,

Я осудил себя на вечную разлуку

И с холодом в груди пустился в дальний путь…

(«Старые письма»)

Ты душою младенческой все поняла,

Чтo мне высказать тайная сила дала,

И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,

Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить.

(«Alter ego»)

Очей тех нет — и мне не страшны гробы,

Завидно мне безмолвие твое,

И, не судя ни тупости, ни злобы,

Скорей, скорей в твое небытие!

(«Ты отстрадала, я еще страдаю…»)

Долго снились мне вопли рыданий твоих, —

То был голос обиды, бессилия плач;

Долго, долго мне снился тот радостный миг,

Как тебя умолил я — несчастный палач.

… Подала ты мне руку, спросила «Идешь?»

Чуть в глазах я заметил две капельки слез;

Эти искры в глазах и холодную дрожь

Я в бессонные ночи навек перенес.

(«Долго снились мне вопли рыданий твоих…»)

Хоть память и твердит, что между нас могила,

Хоть каждый день бреду томительно к другой, —

Не в силах верить я, чтоб ты меня забыла,

Когда ты здесь, передо мной.

Мелькнет ли красота иная на мгновенье,

Мне чудится, вот-вот, тебя я узнаю;

И нежности былой я слышу дуновенье,

И, содрогаясь, я пою.

(«Нет, я не изменил. До старости глубокой…»)

4

Круто меняется судьба Фета в 1853 г. Исполняется давнее его желание перейти в гвардию. Один из его бывших начальников, переведенный в гвардию, устраивает Фету перевод в лейб-гвардии уланский его императорского высочества цесаревича полк. Полк этот считается у гвардейцев захудалым, но как-никак это гвардейский полк он расквартирован недалеко от столицы — в Новгородской губернии, в местах аракчеевских военных поселений, а лагерные сборы проходят под самым Петербургом. Фет получает возможность часто бывать в Петербурге. Это имеет большое значение для его литературной жизни.

После почти десятилетнего упадка интереса к поэзии наступил резкий перелом. Стихи снова заняли почетное место в журналах. С начала 1845 г. стихи хлынули на их страницы новым потоком. Номера журналов открываются и закрываются стихами. «„Стихов, каких бы то ни было, но только стихов" — восклицают издатели журналов», по словам фельетониста «Современника» И. И. Панаева (Новый поэт). «Наши обозреватели получили привычку радоваться, как только появится в каком-нибудь журнале много стихов», — констатирует обозреватель «Отечественных записок». Во всех журналах печатаются переводы стихотворений поэтов всех времен и народов. Выходят большие собрания стихотворений всех сколько-нибудь заметных поэтов. Так, за один 1856 г. появились собрания стихов Некрасова, Огарева, Бенедиктова, Никитина, Фета.

В чем же были причины новой ориентации журналов, нового подхода критиков к поэзии, нового подъема читательского интереса к стихам? Стихобоязнь не могла быть особенно длительным явлением после долгого отсутствия стихов естественным было стремление снять запрет с одной из основных, ни в какую эпоху не стареющих и не отмирающих областей литературного творчества. Притом, хотя и теперь дело шло в основном о тех же поэтах, которым в предыдущие годы был затруднен путь к читателю, но теперь это были уже не начинающие поэты; дарование наиболее крупных из них созрело, а сравнение с гениями русской поэзии не возникало с такой непосредственностью и неизбежностью, как тогда, — ибо наследие этих гениев уже отодвинулось в даль истории. Между тем само развитие художественной прозы приводило к переоценке значения поэзии. Для литературы 50-х годов характерен интерес уже не только к социальной типологии, но и к индивидуальной психологии, к переживаниям людей с богатой душевной жизнью, в частности, к переживаниям самого писателя. Характерно появление в это время автобиографических произведений Герцена, Толстого, Аксакова… Но в деле самонаблюдения, раскрытия душевных движений, «диалектики души» значение поэзии было несомненно. Недаром у Тургенева, Толстого, Достоевского явны переклички с Тютчевым, Некрасовым, Фетом.