Жан Жубер - Человек среди песков

• Название: Человек среди песков
• Автор: Жан Жубер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

Поэтический роман-притча, поднимающий проблемы взаимодействия человека и природы, рассказывающий о судьбе одинокого мечтателя в буржуазном обществе.

---

— Вы там часто бываете?

— Ни разу еще не бывал.

— Ни разу?

— Все не хватало времени…

— Как жаль!

Она покачала головкой. Потом она увидела в лагунах цапель, что вызвало у нее бурный восторг.

Когда мы прибыли в Калляж, она долго рассматривала строящуюся пирамиду, но не произнесла ни слова.

Софи зевала, как котенок. Она сидела на подушке у окна и была поглощена чтением книги, лежавшей у нее на коленях, не замечая ни шума наших голосов, ни звона стаканов. Краем глаза я наблюдал за ней. Я всегда сожалел позднее, что у меня не было детей. Она то морщила брови, то улыбалась, то почесывала носик, потом вдруг зевнула, показав ровные белые зубки, розовый язычок и даже часть нёба. Она с самого начала показалась мне красивой, но в этом прелестном ребенке лишь смутно угадывался близкий расцвет девичьей прелести. Больше всего мне, пожалуй, понравилось, как она зевает. Надо было обладать удивительной естественностью, чтобы вести себя так непринужденно и вместе с тем так пленительно в этой комнате, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать гостиной. Это меня ободрило: светскость, напугавшая меня в ту минуту, когда она сделала реверанс на аэродроме, явно была лишь внешней лакировкой. И она уже дала трещины.

Я был, конечно, не единственным, кто это заметил, так как Элизабет сказала:

— Софи, я полагаю, тебе пора ложиться.

— Хорошо, — ответила Софи, не поднимая глаз от книги, в которую она снова погрузилась. И при этом не двинулась с места, очевидно давно отработав тактику проволочек. «Я полагаю» означало лишь первое предупреждение, с которым вовсе не обязательно было считаться.

Я подошел к Софи.

— Что ты читаешь?

Она подняла на меня удивительные сине-лавандовые глаза.

— «Злоключения Присциллы Муравьед». Вы читали?

Мне пришлось признаться в своем невежестве.

— Ой! — сказала она. — Как жаль!

— О чем же говорится в этой книге?

— Это история одной девочки, которая спустилась на парашюте в центр Африки. Кроме мыла и зубной щетки, у нее ничего не было. Ей пришлось бы плохо, если бы она не познакомилась с разными животными, которые помогли ей выпутаться из беды. Вот кого я люблю — это животных. Здесь очень забавная змея-боа. В конце книги Присцилла выходит замуж за муравьеда, и у них родится много детей.

— В самом деле? Несколько странный конец.

— Я его только что придумала, — призналась она со смехом. — Я еще не дочитала до конца. А вы мне поверили?

— Отчего же не поверить?

— Верно, отчего бы не поверить. К тому же, может быть, конец и правда такой. Я напишу рассказы, где будут действовать всякие животные. Я люблю лошадей, скарабеев, муравьев. Я надеюсь, что увижу здесь быков и фламинго.

— Если хочешь, я отвезу тебя на болота.

— О, это было бы замечательно!

— Я поговорю с твоей мамой.

Элизабет сказала, что это великолепная идея и что в следующее воскресенье мы могли бы съездить на болото все вчетвером. Симону наша затея тоже понравилась, но в последнюю минуту выяснилось, что он должен закончить какую-то срочную работу, и поэтому мы поехали без него. Я всегда чувствовал себя с Элизабет как-то скованно, но полагал, что она начнет расспрашивать меня о Калляже, о нашей жизни здесь, и эти темы помогут нам найти общий язык. А она, наоборот, принялась болтать о столичных новостях, расспрашивать меня, не знаком ли я с тем или иным семейством, я смутно припоминал все эти фамилии, порой они и вовсе ничего мне не говорили. После получаса подобных разговоров она отказалась от дальнейших попыток вести со мною светскую беседу, приняв меня, без сомнения, за провинциала, что в ее глазах, я убежден, было равнозначно идиоту. Софи, прижав нос к стеклу, с огромным интересом рассматривала болота.

— Ну, где же эти фламинго? — спросила Элизабет.

И в самом деле, на лагунах фламинго не было, хотя мне говорили, что их видели там несколько дней назад. Мы пошли по песчаной тропинке, но Элизабет шагала с трудом: туфли у нее были на высоких каблуках. Потом Софи увязла ногой в болотной грязи, когда, наклонившись, пыталась сорвать в канаве ирис. Мать выбранила ее, и она угрюмо замолчала. Фламинго так и не появились, и нам удалось увидеть только нескольких цапель вдалеке.

— Любопытный край, — произнесла Элизабет, когда мы ехали обратно, — но, должна признаться, я не люблю такой плоской местности.

Ее слова уязвили меня, как если бы она вздумала укорять меня за слишком длинный нос, что, впрочем, соответствовало действительности. Отношения с Элизабет явно не клеились.

Впоследствии мне еще раз представился случай поехать на болота, но уже с одной Софи. Мы добрались до берега лагуны, тянувшейся за посадками тополей, и пошли по насыпи, где лежали кучи срезанного тростника, которым здесь кроют крыши. По одну сторону поблескивала темная вода, по другую — простирались обширные тростниковые заросли, кое-где в их чащу уходили узкие тропинки, словно двери, приоткрытые в тайну. И все это совсем рядом с Калляжем. Вдали в знойном дрожащем мареве виднелась вершина большой пирамиды, но стоило отвести от нее взгляд, и мы уже воображали себя где-то в неведомых землях. Кричали птицы. Мускусная крыса, или выдра, прошелестев сухими листьями, нырнула в воду.

Софи шепотом спрашивала:

— Кто это там? Вы видели? Два острых ушка, черные глаза…

Она чувствовала себя свободно, была счастлива. Она шагала рядом со мной, порой отбегала на цыпочках в сторону, приложив палец к губам, или, встав на четвереньки, старалась поймать жучка или лягушку. А то вдруг принималась прыгать с ноги на ногу, словно по невидимым клеточкам «классов», при этом косы ее разлетались в стороны.

Мы дошли до конца насыпи, где между черными сваями догнивала старая лодка. Мы стояли не двигаясь и смотрели, как солнце спускалось к топи, над которой носились стаи чаек. Но фламинго нам так и не удалось увидеть, лишь кое-где попадались их розовые перышки, выброшенные волнами на берег.

Однажды вечером вдали, в проходе между дюнами, мы заметили большое стадо быков, одно из тех, которые, как нам недавно сообщили, появились к северу от Калляжа. Софи забросала меня вопросами. Я рассказал ей о пастухах, об их одежде, о тех слухах, которые о них ходили. Она хотела знать все.

— Поехали к ним!

— Они не очень-то любят людей из Калляжа.

— Почему?

— Из-за пастбищ. А главное, не хотят, чтобы их жизнь изменилась.

— А разве из-за Калляжа она изменится?

— Так они думают.

— Возможно, они правы.

— Возможно. А тебе нравится Калляж?

— Мне нравятся пирамиды, которые строит мой папа. Они красивые. Но лучше бы он их строил где-нибудь в другом месте. Я тут больше всего люблю болота. Я хотела бы целыми днями скакать на лошади по болотам или же самой превратиться в лошадь. У меня была бы длинная белая грива…

Когда мы возвращались в Калляж, она рассказывала мне о своей школе, куда вернется в октябре, о своих подружках, о книгах и о том, что Присцилла не вышла замуж за муравьеда, а сама стала муравьедом.

— Вот почему я решила стать лошадью.

Я подвез ее к самому коттеджу. Она принялась перескакивать сразу через несколько ступенек, а на пороге обернулась и, тряхнув косичками, скрылась за дверью.

Я вернулся к себе и вновь погрузился в расчеты.

И вот однажды ночью…

Но разве я раньше не говорил, что страдаю бессонницей? Правда, не той жестокой, что терзает всю ночь напролет, но тем не менее у меня из сна обычно выпадало три-четыре часа. Так могло длиться неделю, а то и месяц. Как видите, никакой особой трагедии. То меня одолевали дневные расчеты, то какая-нибудь забота, которую я надеялся придушить подушкой, а то брошенные вскользь слова разрастались, как лесной пожар. Были ли тому причиной перевозбуждение или усталость? В первые месяцы пребывания в Калляже меня совсем замучила лихорадочная бессонница, усугубленная июльской жарой. Я вертелся в поту с боку на бок, а жужжание прямо над моим ухом свидетельствовало о том, что даже нашим самым умелым энтомологам не удалось уничтожить племя москитов. Я сдавался и вставал с постели. Я читал (помнится, именно тогда мне вздумалось перечитать «Фауста» Гёте), сидел на террасе или же бродил по стройке. Ночи были ясными, квакали лягушки на болотах, небо над головой — все в звездах, над морем — луна.

Невдалеке чуть поблескивали террасы пирамид и огромные спящие машины. Должно быть, пастухи перегнали гурты вглубь, к болотам, так что я с трудом различал вспышки костров. Светилось только окно в хибарке ночного сторожа, и я видел его неподвижный силуэт, видел, как он время от времени подносил ко рту сигарету или листал страницы газеты. Когда он совершал обход, я иногда сталкивался с ним. Он направлял мне в лицо луч своего фонаря.