Михаил Сегал - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Михаил Сегал
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-077215-5

Читателя этой книги, всегда забавной и страшной, ждет масса удовольствия, потому что главное читательское удовольствие ведь в узнавании. Все мы это видели, все понимали, а Сегал взял да и сказал. Думаю, что все эти рассказы и повесть сочинялись главным образом не ради будущих экранизаций и даже не для литературной славы, и уж подавно не для заработка, а в порядке самолечения. Если бы Сегал не написал все это, он бы сошел с ума. И тому, кто тоже не хочет сойти с ума, полезно прочитать и перечитать эту небольшую книжку, возможно, самую неожиданную за последние лет десять.

---

— Слава Богу, я отделен от государства.

— А я, слава Богу, прикреплен!

— Но существуют шансы, что он останется жив?

— Существуют, — ответил я.

Дурацкий разговор получался. И главное, опять непонятно было, насколько мои действия законны.

— Какие шансы? — спросил батюшка.

— Всякие. В том числе — никаких.

Нагорный подошел, весь на нервах.

— Вы решили что-то? Я не могу по сто раз давать команды туда-обратно.

— Давайте поговорим спокойно, — сказал батюшка, — одну минуту.

— Я спокоен, — сказали мы с Нагорным одновременно.

— Как же так, — сказал Степан Алексеевич, — убивать человека в церкви?! Это незаконно!

Черт. По ходу, правда незаконно.

Нагорный тоже не был стопроцентно уверен, тем более что он был из ОПСВНСП, а не из ОПИПУЛ. Мы не знали, что делать.

— Смотрите, — вступил я, — давайте логически и по закону: один из них террорист, значит, его можно убить во время захвата, а второй — приговоренный к смертный казни, которого все равно надо убить. Значит, убить можно обоих.

— Но не в церкви же, — сказал батюшка, — для этого существуют специально оборудованные Пункты.

— И что вы предлагаете?

— Приговоренный он был до того, как его захватил террорист, — рассудительно произнес Степан Алексеевич, — а сейчас он по закону заложник, и его нужно освобождать. А вот когда освободите, он снова станет по закону приговоренный, тогда можно убивать, но, опять же, строго по закону и в специально отведенном месте.

Нищие на паперти притихли. Бойцы ждали, Нагорный пока не смотрел на них.

— У нас, по ходу, нормальное православное государство, а не компьютерная стрелялка, где каждый может спасать Вселенную как ему хочется, — завершил батюшка.

— Я не против, — сказал я, — я же не говорю, что прямо обязательно надо убить здесь. Давайте так и сделаем, строго по закону: освободим, а потом отвезем в Пункт. Главное — сегодня до двадцати одного.

Нагорный молча развернулся, ушел к своим бойцам, перекинулся парой слов с Гаврилиным и Михайловым. Вернулись втроем.

— Вы извините, но освобождать его мы не будем, — сказал Нагорный, — риск очень большой для личного состава. У него там может граната быть или, например, две гранаты. Могут погибнуть бойцы.

— Пардон, что вмешиваемся, — тихо сказал Гаврилин, — но правда: если бы он настоящий заложник был… Нормальный Человек… Ребенок… да тот же Русин — тогда понятно.

— А так, — продолжил мысль Михайлов, — получается, люди должны идти на смерть ради человека, которого надо освободить и через час расстрелять. Где тут гуманизм?

— А как вы тогда видите? — спросил Степан Алексеевич.

— Ну, боевыми методами: гранатой взрываем дверь и туда еще потом гранату… Или, например, две гранаты.

— Там иконы, — сказал Степан Алексеевич, — и евроремонт. Ваши действия подпадут под БУРС.

Ситуация была неоднозначная, а аргументы временно закончились. Большая стая воробьев сорвалась с земли и пронеслась мимо нас. Стало слышно все, даже ненужное, например, как нищие шептались вдалеке.

— Дорого у вас все. В Еропкино хлеб дешевле, — сказал один другому.

— Ну не хлебом же единым жив человек. Мясо у вас сколько стоит?

Вдруг словно из-под земли появился ксендз из костела — того, что за городом, за заводом кафельной плитки.

— Я дико извиняюсь, — сказал ксендз батюшке, — но у меня уже все высохло.

Я воспринимал все как во сне, но все равно понял, что речь идет об исповедальной будке, которую тот на время ремонта оставлял Степану Алексеевичу.

И тут то ли с того берега, то ли из-за далеких бессчетных изгибов Прощайки раздался шум. Показалось, будто гром прогремел или табун лошадей проснулся, попробовал копытами землю. Тогда я не мог знать, что происходит, узнал потом, просмотрев видеоматериалы.

Ксендз вежливо ждал в стороне. Нищие вежливо сидели на паперти. Все прихожане удалились в не контролируемый мной момент. Вечерело. Страхом веяло от каждого из нас, от недалеких кладбищенских крестов, от тех, кто заперся наверху. Я потянул Нагорного за рукав и отвел к небольшому садику в стороне от главного входа. Запахло корой и прошлогодней известью.

— Времени нет, — сказал я, — я так в Пункт опоздаю. Давайте штурмуйте.

— Ты шкура, — ответил он, — хочешь моих ребят на смерть послать? Понимаешь, какой это риск?

— Рисковать — ваша профессия, — сказал я и добавил: — Ты ведь будешь рисковать не за заложника, а за двухкомнатную на площади… Или парься в общаге до старости.

Нагорный потупил взгляд.

Шум нарастал, мы оглянулись. С не контролируемой пока стороны к церкви приближалась неведомая сила. Ее еще не было видно, но было уже очень хорошо слышно. Мы вышли за ограду, рядом стали батюшка, нищие и бойцы ОПСВНСП. Тысячи человек шли по Новому мосту с той стороны Прощай ки. Те, кто не попал на мост, плыли на лодках.

— Что это, сыночки, крестный ход? — спросила выросшая из-под земли согбенная старушка. Под тяжестью горба она даже не могла поднять голову и взглянуть вперед. — Рано же еще.

— Рано, — сказал нищий.

— А кто это, сыночки?

Нищий всмотрелся вдаль:

— Это Русин.

— 7 —

Что происходило незадолго до этого на холме Единства, можно узнать по видеозаписям: и основным, которые писались для эфира, и с бэкстэйджа — для хроники. Взволнованная похищением Русина публика ждала, выступления остановились. Усилия Леши Козина развеселить людей ни к чему не привели. Ни ребят из «Быстрых углеводов», ни девчонок из «Имитации оргазма» не приняли. Все остановилось. Более того, пришлось вывести на большой экран прямую трансляцию новостей о захвате заложника. Так что освобождение Русина видел весь фестиваль: как с него срывали пакет, брали интервью. Улыбка Русина сияла шесть на девять метров.

Ждать его пришлось недолго. Как только телевизионная машина стартовала с церковного двора, колычане развернулись от экрана к реке. Еще через полминуты они увидели машину на холме, потом на мосту. Встали. Закричали. Заплакали.

Русин вышел, публика расступилась, и, словно посуху, Володя прошел к сцене, где уже стояли музыканты «Мистического путешествия». Люди могли молчать долго и готовы были слушать вместе с Русиным тишину ровно столько, сколько понадобится ему. Потому что он понимал в ней больше, потому что от Колыча до Старовятска это была его, Русина, тишина и ее нельзя было нарушать. Ее можно было только составлять и, если повезет, слушать вместе с ним.

— Как вы думаете, — сказал Русин, — почему я не ношу черные очки?

Последнее закатное солнце озарило его лицо.

— Потому что они мне не идут? Нет. Не поэтому… Может быть, они вредят зрению? Нет, не вредят… Где же разгадка?

Никто не знал разгадки. Река плескалась о берега, слезы подступали к глазам.

— Дело в том, что в очках я вижу мир не таким, какой он есть на самом деле.

Люди еще не понимали смысла аллегории, но понимали, что нужно следовать словам Русина, движению его и своей души. Тысячи рук сняли тысячи очков и, стараясь не шуметь, спрятали их в сумочки и карманы. Звукорежиссер за пультом за неимением очков снял бейсболку.

— По той же причине, — сказал Русин, — я не ношу плеер.

Уже не дожидаясь толкований, все сняли с шеи наушники, звукооператор снял свои большие, профессиональные.

— Конечно, — продолжил Володя, — приятно слушать музыку, гуляя на природе и по городу. Конечно, музыка приятнее, чем шум машин и лесопилок… Но ведь именно шум машин и лесопилок и есть звук города на самом деле. Так же как слепящий, а не приятно приглушенный свет — это свет на самом деле.

Так почему же мы ради сиюминутных ощущений не хотим открыть себя реальности, жить и любить на самом деле?

Кто-то не выдержал. Раздался стон, истерика преданности.

— Самоубийство — не выход, — сказал Русин, — ведь это не будет смерть на самом деле.

Музыканты стояли молча, понимая, что тут уже не до песен. Козин ушел со сцены, понимая, что тут уже не до фестиваля. Русин уткнулся губами в микрофон.

— Вы собрались здесь, чтобы слушать музыку… Вы любите искусство… Но ведь искусство не имеет никакого отношения к жизни… Сказать по правде, и жизнь не имеет никакого отношения к жизни.

Те, кто еще сидел, встали. Подошли совсем близко к сцене.

— К жизни имеет отношение только то, что у вас за спиной, на том берегу!

Все обернулись и посмотрели на золотые купола церкви или собора.

— Вот оно… стоит веками… А люди живут, умирают… И каждое время спрашивает у своих живых: «А что ты сделал, чтобы защитить вековые устои веры и духовности?» Что мы ответим на этот вопрос куполов, оставляя их нашим детям и внукам, оставляя мир живых новым живым?

Нужно сказать, что не все были очарованы речью Русина. Музыканты других групп, которым так и не удалось сыграть сегодня, в отчаянии стояли за сценой. Гитарист Заночкин из «Музыки на ощупь» не выдержал: