Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Михаил Луконин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1985

М. К. Луконин (1918–1976) — известный советский поэт, чья биография и творческий путь неотделимы от судьбы фронтового поколения. Героика Великой Отечественной войны, подвиг народа в годы восстановления народного хозяйства — ключевые темы его стихов.

Настоящий сборник, достаточно широко представляющий как лирику Луконина, так и его поэмы, — первое научно подготовленное издание произведений поэта.

В книге два раздела: «Стихотворения» и «Поэмы». Первый объединяет избранную лирику Луконина из лучших его сборников («Сердцебиенье», «Дни свиданий», «Стихи дальнего следования», «Испытание на разрыв», «Преодоление», «Необходимость»), Во второй раздел включены монументальные эпические произведения поэта «Дорога к миру», «Признание в любви», а также «Поэма встреч» и главы из поэмы «Рабочий день».

---

45. В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ

Вы представляете,
                                 у меня уже старость была —
отсталость,
                    забывчивость,
                                              чопорность
                                                              и усталость,
Она морщины на сердце плела,
моя почтенная
                             скоропостижная старость.
Мне начинало нравиться даже,
                                                    я даже гордился тайком:
уже не ругают,
                        кормят протертою кашкой…
Был и красивым и умным я стариком?
Нет, не скажу.
                          Был обыкновеннейшим старикашкой…
Просили не волноваться, отдохновеньем маня,
подчеркнуто вежливо, бережно уважали.
И под руки поддерживали меня,
когда в президиум
                                церемонно сажали.
Я начал подумывать,
                                       что старость
                                                            удобней, чем то,
что молодостью зовут
                                       и что связано с болью
неизвестности,
                          с поисками,
                                               с сильно потертым пальто,
с непризнанием,
с неразделенной любовью.
Я сначала блаженствовал,
но потом неожиданно стал замечать,
что завистников у меня не осталось,
                                                                   хотя бы для виду.
А враги мои почему-то стали молчать.
В эту минуту
                          я почувствовал
неслыханную обиду.
Я мягкие руки отстранил в этот миг,
встал
              и ушел из президиума,
                                                     задыхаясь от жажды,
и пошел, и пошел.
И в сердце внезапно возник
тот самый огонь,
                                что полыхал не однажды.
Враги мои и завистники увязались со мной.
Деньги перевелись. И пальто прохудилось.
Я снова не знаю, как надо писать.
                                                          И в гостиной одной
уже принимать меня отказались!
                                                         Скажите на милость!
Я распрямился, почувствовал силу плеча,
хрустнул руками, спружинил спиной
                                                            и — помчался,
не разбирая дороги,
                                    ничего не боясь,
                                                                   над собой хохоча.
Так и иду я теперь,
                                спотыкаясь от счастья.
Мне совсем неизвестно,
                                              что сделаю я,
                                                                       что найду.
Ничего еще нет у меня,
                                           кроме жажды полета.
Предчувствую радости и предвижу беду,
в сердце растет откровенное новое что-то.
Чувствую, как молодею,
                                           худею лицом,
злею, ревнивею и, словно ветер, крепчаю.
Жизнь свою
                      переворачиваю
                                                    обратным концом
по направлению к юности,
понимаете? —
                         прямо к началу!

1956

ИСПЫТАНИЕ НА РАЗРЫВ

46. ПОСЛЕ ВСЕГО

Всё утихало,
                      будто в море после шторма,
когда на берегу травинки и ракушки,
и сохли заплески,
затвердевали ровно,
как на щеке от сна следы подушки.
Дул ветер, дождь выветривая буднично.
Светлело всё.
И начинало петь под окнами.
Клевали сыто голуби у булочной,
и облокачивались облака на крыши мокрые.
Но остывало всё от неба близкого,
и после бури одиночество охватывало.
И всё в природе
от большой тоски
выискивало
кого-то,
где-то
и чем-то виноватого.
Тебе дышалось легче.
                                        Дальше виделось.
Но замечала ты одни подробности.
Потом на жизнь чего-то вдруг обиделась.
И, смелой став,
                             зажмурилась от робости.
И было тебе трудно это вынести,
ты отвечаешь, нервно пальцы комкая.
Ты, чуткая,
                       всё понимающая,
                                                      тонкая,
становишься всё громче,
всё порывистей.
Тебя несет, уводит, жжет неведомое
и гонит, гонит к каждой небывалости,
Я понимаю,
что с тобой, девчонка бедная.
Но я молчу и замираю сам от жалости.
Ну, отдохни, я говорю,
                                        пойми, одумайся.
Пойдем, я говорю, покамест звездно…
Всё прояснеет, говорю,
и всё обдуется…

Я говорю.
Зову тебя.
Наверно, поздно.

Как будто среди ночи разбудила —
так разлюбила.
Но ты сама еще не поняла,
                                               что это было.

1962

47. НЕЖНОСТЬ

Да,
нежность тихо-тихо так подкрадывается,
баюкает так мерно, как прибой.
Как будто бы
                          за что-то там оправдывается,
смиряется
и жертвует собой.
Она предупредительна, как счастьице,
улыбчива, как море вдалеке.
Та нежность
как приладится — и ластится.
Лепечет имя.
Гладит по щеке.
На пепелище, сжатое любовью,
на войлочных подошвах вышла ты.
К ней,
            как сиделка,
                                       села к изголовью
и подала осенние цветы.
О нежность,
                      ты —
                                     прилежность принадлежности,
ты вырасти из милости могла,
из чувства долга
                             или так — из вежливости.
Ты думала — природу обвела!
Из жалобности выросла,
из жалости.
Ты можешь обмануть и заманить.
Но всё ж тебе,
                           хотя бы в самой малости,
пожара
никогда не заменить.
Я думаю порой о неизбежности.
Огонь под пеплом.
Да, огонь в крови.
А трудно будет этой жалкой нежности,
когда любовь
потребует любви.

1962

48. «Нет памяти у счастья…»

Нет памяти у счастья.
                                      Просто нету.
Я проверял недавно
и давно.
Любая боль оставит сразу мету,
а счастье — нет.
Беспамятно оно.
Оно как воздух — чувствуем и знаем,
естественно, как воздух и вода.
Вот почему
и не запоминаем,
и к бедам не готовы никогда.
О счастье говорить — и то излишне.
Как сердце — полагается в груди,
пока не стиснет боль, оно неслышно,
и кажется — столетья впереди.
Удивлена ты:
                      я смеюсь, не плачу,
проститься с белым светом не спешу,
А я любую боль переиначу,
я памятью обид не дорожу.
Беспамятное счастье я не выдам,
мы — вдох и выдох,
связаны в одно.
Нас перессорить
                              бедам и обидам —
меня и счастье —
просто не дано.

1962

49. «Из глины он тебя лепил…»

Из глины он тебя лепил,
податливую, словно глина.
А я тогда еще любил
легко,
доверчиво,
старинно.
Он убеждал тебя, что ты
не то, что есть.
                           Ты замирала.
Свои кудряшки подбирала,
меняла детские черты.
Он поправлял рукою позу,
корпел, неловкий ученик,
и из поэзии на прозу
переводил тебя в тот миг.
Ты в восхищении застыла.
Лепил он, лестью заманя.
Ты незаметно уходила
и от себя
и от меня.
Хотела крикнуть,
                             но смолчала.
Была сладка тебе беда.
Ты всё тончала и мельчала —
и растворилась без следа.
Вот выставлена.
                             Ну и что же?
Да это вовсе не она.
Изображенье у окна
с той, выдуманной мной, не схоже.
Ни в чем ее не нахожу,
легко смеюсь стряпне бездарной,
и мимо кошечки базарной
так равнодушно прохожу.
Та, что любил, — в моей судьбе,
я выдумал ее, как сказку.
А эту
              гипсовую маску
посмертную —
возьми себе.

1962

50. В ОСОБНЯКЕ