Хенрик Бардиевский - Натюрморт с усами (сборник)

• Название: Натюрморт с усами (сборник)
• Автор: Хенрик Бардиевский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1973

Сборник юмористических произведений современных польских писателей, бичующих пережитки прошлого в сознании людей.

---

Мои подружки весело хохотали, пили чай, в комнате было черно от дыма, а по радио какая-то дама во весь голос угрожала: «Уйду совсем, навек исчезну…»

Ханка пыталась перекричать её:

— Жалко, что вы её не видели! Она выглядела, как

новоиспечённая генеральша! И чего только она на себя не напяливает!

— А этому идиоту всё нравится.

— Какому идиоту? — прохрипела я.

— Господи! Да ты же его всё равно не знаешь

Я села. В съезжавшем набок платке, с пылающим от температуры лицом, мечущая вокруг кровожадные взгляды, я, должно быть, выглядела устрашающе, потому что мои подружки посмотрели на меня и умолкли.

— Выключите радио, — сказала я спокойно.

Они выключили.

— Перестаньте курить.

Они погасили сигареты.

— Проветрите комнату. Дайте мне чаю. Не такого! Горячего! И сию минуту скажите мне, кто выглядел, как новоиспечённая генеральша, какому идиоту всё нравится, что слышно у Мелюни и кто такой Казик. Кто здесь, чёрт подери, болен?!

Я проснулась.

Мои подружки весело хохотали и пили чай, в комнате было черно от дыма, а по радио какая-то дама лепетала: «Типи-типи-типсо, калипсо, калипсо».

Эльжбета пыталась перекричать её:

— Психопатка! Уйти от такого мужа! Он же ей завтрак в постель подавал!

— Какая психопатка? От какого мужа? — простонала я.

— Что ты всё время спрашиваешь, ты же их всё равно не знаешь! Кстати, который час?

— О боже, девять!

— Что? Уже девять? Я должна бежать!

— И я тоже!

Мои подруги засуетились, и едва я успела поблагодарить их, как они уже оказались на лестничной клетке, откуда донёсся их щебет:

— Целый вечер потерян! Но нельзя же было оставить её одну! Так она хоть развлеклась немножко.

— Конечно. Надо же посидеть возле больной, подать ей что-нибудь. Болезнь есть болезнь.

— Хороша больная, нечего сказать: лежит в таком дыму, что хоть топор вешай!

— Ладно ещё, что хоть лежит. А то, когда я пришла, она по всей квартире таскалась.

— Слышишь? Она опять встала, окно открывает!

— Радио выключила. На неё не угодишь.

— Пошли, не стоит вмешиваться! Пусть делает что хочет, раз она такая неблагодарная!

Голоса затихли.

Я потащилась в кухню мыть посуду.

Перевод З.Шаталовой

Воспитание

Если вы любите собак — послушайте.

Если вы не любите собак — послушайте тем более.

Вообще послушайте. Пригодится.

Если же вы не желаете, чтобы это могло вам пригодиться, — вот уж тогда послушайте непременно. Уж тогда-то это непременно вам пригодится.

Это повесть о моей собаке. Повесть, в которой, как вы спустя минуту убедитесь, подчёркиваются педагогические трудности. Вот видите — вы обрадовались. Ещё бы, вопрос злободневный: ныне статистик насчитал бы у нас педагогов куда больше, чем, например, врачей… Вы обратили внимание на то, что мы всё время воспитываем друг друга? Фильмы воспитывают зрителя, газеты — читателей, милиционеры — граждан, жёны — мужей, дети — родителей. Нас учат все, нас учит всё. Даже жизнь. Но почему же в таком случае мы так плохо воспитаны?

Я решила установить искомую причину и обзавелась для этой научной цели собакой. Собакой, а не хулиганом, ибо экспериментирование на животных — занятие дозволенное.

Пёс мой в то время был ещё совсем маленьким, и разум его был подобен чистому листу бумаги — пиши что хочешь. Я принялась формировать его характер. Начало было простым.

— Нельзя, собака! — кричала я, когда пёс рвал когтями нейлоновые колготки на жене нашего главного редактора или пытался выдрать клок из брючины заведующего магазином «Мясо».

Щенок был очень способным. Он быстро присмирел и не только перестал бросаться на людей, но даже усиленно ко всем ласкался и охотно принимал подачки. Однажды, вернувшись домой, я увидела, как вор спокойно очищает мой гардероб, а псина, добродушно помахивая хвостом, дружелюбно на него взирает.

Тогда я принялась отучать пса от некритического дружелюбия. Как я уже упомянула, он был очень способным, и не успела я оглянуться, как пёс стал грозой всего района. Он рычал и кидался на всех подряд, а возмещение убытков за изорванные части одежды поглощало львиную долю моих заработков.

Пришлось отучать его от некритической злобности. Как я уже дважды упомянула, он был очень способным. Спустя некоторое время он начал бросаться на врагов, но проявлять дружелюбие по отношению к приятелям. Можете себе представить, как я была горда своими успехами. Однако это продолжалось недолго.

«Тэмпора мутантур эт нос мутамур ин иллис»[3] — это единственная латинская фраза, которая сохранилась у меня в памяти со школьных времён. Мало того, я даже знаю, что она означает! Вот: «Этапы меняются, и тот, у кого нос по ветру, меняется вместе с ними». Так вот, времена изменились, и прежние друзья стали врагами, а прежние враги — друзьями. Собака же не успела вовремя перестроиться, в результате чего начала бросаться на друзей и ласкаться к врагам.

Я снова принялась передрессировывать её. Собака, что мною уже неоднократно подчёркивалось, была способной. Разумеется, в пределах собачьих возможностей. Ибо её реакция в сравнении с человеческой была куда менее быстрой. Едва мне снова удалось добиться кое-каких результатов, как прежний период сменился новым, а пёс, ища у меня взглядом одобрения, вцепился в ляжку нынешнего приятеля, который был врагом в то время, когда пёс ласкался к нему, как к бывшему приятелю, за что его тогда отлупили.

Перевоспитываемый и перестраиваемый пёс утратил какую бы то ни было ориентировку. Он то кусал всех вокруг, то назавтра же, виляя хвостом перед кем попало, мог облизать кому-нибудь руки и вдруг тут же вцепиться ему в ягодицу.

Поскольку я то наказывала, то поощряла пса, он стал постоянно вынюхивать, что его ожидает — наказание или награда, и, руководствуясь только этим, окончательно утратил инстинкт.

Как вы говорите? Надо было посоветоваться с хорошими собаковедами? Советовалась, на это у меня ума тоже хватило. Специалисты-кинологи осмотрели мою собаку, осмотрели меня и сказали: «Оставьте его в покое, может, он ещё обретёт душевное равновесие».

И были правы. Избавившись от моего руководства пёс начал постепенно успокаиваться. Его ласки мало-помалу теряли былую страстность, а нападки — остервенелость, и в конце концов он стал совершенно равнодушным.

Теперь я смело могу входить с ним в магазин или кофейню. Он стал послушным.

Говорите, я должна быть довольна? Мой эксперимент удался? Но тогда скажите: разве так ведут себя собаки в расцвете лет? Молчите…

Могу лишь добавить, что, когда выдаётся свободная минутка, мы с собакой садимся рядом и долго смотрим в глаза друг другу — со взаимным укором.

Перевод З.Шаталовой

Станислав Дыгат

Месть подчинённого

Когда Б. проходил по коридору или заглядывал в кабинеты, служащие съёживались от страха.

— Тс-сс, — шептали они. — Не дай бог разозлить нашего старика, он на всё способен.

А Б., зная об этом (ему обо всём доносили люди предусмотрительные), ухмылялся:

— Значит, уважают. Уж что-что, а авторитет свой я поддержать умею.

Ни один из служащих, боясь начальнического гнева, не обращался к нему с просьбой, все старались как можно меньше попадаться ему на глаза. Так что, когда скромный служащий С. заявил, что пойдёт к начальнику добиваться прибавки к жалованью, сослуживцы поначалу решили, что бедняга спятил, а потом всячески старались отговорить его от этого самоубийственного намерения. Однако служащий С. с отчаянья осуществил своё намерение.

Б. молча слушал его. Он ковырял в зубах зубочисткой и тоскливо глядел в окно. Он ещё довольно долго смотрел в окно и после заявления С., а потом, по-прежнему глядя в окно, сонным, монотонным голосом сказал:

— Знаете, что я теперь должен сделать? Я должен дать вам пару оплеух и вышвырнуть из кабинета. Я не делаю этого только потому, что ради такого нуля, такого ничтожества мне неохота вставать со стула.

— Пан начальник, — прошептал С., — вы попираете моё человеческое достоинство.

— Вы полагаете? — спросил Б., нехотя поднялся с кресла и пинком вышиб С. из своего кабинета.

И тогда в голове у С., человеческое достоинство которого было столь вопиюще попрано, родилась идея рафинированной мести.

— Ну как, — спросили его сослуживцы, когда он вернулся к своему столу, — устроил тебе этот мерзавец баню?

— Ну что вы, — ответил С. и улыбнулся. — Напротив. Мы в нём ошиблись. Говорю вам, это благороднейший человек.

С этого дня С. где только мог и кому только мог повторял:

— Говорю вам: наш начальник — благороднейший человек, благороднейшая душа.