Борис Изюмский - Море для смелых

• Название: Море для смелых
• Автор: Борис Изюмский
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман о судьбах молодых строителей нового города у Цимлянского моря. Их было здесь всего несколько тысяч, они возводили химический комбинат, прокладывали новые улицы. Автор не побоялся поставить своих героев в чрезвычайно трудные обстоятельства, не искал облегченного решения сложных вопросов долга, чести и ответственности. Но что бы ни случилось в будущем с героями романа, ясно одно: такие люди не покривят душой, одолеют все перевалы в пути.

---

Он действительно решил до развода жить в больнице, чтобы не навлечь бед на голову Леокадии.

Пусть все обрушится на него. Он вынесет.

В УЧИТЕЛЬСКОЙ

Дверь в учительскую то и дело приоткрывается, и тогда приглушенная волна детских голосов накатывается прибоем. Началась большая перемена, и учительская полна — в коридоре только дежурные.

За то время, что Леокадия работала в школе, она присмотрелась к своим товарищам и многое о них узнала.

Она видела их недостатки, противоречивость характеров. Но главным для нее оставалось все же то, что почти все они любили свою работу, детей, с готовностью помогали ей, новичку, не были в школе людьми случайными, по недоразумению попавшими сюда.

Вон в мягком кресле под стенгазетой сидит, тяжело отдуваясь и дымя папиросой, преподаватель географии Аким Степанович. Он явно запенсионного возраста, а внешне похож на огромный рыболовный поплавок — широкий посередине и заострившийся книзу и кверху. И при ходьбе раскачивается, как поплавок..

Аким Степанович — редкостный знаток истории, литературы, астрономии, минералогии, охотно делится своими книгами, коллекциями. Правда, на уроках у Акима Степановича сущий ералаш, и Юрасовой приходилось не раз журить ребят. Но все же было ясно, что они любят географа за его доброту, знания и за то еще, что он совсем одинок — лет двадцать назад умерла его жена, и он так и не женился. Эта верность вызывала сочувствие многих, в том числе и детей, и если они шалили, то незлобиво, просто используя слабости учителя.

Как-то Аким Степанович сказал Юрасовой:

— Любовь, деточка, это — талант, данный природой…

Чудесный старик!

А о его жизненной истории Леокадия поведала по секрету говорливая преподавательница литературы Полина Семеновна. Ей лет под сорок. Она прекрасно сложена, модно одета, очень обходительна, знает свой предмет, но… всеми правдами и кривдами увиливает от общественных поручений, собраний, отговариваясь неизменным: «Далеко живу».

Леокадии стоило немалых усилий привлечь ее к делам своего класса — провести конференцию, викторину, — но она не отступала от Полины Семеновны, и потом они вместе радовались. Сейчас Полина Семеновна звонит по телефону, отдает распоряжения мужу, что и где купить, а сама опасливо косится на завуча — Аркадия Владимировича — не придумал бы непредвиденных объявлений.

У Аркадия Владимировича правильные черты лица, очень белая кожа, артистичность жестов и голоса. Широченные роговые очки он часто движением носа то приподнимает, то опускает. Аркадий Владимирович курит не затягиваясь, старательно рассеивая ладонью дым. И это кажется тоже театральным.

Он всего на четыре года старше Леокадии, однако завуч образцовый, прирожденный: все помнит, все знает, умен, тактичен, но если надо — умеет потребовать. Его советы по методике уроков точны и полезны.

Неприятна в нем, пожалуй, педантичность, доходящая до смешного. У него, например, галоши с… металлическими вензелями внутри!

И потом, эта нравоучительная нудноватость тона…

Правда, иногда у Леокадии возникает мысль, что по натуре своей Аркадий Владимирович не очень добрый человек, но, провозгласив себя добрым, изо всех сил старается не уронить эту марку. Он всем видом своим словно бы говорит: «Вы даже не можете себе представить, какой я хороший! Поверьте и не ошибетесь…»

Хотя, может быть, она несправедлива? Если же и справедлива, то чем плохо подобное старание?

А вон у «графика ночных дежурств воспитателей» стоит ко всем широкой спиной математик Архип Фомич — человек сплошных контрастов. На нем синяя сатиновая рубашка навыпуск, суконные галифе и сапоги. Он не рыжий, а огненно-красный. Красны львиная шевелюра, квадратное лицо, широкие брови, из-под которых поглядывают проницательные глазки.

До сих пор Леокадия знала двух рыжих людей — Севку и Аллочку Звонареву. Шевелюра брата рыжевато-коричневая; у Аллочки когда-то волосы были цвета апельсиновой корки, а теперь приобрели весьма модный оттенок меди.

Математик же был огненным. И таким же яростным, неожиданным, как огонь.

Если Архип Фомич обнаруживал на уроке нечестность ученика, гнев его становился безудержным: он топал ногами, мог разорвать в в классе тетрадь, как сделал это с тетрадью Валерика, списавшего у соседа контрольную. Но ребята прощали ему даже такие выходки, потому что проведали где-то, что был Архип Фомич в войну разведчиком необыкновенной храбрости, приволок в свой полк важного гитлеровского генерала, награжден тремя медалями «За отвагу».

Сам он о своих подвигах никогда не вспоминал и даже как-то возмущался в учительской:

— Кончил объяснение, а ваш Рындин высунулся: «Расскажите что-нибудь о себе». Нежности! Демократизм!

Но всезнающая Полина Семеновна сообщила Юрасовой, что математик помогает двум сиротам — детям умершего брата, «обожает» цветы и «как бог» играет на скрипке. Пойми этого человека.

Некоторые слова Архип Фомич произносит странно. Вместо мыслить говорит меслить, вместо привычка — привечка. Может сказать: «Ну как вам не бесстыдно!» И при этом успешно заканчивает заочную аспирантуру, а математику дети знают у него превосходно. Архип Фомич утверждает, что она особенно важна в воспитании характера:

— Мы учим добывать истину, и никакая приблизительная болтовня при этом не годна. Только точность и ясность… Только анализ, сила логики и упорство.

Леокадия была у него как-то на уроке. Ее присутствие, видно, нисколько не стеснило Архипа Фомича. Он не старался казаться лучше, чем есть, вызвать учеников посильнее или смягчить свой характер.

Как-то, войдя при ней в класс и обнаружив, что возле доски нет тряпки, Архип Фомич покосился на классную стенгазету.

— Кр-ритика есть, самокр-ритика есть, доску вытир-рать нечем, — пробурчал он.

Рындин тихонько передразнил:

— Р-р-р…

Архип Фомич стал к нему вполоборота.

— Р-р-рындин! Мы меня не копир-руйте. Идите к доске — я вас буду копир-р-ровать!

Отвечал Рындин довольно прилично и честно заработал четверку Но, возвращаясь на место, шлепнул по затылку Улыбышева. Архип Фомич грозно произнес:

— Р-рындин!

Тот быстро повернулся к учителю, придал лицу невинное выражение. Математик, подняв плечо и став в свою излюбленную позу — вполоборота, — поднял руку с вытянутым пальцем, молча указывая на дверь.

— Да я… — начал было оправдываться Рындин, но палец неумолимо продолжал указывать на дверь, пока ученик не вышел.

Ну надо ли так?

Лет семь-восемь тому назад Лешка Юрасова безоговорочно зачислила бы Архипа Фомича в «явно отрицательные типы». Теперь не без гордости она отмечала про себя, что научилась различать грани характеров, понимать, что люди очень пестрые, сложные и надо видеть в них главное и не торопиться с категорическими суждениями.

…В учительской появляется, таща под мышкой чучела птиц, биолог Лазарь Ильич.

Маленький, румяный, с намечающимся брюшком, с небесно-голубыми бесхитростными глазами, он вечно сыпал прибаутками, охотно и много смеялся, возился с детьми в школьном саду, парнике, в препараторской своего кабинета.

Рядом с Леокадией сидит «англичанка» Ада Николаевна, в которую влюблены все дети интерната (да., кажется и не только дети).

Мало того, что она сама необычайно красива, похожа на испанку, но она словно бы поставила перед собой цель — пробуждать в детях стремление к красивому. Она выкраивала минуты на уроках, чтобы рассказать о картинах художников, о новом фильме, новой книге.

— Даже слово «космос» по-древнегречески обозначает — красота, — говорила она.

Сначала дети иронически кричали вслед Аде Николаевне:

— Эстетика!

Но скоро им передалась увлеченность учительницы искусством, и они то и дело просили:

— Расскажите еще…

Лазарь Ильич подсаживается на диван, дружелюбно смотрит на Юрасову, Аду Николаевну, а та иронически поглядывает на его перекошенный, замусоленный галстук, похожий на дохлого ужа. Биолог начинает ерзать, поддергивать галстук… Вот уже в чем уязвим Лазарь Ильич: пояс у него вечно не на месте, пуговицы застегнуты через одну, не на те петли, на костюме пятна. Но он еще делает вид, что не понимает взгляда «англичанки».

— Да, почтенная Леокадия Алексеевна, — бодреньким голосом говорит Лазарь Ильич, — я утверждаю, что славный молодец Рындин — личность одаренная.

— Ухарь! — не поворачиваясь от доски объявлений, бросает Архип Фомич.

Завуч неодобрительно смотрит на его спину, протягивает назидательно:

— Рындин… м-м-м… нуждается в удвоенном внимании… Он хотя и туго, но поддается. Во-о-от. Поддается.

— Ухарь, но честен, — угрюмо уточняет Архип Фомич. — Во всяком случае, я его больше уважаю, чем Улыбышева. Не юлит.

Для математика это была немалая похвала.