Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 1

• Название: Сципион. Социально-исторический роман. Том 1
• Автор: Юрий Тубольцев
• Издательство: Полиграф сервис
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-86388-148-3

Главным героем дилогии социально-исторических романов «Сципион» и «Катон» выступает Римская республика в самый яркий и драматичный период своей истории. Перипетии исторических событий здесь являются действием, противоборство созидательных и разрушительных сил создает диалог Именно этот макрогерой представляется достойным внимания граждан общества, находящегося на распутье.

В первой книге показан этап 2-ой Пунической войны и последующего бурного роста и развития Республики. События раскрываются в строках судьбы крупнейшей личности той эпохи — Публия Корнелия Сципиона Африканского Старшего.

---

Началась беспорядочная бойня. Линия фронта изломалась уступами и зигзагами, словно скорчившись от внезапной боли. Где-то наступали гастаты, в других местах — наемники. Наконец дружный напор свежих сил второй линии карфагенского войска сдвинул всю массу сражающихся к римской ставке, обнажив на месте предыдущей схватки россыпи и даже целые горы растерзанных трупов и еще шевелящихся тел тяжелораненых.

Карфагенские ополченцы шли в бой с яростным восторгом, равным вдохновению римлян, ибо защищали Родину, ливийцы, большей частью, сегодня тоже считали объектом своего патриотизма Карфаген, ну а македоняне, привыкшие к победам на Востоке, старались не сплоховать и здесь, рядом с африканцами. Так что этот эшелон пунийских сил имел в сравнении с первым гораздо больший нравственный потенциал, и мощь духа питала тела воинов, делая их железными.

Гастаты терпели пораженье. Они бились бескомпромиссно и сосредоточенно, не отвлекаясь на посторонние мысли, но все же или пятились назад, или гибли на месте. Было ясно, что пунийцы вот-вот окончательно сомнут первую линию римлян, утерявшую достоинства сплоченного строя.

Сципион приказал дать сигнал к отступлению. Гастаты согласованно отошли на сотню шагов и заново выстроились по своим манипулам, будучи вновь готовыми к бою. Продолжали отходить дальше в тыл только раненые, отчаянно досадуя при этом на невозможность продолжать битву. В эшелоне авангарда оставалось еще более половины воинов, и потому гастаты с прежней твердостью встретили карфагенян и выровняли ход сражения.

Маневр частичного отступления, конечно, не был доступен войску Гая Теренция или Фабия Максима, но Сципион не раз репетировал его на войсковых учениях, обосновывая для солдат целесообразность такого хода потребностью уйти с испорченной битвой местности. Поэтому гастатов не смутила такая команда полководца. Они просто посчитали, что заваленное трупами поле боя стало неудобным для сражения, и совершили отход без всякого смущения.

Однако Публию было ясно, что при всей стойкости гастатов главную тяжесть битвы необходимо переложить на свежие силы. Потому он приказал вступить в дело принципам и триариям. Те начали выдвигаться на фланги, готовясь совершить обходной маневр вражеской фаланги, принесший некогда римлянам победу над армией Газдрубала и Сифакса.

К этому моменту тактическая ситуация еще не созрела для применения такого хода, поскольку двадцать две или двадцать пять тысяч Ганнибаловых ветеранов все еще стояли поодаль и спокойно наблюдали за перипетиями схватки. Сципиону нужно было, чтобы эта могучая свирепая толпа втянулась в сражение, дабы обрушить на нее фланговые атаки. Сейчас же ударные подразделения карфагенян сохраняли возможность маневра. Но при всем том обстановка требовала немедленных мер, и так же, как недавно Ганнибал, размышлявший о своевременности введения в бой фаланги, Сципион, не будучи полностью удовлетворен сложившимся положением, все же пошел на риск и пожертвовал жестокому богу войны свои лучшие силы.

Сципион полагал, что при виде угрозы окружения пунийцы растеряются, в их рядах поднимется суматоха, и они потеряют время, позволив тем самым римлянам выполнить основную часть маневра, причем казалось очевидным, что и в дальнейшем африканцы уже не смогут должным образом перестроиться и организовать отпор принципам и триариям.

Однако случилось непредвиденное: ветераны Ганнибала, ничуть не смущаясь поведением противника, в ответ в точности повторили действия римлян, и двумя фалангами согласованно устремились навстречу неприятелю. В результате, вместо того чтобы ударить в незащищенные фланги вражеского строя, легионеры вынуждены были вступить в обычный фронтальный бой, только на большем пространстве, без всяких преимуществ для себя.

Теперь в пору было придти в уныние уже римлянам. Но солдаты Сципиона не знали иных чувств, кроме ненависти к врагу и радости победы, и потому они, невзирая ни на что, доблестно исполняли свои обязанности, а за них всех страдал один полководец. В отличие от рядовых воинов, бьющихся мечом и копьем, Сципион сражался мыслью и чувством, и ему невозможно было уберечься от шквала страстей, которые терзали его душу подобно тому, как металл рвал тела солдат. Сейчас Публий отчаянно укорял себя за то, что показал пунийцам высшее достижение своего тактического искусства задолго до столкновения с главным противником. Однако год назад применение флангового выдвижения принципов и триариев против войска Газдрубала представлялось ему вполне обоснованным, так как, во-первых, позволило римлянам одержать полную и относительно бескровную для себя победу, а во-вторых, дало возможность в боевых условиях отрепетировать этот сложный по тем временам маневр. Тогда, идя на такой шаг, Сципион был уверен, что Ганнибал не сможет в течение одной зимы освоить этот тактический ход, но, увы, при всей своей расчетливости, он все же недооценил Пунийца и его чудо-ветеранов, а потому теперь ему оставалось лишь стискивать зубы и уповать на богов, впрочем, не только… До боли напрягая глаза, он всматривался в даль, туда, где скрылась ударная часть его армии. Тучи пыли за холмами редели, рассеиваясь и оседая, горизонт светлел, и не было ни одного бурого облачка, каковое своей густотой указывало бы на приближение конницы. Несколько мгновений назад Публий страшился обнаружить признаки возвращения Лелия и Масиниссы, которые могли бы спугнуть Ганнибала, но теперь, когда ветераны пунийцев вступили в рукопашную схватку, и нейтральный исход сражения стал невозможен, его отношение к виду на горизонт обратилось в противоположное. В новых условиях все надежды Публий возложил на всадников, а потому без устали мысленно призывал их на поле боя и в воинственном исступлении даже гипнотизировал небеса, требуя немедленно передать его приказ легатам. Но пока ни пространство, ни время не вняли беззвучному гласу полководца, и степь за холмами лениво дремала, неспешно переваривая полуденный зной. Сципион перевел взгляд на лица штабных офицеров, выражавших тревожную озабоченность, и усмехнулся.

— Не унывайте, друзья, — твердо сказал он, — было бы неинтересно столь легко, как мы хотели, расправиться с Пунийцем. Но, коль скоро мы не смогли одолеть врага тактикой, возьмем его мужеством, нашим истинно римским оружием!

Лучшие части враждебных войск сцепились мертвой хваткой матерых хищников. Они дрались в полном молчании, не желая тратить силы на боевой клич, тем более, что запугивать здесь было некого. Со зловещим безмолвием воины разили противников и также беззвучно падали сами, когда получали смертельные раны, бесполезный стон при этом заменяя последним устремлением пронзить врага. Только железо не выдерживало напряжения и скорбно звенело над равниной.

Третью часть римского строя составляли остатки каннских легионов, четырнадцать лет назад потерпевших поражение именно от нынешнего неприятеля и с тех пор обреченные на позор бесславия. Ганнибаловы наемники стали для них проклятьем, кошмаром всей жизни. Несчастным побежденным даже не позволяли достойно умереть в битве, и они были вынуждены прозябать в изгнании, влача неподъемный груз презрения Отечества, пока не прибыл Сципион, который вытащил их, заживо погребенных, из бездонного провала небытия и поставил против тех, кто был для них злее, чем просто враг. Возможно ли им теперь не жаждать крови наемников, каковая одна только могла смыть с них полтора десятилетия нараставшую грязь! Другая треть отборных подразделений Сципиона была представлена его ветеранами, прошедшими Испанию и Африку, познавшими столько побед, сколько их выпало на долю всех карфагенских армий вместе взятых, и ни единожды не обративших тыл. Эти профессиональные победители, полмира прошагавшие с высоко поднятой головой, приходили в восхищение от пунийцев, посмевших вступить с ними в состязание, и потому разили их в неистовом восторге, спеша насладиться мгновеньями счастья великой борьбы на пределе сил, ибо знали, что никогда в будущем у них уже не будет достойных соперников. С этими двумя категориями легионеров делили ярость битвы воины, собранные со всей Италии, лучшие их из лучших, определенные во второй эшелон Сципиона в награду за их многочисленные подвиги в Италии, Галлии, Сицилии, Сардинии и Африке; могли ли они уступить славу другим? И все эти три части, по-разному, но в едином направлении заряженные на борьбу, сплачивала идея Родины, придававшая их страстям и чаяниям высший смысл.

Существовала ли земная сила, способная противостоять этой мощи? Такой силы не могло быть, но она была. Ветераны Ганнибала ничуть не уступали принципам и триариям Сципиона. За двадцать лет эти люди забыли, где родились, лишились имен, замененных кличками, перемешали свои языки в грубый армейский жаргон. Их Отечеством стало войско, богом — Ганнибал, а образом жизни — война. Они производили смерть, единственным итогом их существования являлись трупы и разруха. Причем все это вершилось с единственной целью — вредить Риму, сама их жизнь была направлена против Рима и римлян, следовательно, победа Рима означала для них глобальное истребление, в римском мире им не было места, в нем не нашлось бы ни одного государства, ни одного народа, ни одного племени, согласного приютить кого-либо из них. Потому сегодня они сражались не только за Ганнибала и собственные жизни, они бились за право иметь место в истории, за право называться людьми. Общее преступленье против Рима, а значит, с победой римлян, и против всей цивилизации, сплавило всю эту человекообразную массу в единую глыбу, которая теперь, остервенело грохоча, накатывалась на фалангу Сципиона.