Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2

• Название: Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
• Автор: Юрий Тубольцев
• Издательство: Полиграф сервис
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-86388-151-5

Главным героем дилогии социально-исторических романов «Сципион» и «Катон» выступает Римская республика в самый яркий и драматичный период своей истории. Перипетии исторических событий здесь являются действием, противоборство созидательных и разрушительных сил создает диалог. Именно этот макрогерой представляется достойным внимания граждан общества, находящегося на распутье.

В первой книге показан этап 2-ой Пунической войны и последующего бурного роста и развития Республики. События раскрываются в строках судьбы крупнейшей личности той эпохи — Публия Корнелия Сципиона Африканского Старшего.

---

После традиционного ритуала, открывавшего подобные мероприятия, слово было предоставлено обвинителям. На ростры коршуном взлетел наиболее темпераментный из двух Квинтов Петилиев, который воинственно обозрел море людских голов, будто высматривая добычу, и ринулся в дебри своей речи с решимостью низвергшегося с небес стервятника, а может быть, с отчаянностью ныряльщика за пурпуром, штурмующего смертоносные глубины.

Не располагая фактами против Сципиона, он прибег к намекам, не обладая возможностью воззвать к рассудку слушателей, старался возбудить их эмоции. Страшась сразу высказать несуразное обвинение, оратор решил предварительно подготовить аудиторию к тому, чтобы услышать самое худшее о подсудимом. Потому он сделал экскурсию по биографии Сципиона, мало затрагивая общеизвестные события и обильно заполняя все пробелы чернотою своей фантазии. Так, на основе похабных стишков Невия, Петилий выдвинул гипотезу о том, что Сципион всегда был слугою порока, только умело скрывался от проницательного ока сограждан. По его версии, Публий родился уже глубоко испорченным младенцем и до пятнадцати или шестнадцати лет вел разгульный образ жизни. Развивая теорию на почве избранных установлений, Петилий пришел к выводу, что суровые условия войны препятствовали реализации страстей Сципиона, и потому он сбежал в Испанию, где пять лет провел в непрерывных оргиях с иберийцами. Поход в Африку он также объяснял желанием Сципиона избежать моральных оков своей родины, накладываемых на распутников. Однако, по мнению оратора, столь сладострастный нрав, как у Сципиона, утаить от соотечественников было никак невозможно, а потому Рим узнал о роскошном прозябании консула в Сиракузах и о беспорядках в Локрах, а также о каких-то шашнях с пленной карфагенянкой — женою двух варваров.

«Несмотря на все эти безобразия и беспутства полководца, народ сумел победить и испанцев, и пунийцев, — с экспрессией экстатических восточных жрецов вещал Петилий, — но более нам недопустимо терпеть на себе ярмо подобных нобилей, паразитирующих на наших доблестях!»

У Петилия захватило дух от собственной смелости. В этот момент он мнил себя Радамантом, возникшим из мглы подземелья, чтобы свершить суд над пороком в его земном обличье. Ему мерещилось, будто его рука сжимает меч Ганнибала, и он жаждал вонзить оброненное пунийцем при Заме оружие в спину ненавистному Сципиону, который в тот момент и в самом деле повернулся к нему спиной, отвечая на вопрос кого-то из друзей. Велик был сейчас боевой дух Петилия, и потому он разом выпалил обвинение подсудимому. Правда, объявив Сципиона государственным преступником, он невольно замолк и втянул голову в плечи, ожидая, что с вершины Капитолия грянет разящая молния Юпитера, но, пережив несколько ужасных мгновений, приободрился пуще прежнего и приступил к обоснованию высказанного обвинения. Суть его паутинообразных рассуждений сводилась к следующему: Антиох все время был подозрительно благорасположен к Сципиону, он подозрительно мягко обошелся с его пленным сыном, подозрительно безвозмездно вернул его отцу и получил подозрительно мягкие условия мира. В том, что договор с царем был рассмотрен в сенате, одобрен народным собранием и окончательно заключен сенатской комиссией из десяти легатов, усматривать что-либо подозрительное Петилию не было резона, и потому об этом речи не велось. В завершение Петилий потребовал назначить Сципиону штраф, выражавшийся многозначной цифрой. В таком противоречии между обвинением, квалифицировавшимся как измена Родине, за которую полагались смертная казнь или изгнание, и мерой наказания, состоящей в уплате денежной пени, просматривался пропагандистский характер всей акции и угадывался дух фальсификации, но народ понял это гораздо позже, а в тот момент было не до раздумий и анализа, поскольку требовалось кричать и размахивать руками.

При всей беспринципной агрессивности Петилия и его жажде добиться славы любой ценой, обвинительная речь далась ему нелегко. За этот час, проведенный на рострах, он словно совершил кругосветное путешествие и стократ претерпел все злоключения Одиссея. Несмотря на молодость, Петилий помнил Пуническую войну, и вместе с мочою грязных пеленок кожу его пропитал страх перед Ганнибалом, а фигура Сципиона представлялась ему и вовсе мифической. Он и сейчас трепетал, как сухой лист на осеннем ветру, при упоминании об Африке, означающей для него Плутоново царство, кишащее кровожадными чудовищами, которыми его пугали в детских сказках, потому каждый раз, называя своего врага, он невольно заикался, доходя до его почетного имени, и никак не мог вымолвить слово «Африканский». Лишь звание народного трибуна, окрыляющее даже пресмыкающихся, да напор молодости, не отягощенной мудростью жизненного опыта, позволили ему кое-как довершить речь и слезть с трибуны без помощи передних конечностей.

Однако, оказавшись в кругу своих вдохновителей, ощутив запах пота, исходящий от их крепких плебейских тел, он пришел в себя, осознал грандиозность свершенного подвига и безмерно возгордился. Прочтя его настроение по пылающему восторгом и азартом лицу, кто-то из друзей Сципиона достаточно громко бросил в его сторону: «Поджечь Рим — дело, конечно, более достопамятное, чем храм Дианы в Эфесе, да только у нашего оратора явно запала маловато».

Разгоряченный словесной дракой, Петилий тут же хотел ввязаться в — кулачную, дабы бицепсами восполнить недостаток остроумия, но тут Сципион Африканский вышел на передний план в прямом и переносном смысле слова и начал неспешно подниматься на ростры. Он восходил на трибуну походкой императора, намеревающегося вершить суд, и оттого плебс почувствовал себя проштрафившимся легионом. Все стихли и как бы по волшебству замерли в тех позах, в которых их застало завораживающее предчувствие кары. Застыли зачарованные драматизмом момента и оба Петилия.

Этого мгновения хватило для того, чтобы вечность поставила незримый заслон, разрубивший время на прошлое и будущее. Только что произошедшее, как и предшествовавшее ему, уже не имело значения, ибо все определял наступающий миг. Сейчас истерзанный страстями народ в равной мере был готов, ринувшись на ростры, задушить Сципиона, и, бросившись ему в ноги, молить его о прощении.

Сципион основательно устраивался на рострах. Приготовившись говорить, он еще продлил паузу и внимательно обозрел толпу.

Народ по-прежнему пребывал в замешательстве. Первое оцепенение, вызванное явлением принцепса, прошло, но люди недоумевали: глядя на претора, судей, обвинителей, писцов и прочих клерков, они видели суд, но, смотря на Сципиона, не видели подсудимого. Он был органически величав, как всегда, но при этом еще светился каким-то грустным торжеством. У них возникло впечатление, что они присутствуют при неком грандиозном погребальном обряде, однако им не дано было понять, кого хоронят в этот пасмурный день и с чем расстаются.

Наконец Сципион заговорил. Его голос зазвучал неожиданно мягко для такой суровой обстановки.

«Приветствую вас, квириты, — сказал первый человек государства, — сегодня для меня особый день».

Народ оцепенел от нового предчувствия. Всем было ясно, что день суда, конечно же, особый для любого подсудимого, но Сципион произнес эти слова загадочным тоном, свидетельствовавшим о том, что он знает обо всем происходящем гораздо больше, чем плебс, судьи и обвинители вместе взятые. Толпа была заинтригована духом тайны, овеявшим форум, но не удивилась: она ведь привыкла, что Сципион, подобно Юпитеру, обо всем всегда осведомлен лучше простых смертных.

Так Сципион первой же фразой восстановил дистанцию с плебсом, повергнув его к подножию пьедестала своей славы. Он продолжал: «И раз уж я стою пред вами в этот день, то скажу вам несколько слов о себе, ибо лицо Рима за последнее десятилетие изменилось, и многие из присутствующих здесь меня не знают, а другие и знают, да прикидываются, будто забыли.

На семнадцатом году жизни, едва надев тогу взрослого, я записался в войско, которым в ранге консула командовал мой отец. Поскольку уже в то время я сознавал свое призвание и усиленно занимался военными науками и боевыми упражнениями, народ доверил мне должность военного трибуна. Тогда же я был избран в коллегию салиев. Год моего совершеннолетия стал также и годом начала войны с Карфагеном. Наше войско направлялось в Испанию, чтобы в зародыше пресечь агрессию Ганнибала. О пунийском вожде мы в тот период знали лишь то, что он достойный сын прославленного Гамилькара. Однако через год мы уже говорили по-иному и называли Гамилькара достойным отцом Ганнибала. Наши легионы являли взгляду великолепное зрелище. Мы верили в себя, ибо понимали, что защищаем праведное дело, и казалось, что никто не способен нас сокрушить. Тогда мы были наивным народом, слишком чистым, чтобы познать бездну человеческого коварства, и Ганнибал стал нашим учителем. Он перевернул наши представления о людской природе и заставил повзрослеть все латинское племя. Да, Пуниец обхитрил нас и, предприняв рискованный переход через Галлию и Альпы, зашел нам в тыл, вторгся в Италию. Правда, в последний момент мы все-таки разгадали его замысел и едва не перехватили пунийцев у Родана, нам не хватило всего нескольких дней. Но, увы, Ганнибал успел уйти, и вместо решающего сражения, произошла лишь схватка передовых конных отрядов. В том бою мое копье впервые омылось пунийской кровью. Так я вступил во взрослую жизнь.