Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

• Название: Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
• Автор: Алексей Вышеславцев
• Издательство: Издание Маврикия Осиповича Вольфа
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1867

Алексей Владимирович Вышеславцев (1831–1888) — российский путешественник и историк искусства. Служа врачом на клипере «Пластун» и корвете «Новик», в 1857–1860 годах он совершил кругосветное путешествие. Это было одно из первых долгих плаваний отряда винтовых судов — новейшего достижения судостроения того времени — к устью Амура. Целью экспедиции стало посещение российских портов на Тихом океане и «акклиматизация» русского флага в японских и китайских пристанях. На клипере «Пластун» Вышеславцев обогнул мыс Доброй Надежды, побывал на Атлантических островах, в Сингапуре, Гонконге, во многих бухтах обустраиваемого Амурского края. Целый год клипер провел в японских водах. По пути домой, в составе эскадры адмирала А. А. Попова, Вышеславцев увидел Полинезию, прошел Магелланов пролив, побывал в Южной Америке, на пути домой вторично пересёк Атлантический океан. Во время длительного путешествия корабль не раз попадал в обстоятельства чрезвычайные. Клипер «Пластун» пережил не один серьезный шторм, расставания и встречу с другими кораблями эскадры, долгое одиночное плавание. С борта корвета «Новик» (на него Вышеславцев был переведен в Монтевидео), в нескольких днях пути от родных берегов, Вышеславцев видел взрыв клипера «Пластун» и гибель товарищей. Наконец, в августе 1860 г., после трехлетнего отсутствия, Вышеславцев возвратился в Кронштадт, совершив полное кругосветное плавание. В течение всего путешествия Вышеславцев зарисовывал наиболее интересные места, типы жителей разных стран, этнографические особенности их быта. Эти любительские рисунки стали художественным дневником путешествия и отразили трехлетний путь экспедиции. Накопленные за время путешествия материалы легли в основу книги «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания», впервые изданной в 1862 году. Книга содержит 27 рисунков автора, литографированных известным петербургским мастером Полем Пети.

---

«Я видел деву на скале!»

Два англичанина, ваши вчерашние посетители, завидев вас из своего тенистого убежища, ходящих и ищущих впечатлений в этой пустыне, выскочили на балкон и пригласили нас к себе. Обрадованные, что нашли хоть что-нибудь, за что можно было ухватиться, мы вошли и раскланялись, как можно любезнее. Вчерашний рыжий господин оказался доктором, почему мы с ним уже не разлучались во все время пребывания нашего на острове; другой был черноволосый, длинноногий и с ужасным количеством зубов; как с ногами, так и с зубами он не знал куда деваться. После нескольких фраз, многозначительных: «Yes, sir!» они повели нас осматривать город, и во-первых, как истые англичане, то есть спортсмены, показали нам конюшню. Она была устроена из тонкой драни, сквозь щели которой постоянно продувал ветер. В конюшне осмотрены были два осла, три клячи старые, да «два иль три козла» (буквально! при подобных описаниях, я знаю, надо быть точным). Из конюшни мы пошли улицею, между маленьких домиков, в которых живут женатые солдаты; у дверей некоторых из них стояли толстогубые негритянки и скалили белые зубы ври виде вас. Эта часть колонии напомнила мне те скоровырастающие деревеньки, которые известны в наших странах под разными именами: служб, поселков, выселков, слободок, и проч., и густо населены семействами дворни с их телятами, поросятами и разною домашнею птицей. Наконец, подошли мы к двум большим резервуарам, у самого моря, отгороженным стенками набросанных каменьев. В этих резервуарах знаменитые вознесенские черепахи высиживают яйца, которые они кладут в большом количестве на здешних песчаных берегах. Черепах двадцать ворочалось автоматически в воде; некоторые были больше двух аршин длины. По близ набросанным камням мириады крабов ползали, бегали и пригревались на солнце. Черепахами мы и окончили прогулку и, простившись с любезными чичероне, вернулись на клипер. Прогулка на другой день была оживленнее. На улице попадались негры; одна из лошадей, виденная нами вчера, как редкость, тащила что-то в гору, на склоне которой белелся дом губернатора, a две дороги к нему, обозначаясь белыми столбиками, опоясывали горизонтально красно-кирпичное конусообразное возвышение. какой-то мальчик вел за руку белокурого ребенка, лет трех, a другою рукою тащил на длинной веревке маленькую обезьянку, за которою, заигрывая с нею, бежала рыжая собачонка. Магазин, в котором можно было достать все необходимое для жизни, был открыт. Мы зашли туда за некоторыми покупками: все было очень хорошо и по тем же ценам, как в Англии.

На клипере грузили в то время уголь. По вечерам матросы ловили рыбу, из которой редкую можно было есть. По странному поверью, рыба, пойманная по близости судна, заподозревается в глодании медной обшивки и потому считается ядовитою. Рыба была очень разнообразна и красива. Одна, широкая и плоская, как лещ, с маленьким круглым ртом, усеянным острыми зубами, горела сине-огненными и желтоватыми полосами, бороздившими её блистающее чешуйчатое тело; другая в ярко-красных пятнах, длинная, с большою головой и широкими жабрами; третья — вся сияла серебром и золотом. Несколько матросов, из известных охотников, отпущены были на катере в море на рыбную ловлю. Возвратившись, они рассказывали, что два раза срывалась у них огромная рыба, которую удочкой и вытащить нельзя было, что она сильно бьется и срывается, и надо на все острогу! На другой день они взяли с собою пику, и привезли молоденькую акулу, аршина два длины.

Приезжал к нам и губернатор острова, коммодор Сеймур, маленький старичок, на тоненьких ножках, с багрово-красным лицом и с тоненькими, выразительными и очень грациозно очерченными губами; на голове у него был род чепца, какой-то белый чехол с назатыльником, собранный в небольшие складки лентой.

Интересно было бы составить коллекцию шляп и шапок, изобретенных и приноровленных английским комфортом к тропическим жарам. Все они очень удобны, о том и спора нет; но вместе с тем все придают удивительно оригинальную внешность господам, носящим их. Форма этих шляп разнообразна до бесконечности: есть шляпы в виде военных касок, с вентиляторами, шляпы в виде куличей, держащиеся на голове внутренним механизмом и отстоящие от головы со всех сторон на вершок; наконец, эти чепцы с назатыльниками, и проч.

Вслед за губернатором вскочил к нам на шканцы черный, мохнатый сетер и, вероятно, в душе моряк, потому что сейчас побежал обнюхивать все углы клипера. Коммодор подвигался вперед, мимо встретивших его офицеров, медленным шагом, едва двигая ножками, сгибая их в коленках и поводя своею багровою головкой, как будто осматриваясь.

На рейде Джордж-тауна, закрытом от юго-восточного пассата островом, стоял двухдечный корабль на станции; его якорь был завезен на берег. Команда и Офицеры, переменяющиеся каждые три года, занимают здесь все береговые должности. Постоянно на острове живет не больше двух сот человек. Так как остров славится черепахами, то каждое английское военное судно, возвращающееся в свой родной Альбион, обязано отвезти двух черепах в подарок: одну, кажется, королеве, а другую — лорду адмиралтейства.

Тридцать два дня шли мы от Вознесения до мыса Доброй Надежды. Это был последний переход по Атлантическому океану. Сначала мы все шли бейдевинд, держась на юго-запад, пока не встретили западных ветров. Это было около 30° южн. шир. Тогда мы повернули налево, то есть взяли курс на восток, и шли, подгоняемые довольно свежими порывами.

Тридцать два дня жизни в море, жизни скучной, однообразной, как заведенные часы, как машина! Были развлечения, но лучше бы, если бы таких развлечений совсем не было. Так например, целую ночь проворочаешься на постели; не спишь, потому что слишком сильно качает и раздается скрип снастей и рассохнувшихся деревянных переборок; там хлопанье дверей, падение с полок книг, капанье воды через растрескавшуюся от тропических жаров палубу; все это вместе, вдруг, как будто согласится не давать покоя. Между каютами начинаются разговоры; a общее горе какая-то скорее утешает: человек эгоист; и вот, общими силами, кое-как коротается беспокойная длинная ночь, a на другое утро эта же ночь служит источником разговоров, анекдотов и острот, притупившихся от слишком частого употребления. Всякий поверяет свое горе, кто свалился с койки, кто всю ночь провоевал с капавшим настойчиво к нему на нос водопадом, кого напугал спросонья показавшийся ему шум воды, и он вообразил, что у него течь в каюте, Томительны эти бессонные ночи! Методически, через каждые полчаса, бьют отрывисто склянки; иногда вдруг над головой раздастся частое топанье ног, точно шум пробежавшего табуна лошадей; голос вахтенного, надрываясь, доходит до крикливых, фистульных нот; слышен шум и хлопанье убираемых парусов, журчание за бортом воды, и опять шум и хлопанье, и порывы ветра; все это выводит на несколько мгновений из летаргической апатии; прислушиваешься и стараешься отгадать по некоторым словам и звукам, в чем дело, и, смутно догадываясь, снова успокаиваешься и стараешься или ни о чем не думать, или перенестись воображением куда-нибудь, где над рекой, извилисто протекающею по лугам, между кустарников, возвышается рощей высокий берег, весь зеленый, убранный ольхой и ясенем, или березой и темным развесистым дубом. На берегу воображение старается провести разные покатости и убитые крепким щебнем дорожки, убирает их бархатом цветников, клумбами и мелким кустарником, который, разрастаясь, соединяется с старинным обширным садом: там, в саду, длинные, тенистые аллеи, густо разросшиеся; там рощи, куртины яблоней, груш и сочных бергамотов. A вдали видны и села с церквами и мосты через речку, и мельницы, и господские домики с их усадьбами.

Но все не спится; свисток боцмана хочет настоять на своем; рулевой все из ветра выходит; голос штурманского офицера, сонный и хриплый переходит в наставительный тон и становятся удивительно кротким и выразительным.

Однако, какое дело мне до того, что происходит наверху! Крепко натягиваю сползающее с меня одеяло, усиливаясь ни о чем не думать. И снова взволновавшее воображение, во что бы то ни стало, хочет дорисовать и дополнить милую, никогда незабываемую картину.

У края сада возвышается белый высокий дом с широкою террасой. Луна всплыла за рекой, и круглый ее отблеск колеблется на поверхности воды. Деревья и кусты протянули от себя длинные и прозрачные тени. В воздухе свежо, крик какой-то птицы раздается из рощи. Длинные окна дома светятся огнями, видны ходящие тени, раздаются разные звуки, то хор песен, то звуки рояля, и все сливается в общую гармонию, и с тишиной ночи, и с отблеском луны в реке. И с огоньком, вспыхнувшим где-то далеко, Что это: сон или воспоминание?.. Если сон, то качка сделала свое дело. Убаюкала.

Но вот звуки слабеют, гармонический ритм их переливается в равномерный всплеск воды, ударяющий в борт; скрип расшатавшихся переборок все слышнее и слышнее; нельзя лежать: одеяло опять упало, и подушку хоть выжми, вся мокрая от протекшей через палубу воды. Видно «поддало»: в ахтер-люке что-то катается. Нет, плохая надежда на сон!