Марина Москвина - Гуд бай, Арктика!..

• Название: Гуд бай, Арктика!..
• Автор: Марина Москвина
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-55392-1

«Гуд бай, Арктика!..» — захватывающий рассказ о мореплавании на острова Шпицберген и Северо-Восточная Земля, куда со всего мира на двухмачтовой голландской шхуне «Ноордерлихт» отправились в 2010 году ученые, писатели, художники и музыканты под предводительством английского независимого сообщества Cape Farewell. Главная цель была достигнуть берегов Арктики и увидеть своими глазами, что там творится, поскольку именно от того, как себя чувствуют Арктика и Антарктида, зависит жизнь на Земле.

Исхлестанная дождями, продутая шквальными ветрами, шхуна плясала на волнах, словно щепка, ее сжимало во льдах и течением несло на острые подводные скалы. А эти атлеты духа, замыслившие бегство в неизмеримый мир вечных истин, обуреваемые морской болезнью, плыли и плыли вперед, ощущая мистическую связь с первопроходцами Севера, со всеми, кто тут когда-нибудь прошагал, проплыл или пролетел. Они встречали на своем пути моржей и тюленей, редчайших белых чаек, северных оленей, полярных медведей и голубых китов, наблюдали ночные всполохи северного сияния, хрустальную белую радугу, жизнь ледников и Ледовитого океана, прислушивались к голосам камней и дыханию Гольфстрима. Три недели шхуна «Ноордерлихт» бороздила Норвежское и Гренландское моря. День заднем Марина Москвина описывала это беспримерное путешествие, а Леонид Тишков освещал арктическую ночь огромным двухметровым месяцем — своей собственной странствующей Луной.

---

А самый молодой участник экспедиции, художественный активист или, как он себя называл, «артивист» Кевин Баклэнд, племянник Дэвида, тот вообще имел планов громадье по всевозможным перформансам, хэппенингам и лэндартистским причудам, поэтому по часу тормозил около сухой клешни краба, выброшенного на берег буйка или оброненной глупышом серебристой кильки.

Все это заранее обрекало скромную цель Андрея на провал.

Мысленно возвращаясь на тот берег, укрытый ламинариями, занесенными из Саргассова моря, я вижу, что он был самым мягким, влажным, южным из всех нами пройденных земель архипелага. Ноги по щиколотку проваливались в лоскутное одеяло мхов на русле пропадавшей под зеленью воды. Сквозь клочья тумана солнце окрашивало языки мха оливковой, табачной, соломенной, салатной, бутылочной акварелью.

И водопад, и горная река, и путь — все это звало в глубь острова, мы шли, завороженные, вверх по ручью, пока нас не остановил тяжелый тусклый морок, проглотивший солнце. Воздух сгустился и потемнел. Андрей поправил карабин на плече и велел всем держаться кучно.

Казалось бы, твердая земля, какой бы ни была диковатой и странной, повсюду родная и своя, она соединяет человека с миром, где он обитает. Но это осыхающее русло некогда безбрежной реки, устланное черным шлаком и мореной, ведущее в глубокое ущелье, клубы тумана, плотного, как электромагнитное поле, они там что-то хранили и скрывали, какой-то скелет в шкафу, как выражаются англичане.

Когда в 2007 году сюда высадилась экспедиция «Саре Farewell», сказал Саймон, здесь царил исполинский ледник Алкебрин. Тысячи эонов он тянулся от гор к морю, охватывая собой побережье. И всего за последние три года превратился в красноватые куски льда, тонкий ледяной щит и ленивый ручеек.

Какофония крошечных импульсов, мгла, таящая невидимый остов Алкебрина, и бестелесный дух — вот все, что от него осталось.

Мы даже вздрогнули, когда из чрева тумана появился пепельный олень и, аккуратно ступая по камням, пересек сухое русло ледникового потока. За ним — другой, третий, дымчатые, мохноногие, дикие олени шли нам доверчиво навстречу, насельники полунощных земель, чем-то одновременно смахивающие и на изысканного лесного оленя, и на могучего лося. Рогами все-таки скорей на лося — у лосей они гладкие, белесые и более сучковатые.

Оленей становилось больше, больше — то ли они спускались с гор, то ли выходили из ущелья, пустынный остров ожил, и я сразу поняла, почему северный орнамент всегда несет в себе очертания оленя.

— А что изображать-то еще, — сказал Миша, — если никого больше нет? Олени да лапландцы в кухлянках — вот и весь узор.

Кося внимательным глазом, олени бродили, пощипывая мох, так близко, что было слышно, как у них похрустывают голеностопные суставы.

Кругом Студеное море, над ним высится промерзлый утесистый бугор, мох, камни, лед, снега, олени, и мы стоим, почти не дыша. Какими судьбами нас сюда забросило с Леней, словно первых груманланов, в поисках «неведомых землиц» и промыслов оследивших Нехоженый берег?

Тех, кто за сотни лет до Баренца поставил на холмистой ленте земли между водой и скалами крест, избу и амбар. Да не избушку-времянку, а, судя по остаткам фундаментов, возле которых нам Андрей не разрешил ни топтать мох, не тронуть ни щепки, ни кирпичика, ни косточки! — целые становища для зимовок.

Темные венцы срубов ставили для прочности на китовых позвонках. Строились-то капитально, с большой земли привозили кирпич, бревна, доски — деревьев нет на архипелаге, щели заделывали мхом, собирали плавник — плавной лес, его звали «ноевщина» или «адамовщина» — до того это стародавние деревья, принесенные течениями, обглоданные волнами, их тоже пускали на строительство и на растопку печей. Готовили гарпуны и копья, рогатины и ножи, ловушки, сети, крючки и ружейные кремни.

Археологи находили тут кости коров. Стало быть, везли скотину на палубах парусных лодий, прихватив на зиму сена, домашнюю утварь из глины, бересты, бронзы. Найдено в изобилии резное художество: шахматы, алфавит, деревянные календари, изображения оленя и орла, феникса, льва, головы лося, украшавшие нос и корму поморских кораблей.

Возле пристанищ временных — вечные дома, домовины. Кто-то здесь оставался навсегда, не все возвращались на материк. Позади хижин, покрытые лишайниками, выпирали из земли иссеченные ветром и солеными брызгами доски гробов, сбитых из корабельного дерева, в них, не до конца истлевшие, покоятся кости северных мореходцев.

Все стояли, как громом пораженные, особенно мы с Леней, Мишей и Дашей, представляя наших далеких свободолюбивых предков, не ведавших ни крепостного права, ни татаро-монгольского ига. Царские чиновники обращались к поморам по имени и отчеству. А решения «Поморского мира» не отваживался отменять даже Иван Грозный.

Это не мужик, а князь, уважительно отзывались о поморах.

Вот как в старинных «Материалах для подробного описания Архангельской губернии» живописуют их крепкое телосложение, статность и приятную наружность: «Они имеют русые волосы, твердую поступь, широкую и выдающуюся грудь, хорошо сложенные мускулистые руки и ноги, железное здоровье, необыкновенную предприимчивость духа, способность к торговым делам. При этом они ловки, сметливы, развязны в движениях, неустрашимы, опрятны, щеголеваты. И в то же время их отличает строгая нравственность, привязанность к семейной жизни и честность», — я с удовольствием привожу этот портрет, почерпнутый из официального документа, не позабыв упомянуть острый, из глубины взгляд, умные глаза, понимающие жизнь и истину, привычку смело смотреть в лицо смерти. А также простую и сильную фразу: «Помор привязан к своей Родине, любит ее, как вечную кормилицу, доволен судьбою и счастлив по-своему».

Взволнованные, в полной тишине, мы окидывали умственным взором ту далекую эпоху, как вдруг Саймон Боксол, простерев длань над нашими священными становищами, во всеуслышание объявил:

— На самом деле, это поселок английских китобоев — Алхорнет.

— Ну здрасьте! — возмущенно сказал Андрей. — Здесь нашли русскую азбуку резную, а мой коллега из туманного Альбиона, вопреки очевидным результатам археологических раскопок, утверждает, что перед нами средневековое поселение англичан.

— Ваша резная азбука — позднейшие наслоения! — не сдавался Саймон. — И вообще наш земляк Хью Уиллоуби за сорок три года до официального открытия архипелага Баренцем достиг 72-го градуса северной широты!

— Ха-ха-ха, за сорок три года! Да наши поморы приплыли сюда из Белого моря, когда вашего Хью Уиллоуби даже в проекте не было! В послании нюрнбергского врача Мюнцера королю Португалии Жуану II упоминается «большой остров Груланд» и находящееся на нем «величайшее поселение людей под господством великого герцога Московии». И это в 1493 году, за сто с лишним лет до Баренца! Просто наши поморы и думать не думали о приоритете и не делали заявок на свои географические открытия.

Словом, двое крупных ученых, вооруженных не только знаниями, но и карабинами, такой затеяли оживленный диспут, настолько весомые выдвигали аргументы и контрдоводы, — мы даже испугались, что дело кончится перестрелкой.

Внезапно пронизанный солнцем туман замерцал и рассеялся. А над нашими головами развернулась белая радуга. Говорят, такое бывает, когда свет проходит сквозь кристаллы льда, а не капли воды. Вполне нормальная радуга — но только белая, радуга — и белая!.. Льняная, меловая, молочно-кипенная!..

Мы ошалели.

В облике этой хрустальной радуги текущий миг предстал перед нами во всем великолепии, великий миг, когда ты никто.

И повинуясь важности мгновенья, все как-то разом, толкаясь, взбежали на бугорок, хотя бы глянуть — торчат ли вдалеке, разнообразят ли морской пейзаж две наши спички-мачты, покачивается ли на волнах, ожидает ли своих пассажиров бумажный кораблик «Ноордерлихт»?

Глава 13 Мрамор Мэнсфилда

На вторую ночь плавания мне приснился Жорик с Кубани, дальний родственник — Жорка, Егор, седьмая вода на киселе, — кто как его называл: Георгий, Юрка. Такой неряшливый, с большим носовым платком, всегда на лице щетина, под носом длиннющие кустистые усы, и сумрачный взгляд куда-то в пол или в сторону.

Это была на редкость дельная и толковая натура. Например, Жора изобрел велосипед. И не его вина, что велосипед к тому времени давно изобрели. Он соорудил весьма простую конструкцию с тележными колесами и разъезжал повсюду в свое удовольствие.

— Сядет на велосипед — и на рынок за арбузами. В каждую руку по арбузу — и вперед, — рассказывала Люся.

— То есть как это — в каждую руку? — удивлялась я.

— А он ездил без рук!

Жорка был вольнодумец и незадачливый парень, пришлось ему вытерпеть в жизни премногие беды. Зато божественный изобретательский дар он сберег и пронес сквозь все жизненные препоны.