Борис Дубровин - О годах забывая

• Название: О годах забывая
• Автор: Борис Дубровин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1973

Борис Дубровин известен читателям как поэт. «О годах забывая» — первый сборник его прозы. В него вошли две повести: «Вдали и — рядом» и «О годах забывая».

В повестях показана жизнь и боевые дела советских пограничников, их нравственная чистота, высокое чувство долга, дружба и любовь. В самой сложной обстановке, в любых условиях, мужественно действуют воины-пограничники, проявляя беззаветную преданность Родине.

Герои книги сталкиваются не только о вражеской агентурой. Острые конфликты возникают и при решении коренных вопросов службы, воспитания воинов, семейных отношений. Автору удалось психологически верно показать сложный мир своих героев, их высокие душевные порывы.

---

— От жены? — узнал почерк замполит. Жена Говоркова ждала ребенка. — Что-нибудь со здоровьем у Аннушки?

Говорков помотал головой и весь покрылся краской, указывая на строчки уже вынутого из конверта письма!

«Отец твой опять пьет горькую, опять ссорится с матерью, ударил ее при мне, а меня грозит из дому выгнать…»

— Что делать, Евгений Владимирович? А? Готовлюсь в наряд вчера, а ноги не идут: все о доме, о доме думаю, Я и до проверки курил, нарушил… Что делать-то?

— А если я обращусь в военкомат?

— Эх, разве можно? Отец — фронтовик, дважды ранен, орден. А как же его так перед всеми?

— Знаешь, Александр! Я добьюсь, чтобы отпустили тебя на побывку…

— Товарищ… товарищ… товарищ старший лейтенант, — благодарно прошептал Александр, — товарищ…

Сейчас Говорков забыл о своей славе следопыта, о трех задержанных им нарушителях, о двенадцати благодарностях за службу и о почетной грамоте, подписанной начальником отряда. Сейчас он не помнил и о той кропотливой комсомольской работе с молодыми солдатами, о тематических вечерах, диспутах и викторинах, проведенных благодаря ему. Сейчас он осознавал лишь одно: пограничник Говорков нарушил устав, а его хотят отпустить на побывку. Но тем и отличался Муромцев, что знал не только, как одет, обут и накормлен солдат. Он все время изучал характер, склонности, семейные и товарищеские отношения каждого из подчиненных.

— Собирайся в больницу, — неожиданно для Говоркова и для самого себя сказал он.

— Как? Простили? Знаю, что — нет, знаю, что сукин я сын! И хоть единственный раз за полтора года случилось это, а простить нельзя! Но вот, честно говорю, все отдам, чтобы исправить!

— Гуценку напомни, чтобы гитару не забыл.

— Есть, товарищ старший лейтенант! — Просветленно, любяще блеснули глаза у Говоркова. И четко зацокали, удаляясь, его подкованные сапоги.

Твердые чеканные шаги солдатских сапог оторвали Атахана от печальных раздумий. В маленькой палате-изоляторе он в этот воскресный день ощутил себя оторванным от всех. Никто не заходил к нему. Одиночество было томительным. Без многого можно обойтись. Но как обойтись без людей?

Шаги звучали все громче, но, когда дверь в палату Атахана открылась, перед ним возникла Наташа. Чувствовалось, что она чем-то довольна и вовсе не разделяет настроения Атахана.

— К вам гости. — И обернулась: — Юлька, и ты сюда же?

— Я табуреточку. — Юлька деловито втащила табуретку вслед за Гюльчарой, вошедшей с двумя стульями.

Гюльчара взяла Юльку за руку и увела. В комнату вошел молодой плечистый старший лейтенант в форме пограничника. И то ли своими плечами раздвинул палату, то ли улыбкой, но Атахан даже на локте попробовал приподняться, вглядываясь в открытое лицо неожиданного гостя. Тот, опустив левую руку с каким-то прямоугольным предметом, обернутым газетой, правую поднес к околышку фуражки.

— Приехали навестить!.. Старший лейтенант Муромцев Евгений Владимирович. — Он протянул руку Атахану, а за спиной его выросли еще трое.

— Старший сержант Максим Гуценок! — представился один из них, держа в левой руке гитару в брезентовом чехле.

— Сержант Говорков! Александр…

— Рядовой Лев Беляков!

Больше ничего не было сказано, а больной уже стал дышать свободней. Солнцем, простором и бодростью веяло от новых знакомых. Атахан подсознательно, боясь надеяться, ждал их.

— Граница, — смущенно промолвил Атахан, словно извиняясь за свое недомогание.

— Ну-ка, Беляков, где наши скромные подарки?

И на тумбочке появились цветы и фрукты.

— Спасибо!..

— Вы не попробовали бы приподняться и посмотреть в окно, — предложил Муромцев, когда Атахан коротко рассказал о себе.

Атахан приподнялся, посмотрел в окно и замер: неподалеку пограничник держал на коротком поводке восточно-европейскую овчарку. Она сидела, высунув малиновый язык. Атахан жадно вглядывался в клинообразную голову с темными, косо поставленными глазами, стоячими остроконечными ушами, в мускулистую шею. Кажется, уже давно не видел он такой глубокой груди, широкой спины с покатостью крупа к хвосту, такого подтянутого живота и саблевидного хвоста. А эта короткая черная, с подпалинами, шерсть! Точно выглянул во двор родной заставы, и снова его обдало ознобом границы и теплом дружбы!

— Ну, угодили… — только и прошептал Атахан.

Он подался поближе к окну. Наплывало пограничное прошлое… Стало так хорошо, будто не в больнице он, а с Муромцевым, Гуценком, Говорковым и Беляковым служит и дружит давным-давно на одной заставе… Но ведь прожитые дни и годы не канули в бездонную пропасть. Иначе не оказались бы эти гости у его постели!

Атахан повернул голову к Муромцеву, а тот раскрыл свой сверток: альбом с марками… Чужды и далеки были Атахану заморские растения, невиданные птицы, обезьяны, слоны и крокодилы. Но комната стала еще шире, а Муромцев и его товарищи — еще ближе.

Некоторые страницы альбома Муромцев переворачивал быстрее, и Атахан заметил, с какой гордостью тот вглядывается в изображения. Порой старший лейтенант указывал на штемпель.

— А почему вы увлеклись марками? — не отрывая глаз от яркой панорамы животных, спросил Атахан.

— Да потому… что пограничники связаны с природой. Захотелось еще лучше ее узнать. И не жалею! Я гашеные марки, только гашеные собираю. Они в таких краях побывали, столько глаз на них смотрело…

— Какой большой альбом!

— У старшего лейтенанта еще есть. У нас тоже завелись любители, — доброжелательно и не без удовлетворения заметил Беляков. — Вот я, например. Правда, я собираю спортивные марки.

— Еще бы, — вставил Гуценок, смешливо блестя глазами, — чемпиону округа по самбо — да заниматься чем-нибудь иным!..

Все улыбнулись. Атахан и раньше обратил внимание на широкую шею Белякова, на выпуклые, натягивающие гимнастерку мускулы.

— Марки марками, а когда Беляков в Змеином ущелье один троих повстречал, он марку поддержал, — заметил Говорков.

— Даже чересчур, — ответил Гуценок. — Так им руки скрутил — не дай бог! Хорошо, реакция быстрая у нашего самбиста, иначе бы, — и Гуценок ногтем большого пальца чиркнул себя по кадыку, — бритвой бы полоснули — и прощай спортивные марки!

Атахан понимающе кивнул. Потом спросил:

— А что, сейчас в Змеином ущелье кобры есть?

— Они там прописаны давно, да и жилплощадь подходящая, — откликнулся Гуценок. — А что? — и запнулся, покраснел.

— Да, угадал, браток, — медленно и твердо сказал Атахан. — Прикидываю. Как вылечусь, навещу вас и, если разрешит старший лейтенант, отловлю нескольких…

— Неужели не бросите это дело? — поежился Беляков.

— Нет!.. А хороша коллекция, — перевел больной глаза на перевернутую страницу альбома.

— Что у меня! — завистливо воскликнул Муромцев и провел рукой по коротко остриженным волосам. — Вот у моего приятеля, у летчика-истребителя Иванова (при этой фамилии Атахан подался вперед и посмотрел на дверь, подумав о Наташе), у него действительно… коллекция! Он и фауну, и флору, и еще авиационные марки собирает. Редкие экземпляры! — замполит восхищенно махнул рукой: — Это да! — Он закрыл альбом.

А Максим Гуценок уже вынул из чехла гитару.

— Жива старушка? — растрогался Атахан, узнав старую заставскую гитару. — А я так и не научился. Медведь на ухо наступил.

— Зато Говорков на ней дает! Максим вышколил, — подмигнул Беляков. — Сыграй, Максим! Все улыбнулись.

— Что-нибудь минимально грустное и максимально пограничное! — уточнил Беляков.

Все притихли. Атахан вздохнул. Музыка имела какую-то власть над ним. Муромцев при звуках песни, как ему казалось, чувствовал какое-то неясное волнение. Песня открывала ему новое измерение собственной души и мира. Казалось, невозможно объяснить, чем песня волнует души человеческие…

Далеко от дома родного
Во мгле пограничных ночей
Мне видится снова и снова
Тропа вдоль деревни моей.
На сопки суровой границы
Я в сердце сыновьем унес
И желтое пламя пшеницы,
И белое пламя берез.

Максим пел негромко. Две последние строки подхватили Беляков и Говорков… Муромцев задумался.

Когда мы уходим в наряды,
Обвитые вьюгой ночной,
Деревня мне кажется рядом,
Любимая рядом со мной.
И здесь, на студеной границе,
Меня согревают в мороз
И желтое пламя пшеницы,
И белое пламя берез.

Все очень тихо повторили последние слова. Атахан вспомнил свою службу, а гости — сегодняшний день границы: когда так нервно бьется пульс, когда слышишь шорох снежинок, шелест листа, задевающего за лист, когда, чудится, стук собственного сердца может тебя выдать. А ты должен видеть все, оставаясь невидимым. И за плечами такая страна, и словно только твоей грудью прикрыта граница и только от тебя одного зависит спокойствие державы.