Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

• Название: Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
• Автор: Алексей Вышеславцев
• Издательство: Издание Маврикия Осиповича Вольфа
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1867

Алексей Владимирович Вышеславцев (1831–1888) — российский путешественник и историк искусства. Служа врачом на клипере «Пластун» и корвете «Новик», в 1857–1860 годах он совершил кругосветное путешествие. Это было одно из первых долгих плаваний отряда винтовых судов — новейшего достижения судостроения того времени — к устью Амура. Целью экспедиции стало посещение российских портов на Тихом океане и «акклиматизация» русского флага в японских и китайских пристанях. На клипере «Пластун» Вышеславцев обогнул мыс Доброй Надежды, побывал на Атлантических островах, в Сингапуре, Гонконге, во многих бухтах обустраиваемого Амурского края. Целый год клипер провел в японских водах. По пути домой, в составе эскадры адмирала А. А. Попова, Вышеславцев увидел Полинезию, прошел Магелланов пролив, побывал в Южной Америке, на пути домой вторично пересёк Атлантический океан. Во время длительного путешествия корабль не раз попадал в обстоятельства чрезвычайные. Клипер «Пластун» пережил не один серьезный шторм, расставания и встречу с другими кораблями эскадры, долгое одиночное плавание. С борта корвета «Новик» (на него Вышеславцев был переведен в Монтевидео), в нескольких днях пути от родных берегов, Вышеславцев видел взрыв клипера «Пластун» и гибель товарищей. Наконец, в августе 1860 г., после трехлетнего отсутствия, Вышеславцев возвратился в Кронштадт, совершив полное кругосветное плавание. В течение всего путешествия Вышеславцев зарисовывал наиболее интересные места, типы жителей разных стран, этнографические особенности их быта. Эти любительские рисунки стали художественным дневником путешествия и отразили трехлетний путь экспедиции. Накопленные за время путешествия материалы легли в основу книги «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания», впервые изданной в 1862 году. Книга содержит 27 рисунков автора, литографированных известным петербургским мастером Полем Пети.

---

Возвратясь в отечество, они сделались поборниками независимости и начали упорную борьбу с португальскою партиею. Скорое решение дона-Педро дало движению, вызванному братьями Андрада, и главу, и самое верное ручательство за успех, Провозглашенный императором, дон-Дедро назначил братьев Андрада своими министрами.

Последователи смелых теорий, пущенных французскою революциею в ход, но избалованные успехами и любовью народа, братья Андрады было неуступчивы, слишком решительны, и тщеславие их не выдерживало ни малейшего противоречия.

При таких свойствах, Андрады не могли долго ужиться с императором. Предоставляя подробности дел своим министрам, дон-Педро замышлял великие начинания, но Андрады затемняли его. Согласие было нарушено, и дон-Педро отпустил своих министров, доказав им, что он может обойтись и без них. Между тем, они заседали в собрании, созванном для начертания конституции. Их талант и популярность давали им преимущества над всеми, и они естественно должны были стать главами оппозиционной партии. С этих пор начинается разлад между императором и собранием. Андрады поддерживали волнение в стране, разжигая ненависть к португальцам. В этих обстоятельствах дон-Педро принял решительные меры: он окружил войсками собрание, запечатал двери и в то же время декретом объявил народу, что собрание распущено, и что будет созвано другое, которое даст народу самые верные и лучшие ручательства своей независимости. Он, однако, не сдержал своего обещания: собрание не собралось, a конституция была составлена им самим, при помощи его министров. Она была объявлена 25 марта 1824 года, при клятве императора сохранять ее, и существует до сих пор. После многих войн, Португалия признала независимость Бразилии, 29 августа 1825 года, трактатом, заключенным в Лиссабоне, при посредничестве Англии.

Вместо того, чтобы заняться окончательным усмирением волновавшихся умов, дон-Педро вступил в войну с Монтевидео, продолжавшуюся два года без всякого успеха. Для неё сделан был огромный долг, и бывшая популярность императора уменьшалась с каждым днем.

Конституция, данная доном-Педро, основана на либеральных и демократических началах. Император откладывал, насколько мог, сознание камер; но пришло время, когда долее отлагать стало невозможным, и в 1827 году первое законодательное собрание было, наконец, созвано, a с ним явились представители всех возможных партий и революционных начал. С этого времени началась борьба, окончившаяся только с царствованием дона-Педро. Он не хотел уступить, поддерживал португальскую партию и, наконец, отказался от престола в пользу своего сына (7 апреля 1831 года) и удалился в Европу, назначив опекуном сына (дона-Педро II-го) своего старого министра, сделавшегося потом его сильнейшим противником, Жозе Бонифацио д’Андрада. Либеральная партия торжествовала; но замечательно то, что не было ни одной попытки изменить монархическую форму правления… Однако, имя Иоанна VI, начертанное на обелиске публичного сада, завело меня слишком далеко и совершенно в сторону.

Из сада мы пошли за город. Окрестные виды много напоминали Сингапур, но уже в нас самих была большая перемена. Там мы, еще не утомленные разнообразными красотами тропической природы, смотрели на все с увлечением, с восхищением, старались запомнить всякий холмик, украшенный пальмами, или тростниковую хижину, скрывающуюся между листьями банана; там мы засматривались на блестящую листву мангу и мускатного дерева, в зелени которых мелькала красная черепичная крыша какого-нибудь бедного домика; от нашего жадного внимания не ускользало ничто. Но теперь мы были утомлены и пресыщены. Холмообразная местность, окружающая Бахию, не уступает в красоте окрестностям Сингапура; живописные домики, разбросанные там и сям, полуразвалившиеся ограды, прикрытые цветами вьющимися растениями, заманчивые тропинки, исчезающие в чаще густой и блестящей зелени; но расстилавшаяся перед нашими глазами прекрасная панорама находила в нас самых неблагодарных зрителей… Промелькнет с одного кустика на другой колибри, и на нее мы обращали столько же внимания, сколько в России на воробья, чиликающего на плетне.

Порядочно утомившись, мы возвратились к городу. осмотрев по дороге кладбище, полное мраморными саркофагами, надгробными фигурами, фарфоровыми вазами, кипарисами и цветами. Здесь богатству и роскоши памятников странно противоречила бедность часовни… Нам попались только одни носилки; надо было достать другие, но на широкой площади не было их видно. Мимикою объяснили мы неграм, что нельзя же одному сидеть в носилках, a другому идти пешком. Негр, у которого черная физиономия напоминала образованием своей челюсти и зубов дикую кошку, замахал руками и закричал громким, каким-то потрясающим голосом: «Эбе, эбе, эбе», что, вероятно, имело магическую силу, потому что ему откликнулось сейчас же, где-то издали, другое «эбе», и показались носилки, которые два негра на рысях несли к нам. Нас пронесли чрез весь верхний город; мы которых были прехорошенькие фонтаны, мраморные и бронзовые, с различными фигурами, с тритонами, раковинами, музами, решетками и т. п. Странно, что в таком городе, как Бахия, где, как кажется, уже давно не строили никаких монументальных зданий и довольствуются стариною, впрочем, очень живописною, обратили особенное внимание на щегольство фонтанами. В Рио-Жанейро нет ни одного такого красивого фонтана, как на площадях Бахии.

На другой день мы послали нанять экипаж, a сами уселись у окна довольно чистенькой гостиницы, кажется, самой лучшей в Бахии. Минут через двадцать подъехала щегольская коляска четверней, в шорах, с ливрейным лакеем и ливрейным негром-кучером, хлопавшим длинным бичом. В коляске сидел какой-то седовласый старец. «Верно какое-нибудь важное лицо!» подумали мы по русской привычке, но седовласый старец оказался содержателем конюшен; a ливрейным лакей, негр и четверня — все это предоставлялось нам в полное распоряжение до 4 часов, за 35,000 рейсов, или 17 с полов. долларов. Кучер-негр искусно вез нас по узеньким закоулкам нижнего города, с беспрестанными поворотами; лошади скакали в галоп, коляска была покойна и бич щелкал чуть не с музыкальностью. Некоторые улицы были так узки, что встречавшиеся негры должны были прятаться за двери в ниши, чтобы пропустить нас. Мы ехали к Бомфину, той белой церкви, которая видима была с рейда на оконечности зеленевшего мыса. Нижний город вытянулся под конец в одну улицу, с маленькими домиками с одной стороны и морем с другой. Над бедными домиками высились скалы, тоже застроенные всюду, где только можно было поместиться; туда вели тропинки и ступеньки лестниц украшенных зеленью, которая пробивается везде. Между городом и мысом шло предместье, где было много дач, напоминавших рио-жанейрские; дальше пошли сады, потом совсем необработанные пространства с купами пальм, рощами мангу, на которых зрел них сочный плод, очень ароматический и вкусный, но ешь его с недоверием, так же как и превосходные апельсины без семечек. В Бахии с досадой смотришь на кучи нагроможденных друг на друга корзинок с разными плодами. Чтобы сесть спокойно апельсин или мангу надо пойти в гостиницу, спросить кусок бифштексу, съесть его, запить стаканом красного вина, потом уже приниматься за апельсин, который снова надобно залить рюмкою коньяку и чашкою крепкого кофе. Только совершив всю эту сложную операцию, собственно для апельсина или мангу, не боишься схватить какую-нибудь желтую лихорадку или дизентерию.

Бомфин — старинная церковь, в которой несколько раз в год бывают религиозные процессии. В ней замечательны два висящие друг против друга образа; на одном изображена смерть праведного, a на другом — грешника. У постели праведного стоит католический монах и какой-то господин во французском кафтане; на лице праведного изображается удовольствие; он как будто рад, что умирает; дьявол в печали и злости и спрятался почему-то под стул. Совершенно другая сцена происходит на противоположной картине: лице умирающего изображает кислую улыбку, ложе его окружают черти, с самыми веселыми лицами; одни из них с колодами карт; трефовый король упал на пол; монах с ужасом бежит из комнаты, наполненной, вероятно, смрадом. О работе этих назидательных образчиков нечего и говорить. С террасы церкви открывается, кажется, лучший в Бахии вид; вес город с громоздящимися по скалам зданиями, с украшающею его каменные стены и обрывы зеленью, виден на заднем плане, составляя живописную декорацию, к которой шла покрытая пальмовыми лесами и садами долина, волнующаяся зеленью различных пород дерев; слева сады окаймляли собою зеленое озеро, на берегу которого виднелись холмы, сады, здания… Между резкими подробностями ближайших дерев виднелись черепичные крыши домов, их желтые стены, бесчисленные окна без стекол, негры выглядывающие отовсюду, вывешенное белье на веревке, привязанной к какой-нибудь живописной пальме и проч. Мы нагулялись вдоволь по обрывам и поросшим высокою травою садам с красивыми мангу; спускались к озеру, где страшно палило солнце на песчаной поляне, вокруг которой росли пальмы и паслось по клочкам зелени несколько длиннорогих быков. Пожарившись на этом солнце на столько, насколько это может удовлетворить любопытного туриста, мы опять сели в свою аристократическую коляску, промчались по нижнему городу и разом взлетели в гору, быстро миновали площади и город и остановились у часовни da Graça, в предместье Виктория. Da Graça самая древняя церковь в Бахии; в ней находится монумент, посвященный памяти знаменитой Катерины Альварес, туземки из племени тупинамбас, которой принадлежала находящаяся теперь под Бахией земля. На памятнике написан 1582 год. Предместье Виктория состоит все из хорошеньких дач, потонувших в зелени великолепных садов, Редко случалось мне видеть столько красивых цветов, как здесь. Da Graça смотрит на холмообразную местность, спускающуюся обрывом к морю; каждый холм спорит здесь с другим в красоте своей зеленой одежды.