Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

• Название: Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
• Автор: Алексей Вышеславцев
• Издательство: Издание Маврикия Осиповича Вольфа
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1867

Алексей Владимирович Вышеславцев (1831–1888) — российский путешественник и историк искусства. Служа врачом на клипере «Пластун» и корвете «Новик», в 1857–1860 годах он совершил кругосветное путешествие. Это было одно из первых долгих плаваний отряда винтовых судов — новейшего достижения судостроения того времени — к устью Амура. Целью экспедиции стало посещение российских портов на Тихом океане и «акклиматизация» русского флага в японских и китайских пристанях. На клипере «Пластун» Вышеславцев обогнул мыс Доброй Надежды, побывал на Атлантических островах, в Сингапуре, Гонконге, во многих бухтах обустраиваемого Амурского края. Целый год клипер провел в японских водах. По пути домой, в составе эскадры адмирала А. А. Попова, Вышеславцев увидел Полинезию, прошел Магелланов пролив, побывал в Южной Америке, на пути домой вторично пересёк Атлантический океан. Во время длительного путешествия корабль не раз попадал в обстоятельства чрезвычайные. Клипер «Пластун» пережил не один серьезный шторм, расставания и встречу с другими кораблями эскадры, долгое одиночное плавание. С борта корвета «Новик» (на него Вышеславцев был переведен в Монтевидео), в нескольких днях пути от родных берегов, Вышеславцев видел взрыв клипера «Пластун» и гибель товарищей. Наконец, в августе 1860 г., после трехлетнего отсутствия, Вышеславцев возвратился в Кронштадт, совершив полное кругосветное плавание. В течение всего путешествия Вышеславцев зарисовывал наиболее интересные места, типы жителей разных стран, этнографические особенности их быта. Эти любительские рисунки стали художественным дневником путешествия и отразили трехлетний путь экспедиции. Накопленные за время путешествия материалы легли в основу книги «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания», впервые изданной в 1862 году. Книга содержит 27 рисунков автора, литографированных известным петербургским мастером Полем Пети.

---

Чтобы познакомиться с окрестностями Буэнос-Айреса, мы поехали в Фернандо, местечко, находящееся недалеко от впадения Параны в Ла-Плату, где начинаются низменные острова, между которыми верхняя река бесчисленными портиками прокладывает себе путь. Эта поездка заняла целый день. По дороге мы были в двух городках, Бельграно и Исидоре. Дорога много напоминала наши проселочные пути, среди сухого, теплого лета, когда пыль ложится на зелень виднеющихся по невысоким холмам рощей, и отдыхающие обозы рядами стоят около постоялых дворов, пустив быков своих на ближайшее пастбище. Попадавшиеся вепты не уступали в грязи и нечистоте нашим трактирам; почти в каждой из них был бильярд, и двое гаучей, в своих оригинальных костюмах, делавшие карамболи, приговаривали при удачном ударе слово «caramba», без которого житель Аргентинской республики шага не ступит. Caramba употребляется для выражения радости и досады, удачи и удали и всякого другого чувства; разница его от других, ему подобных выражений, та, что его можно употребить в каком угодно обществе. В городах та же постройка домов, как и во всех улицах Буэнос-Айреса; они одноэтажные и выходят на улицу двумя, тремя окнами, с железными решеткам; за то смотрят весело на внутренние дворики, чисто вымощенные белым камнем и отличающиеся роскошью домашнего комфорта. Проехав верст двадцать, мы увидели, наконец, буэнос-айресские пампы, далеко уходящие в даль и своею густою синевою сливающиеся с синевою неба. По степи разбросаны квинты, одинокие домики, с выросшим вблизи деревом, и небольшие бойни; сначала видные ясно, они казались вдали пятнами и, наконец, совершенно исчезали. Сан-Фернандо был похож и на Бельграно, и на Исидоре. Улицы были правильные, не вымощенные, дорога с выбоинами, так что один раз наша коляска едва не повалилась на бок; часто мы попадали под густую тень нависших дерев; сельских жителей и гаучей встречали много. В садах красовались плоды; агавы и кактусы закрывали собою полуразвалившиеся заборы.

В гостинице, где мы заказали обед, оказался сумасшедший повар; он принял нас за знатных иностранцев и, во что бы ни стало, захотел похвастать своим искусством и угостить нас на славу. A нам нельзя было оставаться здесь больше двух часов, потому что вечером надобно было поспеть в оперу, между тем как от Сан-Фернандо до Буэнос-Айреса было добрых сорок верст. Пока сумасшедший готовил, мы пошли смотреть на острова; они были видны с возвышения, на котором стоял город. Возвышение кончалось обрывом, поросшим деревьями и зеленью, переходившею в луга и низовья, распространявшиеся до самой реки. Острова были низменны и лесисты; по близости текла небольшая речка, вся скрытая нависшими ветвями плакучих ив; между ними стояли домики, a при реке строились небольшие боты и лодки; эта деятельность, среди дерев, мостиков, придавала прекрасной картине самый оживленный вид. У домов играли дети, между которыми были черные головки негров; попадались красивые крестьянки, скакал гаучо с арканом, нагоняющий вырвавшуюся лошадь, и непременно быки, или пасущиеся, или готовые к запряжке. День был прекрасный; прогулка сильно раздразнила наш аппетит, и мы спешили в гостиницу, еще не подозревая какой великолепный банкет ожидал нас там. Сумасшедший действительно поддержал свою репутацию, — не как сумасшедшего, но как повара. Суп был из устриц, пирожки тоже; соусы и разные соте разнообразились так же, как и жаркое: была и телятина, и баранина, и две индейки, и дичь; паштеты представляли из себя чуть не модели готических соборов; всякое блюдо красноречиво выхваляло артиста. Но обед длился ужасно долго; не желая упустить Травиату, мы с беспокойством старались кончать обед, но напрасно; с сумасшедшим не легко было сладить. Уже коляска была запряжена, и оседланные лошади наших компаньонов нетерпеливо грызли удила и били копытом, по повар выдерживал роль, методически отпуская блюдо за блюдом, и обед едва не превратился в сцену Демьяновой ухи. При отъезде нашем, сумасшедший был приглашен в залу и должен был выслушать спич в похвалу его уменья и вкуса.

В этот день, проведенный нами в степи, в Буэнос-Айресе избран был новый президент, генерал Бартоломео Митре. Ждали беспорядков; представители округов подавали свои голоса, записываясь во дворце юстиции; на площади стояло, на всякий случай, тщедушное, оборванное войско. По углам явились афиши, возвещавшие, что новый президент будет завтра в малом театре. В большом театре, где даются оперы, публика состоит большего частью из иностранцев, живущих в городе. Гаучо, конечно, не пойдет слушать Лагранж. Президенту надобно было польстить главной, самой многочисленной публике, хотя от неё и пахнет свежим мясом и кровью, — публике с нечистыми лицами, но с чисто-выточенными ножами. Приглашение нового президента в театр равносильно здесь празднествам, которые сопутствуют нашим европейским коронациям. Нанята была музыка, которая играла перед театром, на улице; весь народ желал встретить президента у входа, и представление не начиналось. Наконец, заиграли марш, толпа раздвинулась, и явился новоизбранный, в генеральском мундире, с перевязью через плечо голубого и белого цвета, национальных цветов Буэнос-Айреса. За ним шли двое седовласых господ, также в генеральских мундирах; с ними вошла в театр и публика. Поднялся занавес; актеры пропели народный гимн. При Росасе же всякое представление начиналось следующею сценой: актеры, пропев гимн, восклицали «да здравствуют федералисты!», и публика единодушно отвечала, с страшными угрожающими жестами: «смерть унионистам!» Теперь этого не было: публика прокричала «bravo!», чем и кончилось внимание к президенту. Интересно было смотреть по ложам и креслам. Мы видели здесь людей, составляющих ядро Буэнос-Айреса, его правительство, — людей, бывших некогда членами общества Maсхорко, носивших розовые цвета Росаса… «А что, спросил я бывшего в зале г. Станкевича, хозяина всех южно-американских театров: — можно ли оставить свое пальто на кресле, выходя в коридор?» — «Не советую,» отвечал он, глядя на наших соседей….

Верхний ярус, в котором сидели одни дамы, смотрел выставкою картин, семейных портретов Ван-Дика или Рубенса. Дамы, желающие идти в театр без проводника или кавалера, имеют отведенное, особенное место, cazuela, куда мужчина, под страхом смерти, не может войти. По окончании театра, молодые люди толпятся у входа cazuela, и дамы, находя между ними знакомых, берут их под руки и идут домой. В бельэтаже мне показывали разные замечательные личности, между которыми был племянник Росаса; но всего интереснее, конечно, был президент. У него самое серьезное, холодное, железное лице, украшенное черными, проницательными глазами и черною бородой. Он ни разу не улыбнулся, когда какой-то ребенок, посланный своею матерью, поднес ему букет цветов; он поцеловал ребенка совершенно официально и форменно, хотя в эту торжественную минуту и мог бы показать признаки некоторого чувства. Смотря на его лице, мы сами себе рисовали его характер и как же ошиблись! Митре оказался поэтом, одним из самых замечательных в аргентинской литературе, музыкантом и очень плохим генералом. Он командовал войсками в двух сражениях и оба раза праздновал победу в то же время, как праздновали победу и неприятели. Своего настоящего места он добился разными происками; a на другой день своего избрания высказал убеждения. совершенно противные той партии, которая помогала ему. Назначение министрами людей, не пользующихся хорошею репутацией, не понравилось всем. «Опять приходится браться за оружие,» говорили недовольные, a недовольных много!

В Буэнос-Айресе есть железная дорога, сделанная без всякой видимой цели; она не соединяет города с каким-нибудь замечательным местом, a выстроена вероятно для того, чтобы сказали, что в Буэнос-Айресе есть железная дорога. Она идет на юг в пампы верст на пятьдесят. Проходя городом и предместьями, вагон часто останавливаются, и здесь высаживается главная часть пассажиров; на дальние станции завозят каких-нибудь старух да таких туристов, как мы, которым решительно все равно где бы ни высадиться. Верст десять шли предместья; тут были сады, дачи, фабрики; дальше рельсы прорезывали степи, терявшиеся в отдалении. Те же квинты, те же деревья и соперничествующие с железною дорогой средства перевозки — визжащие колесами фуры, с быками, гаучами, кожами и мясом. Много еще пройдет времени, пока это простое средство перевозки и сообщения сменится здесь железными дорогами.

Мы прожили в Буэнос-Айресе шесть дней. Вечера проводили или дома, перед камином, потому что было довольно холодно, или гуляя по улице «Перу», освещенной газом, или в театре, или в клубе иностранцев. В последнем приходилось встречать людей с самыми разнообразными взглядами на дела Буэнос-Айреса. Еще до сих пор едва начавшийся разговор незаметно переходит на живое воспоминание диктаторства Росаса, и, среди обвинений и преувеличенных рассказов, иногда приходилось слышать и слова оправдания тирану. Так, мы нашли сильного защитника его в лице голландского консула, у которого провели целый вечер. Он давно живет здесь, торгует кожами и салом, и ему часто приходится вести дела с владельцами отдаленных эстанций. «При Росасе был, по крайней мере, порядок,» говорил он, «а вы не знаете этого народа, не имеющего никаких нравственных начал!» Характер Росаса воспитался обстоятельствами, и люди сделали его таким, потому что человеческие средства убеждения, исправительные меры, все это здесь недействительно! Чтобы понять здешний народ, надо забыть все ваши европейские взгляды. Возьмите здешние войны. В нынешнем году Уркиса осаждал Буэнос-Айрес; мы с ним приятели. Живя в осажденном им городе, я часто ездил к нему в лагерь, вел там свои дела открыто и, конечно, отлично вел их. Мяса у нас не было, вот и возьмешь с собою (продолжал он уже в анекдотическом духе) несколько бутылок вина и не даешь откупорить до тех пор, пока не позволят тебе первому отрезать от висящего среди палатки зажаренного мяса; a то, не успеешь отвернуться, как ничего не останется. A я уж это знаю, ножом откромсаю себе порядочный кус, так что Уркиса рассмеется и скажет: «вот молодец! это по-нашему, видно, что знаком с гаучами!» После этого я уж и даю им вино и, прокутив весь вечер, возвращаюсь домой. A самая война как идет? — кто из генералов терпеливее, тот и победитель. Надоест кому стоять, и кто первый уйдет, тот проигрывает сражение. Вот теперешний президент Митре: как он славно улепетнул, потерял почти всю кавалерию в сражении с индейцами, a также считался победителем!