Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2

• Название: Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
• Автор: Юрий Тубольцев
• Издательство: Полиграф сервис
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-86388-151-5

Главным героем дилогии социально-исторических романов «Сципион» и «Катон» выступает Римская республика в самый яркий и драматичный период своей истории. Перипетии исторических событий здесь являются действием, противоборство созидательных и разрушительных сил создает диалог. Именно этот макрогерой представляется достойным внимания граждан общества, находящегося на распутье.

В первой книге показан этап 2-ой Пунической войны и последующего бурного роста и развития Республики. События раскрываются в строках судьбы крупнейшей личности той эпохи — Публия Корнелия Сципиона Африканского Старшего.

---

К Сципионам враги начали подбираться издалека. Чуть ли не целый год длились празднества по случаю победы над Антиохом, которые сопровождались раздачей подарков и массовыми угощениями. И чуть ли не целый год сытый народ славил Сципионов. А когда эта река азиатского изобилия иссякла, стали стихать и похвалы покорителям Сирии. Образовавшуюся паузу решили заполнить Катоновы питомцы. Они принялись аккуратно нашептывать плебсу, что угощений и торжеств могло быть гораздо больше. Встречая недоуменные взоры, мастера интриги делали туманные намеки на будто бы особые обстоятельства освобождения из плена сына Сципиона Африканского и многозначительно замолкали. Простолюдины ничего не понимали, но постепенно утверждались во мнении, что дело тут нечисто. Поэтому, когда на следующем витке грандиозной сплетни возникли разговоры об уступках Антиоху со стороны Сципионов в качестве выкупа за неосторожного юношу, уже мало кто из обывателей этому удивился. Заронив в умы сограждан ядовитые подозрения, катоновцы прервали раскручивание данной темы. Дальнейшее нагнетание страстей вокруг будто бы бесчестного поступка Сципионов, граничащего с государственной изменой, неизбежно пришло бы в противоречие с общественным мнением об этих людях, а потому тиграм и шакалам пропаганды следовало сначала основательно очернить их репутацию в целом, доказать, что они никогда и не были порядочными гражданами. Из-под многолетнего слоя времени на свет были извлечены давние истории о солдатском мятеже в Сукроне, о бесчинствах в Локрах, о Племинии, о разгульной жизни Публия Сципиона в Сиракузах, после которой он, правда, в два года разгромил Африку. В ход опять были пущены конъюнктурные стишки Невия о развратнике Сципионе, которого отец за шиворот стаскивал с разбитных красоток. На злобу дня создавались и новые произведения искусства, оформленные как исторические труды о войне с Антиохом. В этих опусах всячески порочились оба полководца, а ведущая роль отводилась кому-либо из легатов, чаще всего - Домицию. Луций Сципион изображался бездарностью, лишенной самых элементарных для римского аристократа военных знаний. Заказы на эту литературу обычно выполнялись пронырливыми греческими риторами, каковые, не имея четких представлений о римских порядках, в угаре угодливого служения хозяевам, допускали такие абсурдные фразы, как: «Домиций дал бой Антиоху», «Домиций поставил в центре консула, а сам расположился на правом фланге». Ни одного консула, каким бы он ни был, хоть столь же презренным, как Теренций Варрон, никто не мог где-то поставить, не говоря уж о том, что в те времена у римлян центром всегда командовал сам полководец. Такое низкопробное злопыхательство редко находило себе подходящего потребителя, но, как известно, вода камень точит, а ползучая ненависть, плескающая яд из-за угла, для доблести пострашнее воды. Гораздо тоньше был построен труд самого Катона, в котором Сципионы не подвергались публичному шельмованию, более того, они не упоминались вовсе, а субъектом исторических событий изображался народ и только народ. Это выглядело изысканной лестью толпе и внушало обывателям мысль, что они важнее всяких Сципионов, являющихся всего лишь нахлебниками их славы. Любопытно, что величайший поэт эпохи Квинт Энний в тот период был предан забвению, ибо в эпопее о Пунической войне показал Публия Сципиона как конструктора победы, идейного, политического и военного вождя Отечества, как гения Рима.

Засалив нечистыми языками далекое прошлое Сципионов, ораторы возвратились к азиатской теме. После всего услышанного обывателям уже ничто не могло показаться невероятным. Общая порча нравов привела к росту спроса на пороки. Одно зло притягивало к себе другие, разрастаясь, как лавина. Растеряв в склоках, передрягах и спекуляциях последних лет свою порядочность, люди неохотно верили в чьи-либо добрые качества и если не могли оспорить чью-то доблесть, как в случае со Сципионами, то очень тяготились безупречностью этих людей, являющих собою укор их собственной низости. Толпа устала восхищаться Сципионами, и поэтому, когда обывателям стали внушать, что герои не столь уж героичны и даже более того, глубоко порочны, а вся их слава — лишь обман, они внутренне были готовы и даже рады поверить этому. Вдобавок ко всему, пропала практическая необходимость боготворить Сципионов, поскольку теперь, с победой над Карфагеном и Сирией, плебсу некого было бояться в мире, и Сципионы ему более не требовались. «Прежде Сципионы властвовали над иберами, пунийцами и азиатами, а ныне они будут властвовать над вами! Они воцарятся в Риме!» — вещали ораторы, и толпа сочувственно внимала им. Таким образом, большая часть народной массы представляла собою благодатную почву для семян клеветы и ненависти, рассеянных по Риму щедрыми языками катоновых сподвижников.

Связав в общественном мнении представление о нарастающей в государстве дисгармонии и моральном хаосе со злоупотреблениями знати, а злоупотребления знати — с порочностью их лидеров — Сципионов, катоновцы перешли к решающей стадии своего предприятия. С новой силой, уже как грозный набат, предваряющий жестокую войну, зазвучала на народных сходках тема Азии. «Мы одолели богатейшего царя земного круга и все еще пребываем в бедности!» — удивлялись граждане, кто искренне, а кто — не очень, но те и другие — одинаково громко. «Это потому, что Сципионы украли у нас победу, а вместе с нею похитили и завоеванные нами в неравной борьбе с сирийским монстром сокровища!» — раздавались ответные возгласы рядовых исполнителей великой авантюры. «Да, именно так, Сципионы продали Антиоху нашу победу за взятку и оболтуса сынка!» — подтверждали исполнители рангом повыше. «Действительно, иначе ведь никак не объяснить столь мягкие условия мира с царем», — соглашались сбитые с толку горожане, забывшие, что договор был заключен народным собранием после рассмотрения его сенатом, а не Сципионами, и уж подавно не помня, что требования, аналогичные предъявленным Антиоху, выставлялись царю Филиппу, Карфагену и другим побежденным государствам. «Почему эти Сципионы довольствовались территорией до Таврского хребта, а не повелели царю отдать всю Азию?» — возмущались обыватели, не имевшие понятия ни о землях перед Тавром, ни об Азии вообще. — Уж тогда бы мы могли безбедно прожить не один год!»

Вся эта шумиха в массе плебса требовала какой-то реакции властей, тем более, что и в сенатской среде проходила подобная идеологическая кампания, с той лишь разницей, что здесь было меньше лжи и больше расчетливости, то есть тут зло опиралось не столько на глупость, сколько на рассудок, на сознательную корысть. Меры по удовлетворению народного возмущения были разработаны катоновской партией задолго до возникновения самого этого возмущения. Так что конструкторы конфликта не испытывали ни малейших затруднений и смело двинулись на штурм чести аристократов. Плебейские трибуны Петилии предложили закон о проведении расследования по делу о деньгах Антиоха. Обычно все спорные вопросы о разделе и использовании добычи решались сенатом в рабочем порядке, поскольку на этот счет не существовало конкретных законов, то есть не было юридической основы для судебного разбирательства. Поэтому два других трибуна по фамилии Муммии наложили на законопроект вето. Однако им скоро растолковали, что затевается такое грандиозное дело, в которое мелочи, подобной Муммиям, соваться не следует. Сам Марк Порций произнес по этому поводу блистательную речь, и Муммии испуганно забились в угол, освободив путь грозному воинству Катона. Итак, народ утвердил закон, внесенный Петилиями, а сенат поручил расследование претору Квинту Теренцию Куллеону. Этот претор согласно своей должности ведал судами по делам иностранцев, и заниматься разбирательством конфликта между гражданами должен был другой претор — Сульпиций Гальба, однако фигура Теренция представляла особый интерес для обеих противоборствующих сторон, и мнения большинства сенаторов пересеклись на его имени.

Квинт Теренций Куллеон был тем самым человеком, которого Публий Сципион вызволил из карфагенского плена, который шел за его триумфальной колесницей в колпаке вольноотпущенника и прилюдно называл Африканского своим патроном.[4] Благодаря этому он пользовался доверием партии Сципиона. Но Теренций являлся также и тайным другом Порция. У Катона был прекрасный нюх, он мгновенно угадывал всякую червоточину и без труда различал людей с гнильцой в характере. Претерпев унижения пунийского рабства, Теренций сделался желчным и злобным, испытав немало страданий, он теперь жаждал видеть страдания других. Подобно тому, как прочими людьми двигали честолюбие, любовь, алчность, он жил страстью мести. Он желал мстить за перенесенные им лишения всему свету, но самой заметной фигурой в его жизни стал Публий Сципион Африканский, потому именно на него обрушилась месть Куллеона. Теренций вынужден был полжизни благодарить и восхвалять Сципиона за оказанные благодеяния — невыносимая мука для злого человека! При этом ему еще приходилось постоянно слышать от окружающих, что жизнью и честью он обязан Сципиону — тяжкое испытание для всякого самолюбца. Нрав Куллеона не выдержал такой нагрузки, и, отдавшись обуревавшей его злобе, он сладко возненавидел Сципиона, за что его немедленно приютил в своем лагере Порций.