Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

• Название: Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
• Автор: Алексей Вышеславцев
• Издательство: Издание Маврикия Осиповича Вольфа
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1867

Алексей Владимирович Вышеславцев (1831–1888) — российский путешественник и историк искусства. Служа врачом на клипере «Пластун» и корвете «Новик», в 1857–1860 годах он совершил кругосветное путешествие. Это было одно из первых долгих плаваний отряда винтовых судов — новейшего достижения судостроения того времени — к устью Амура. Целью экспедиции стало посещение российских портов на Тихом океане и «акклиматизация» русского флага в японских и китайских пристанях. На клипере «Пластун» Вышеславцев обогнул мыс Доброй Надежды, побывал на Атлантических островах, в Сингапуре, Гонконге, во многих бухтах обустраиваемого Амурского края. Целый год клипер провел в японских водах. По пути домой, в составе эскадры адмирала А. А. Попова, Вышеславцев увидел Полинезию, прошел Магелланов пролив, побывал в Южной Америке, на пути домой вторично пересёк Атлантический океан. Во время длительного путешествия корабль не раз попадал в обстоятельства чрезвычайные. Клипер «Пластун» пережил не один серьезный шторм, расставания и встречу с другими кораблями эскадры, долгое одиночное плавание. С борта корвета «Новик» (на него Вышеславцев был переведен в Монтевидео), в нескольких днях пути от родных берегов, Вышеславцев видел взрыв клипера «Пластун» и гибель товарищей. Наконец, в августе 1860 г., после трехлетнего отсутствия, Вышеславцев возвратился в Кронштадт, совершив полное кругосветное плавание. В течение всего путешествия Вышеславцев зарисовывал наиболее интересные места, типы жителей разных стран, этнографические особенности их быта. Эти любительские рисунки стали художественным дневником путешествия и отразили трехлетний путь экспедиции. Накопленные за время путешествия материалы легли в основу книги «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания», впервые изданной в 1862 году. Книга содержит 27 рисунков автора, литографированных известным петербургским мастером Полем Пети.

---

Финансы Уругая были до такой степени плохи, что там не могло бы существовать никакое правительство; Бразилия еще прежде давала ему субсидии, так же, как Франция и Англия. Теперь Бразилия обязывалась помогать ему как единовременно, так и ежегодно, выдавая (с ноября 1851 года) по 50,000 пиастров, во все время продолжения войны.

Власть деспотов, не основанная на национальных или религиозных интересах, всегда шатка, и часто бывает достаточно первого толчка, чтобы сокрушить ее, — будет или этот толчок извне или изнутри. Угнетенному народу, ослепленному лживым блеском, под который прячутся властители, и обманутому ложью, проникающею всю жизнь подавленной страны, такому народу деспотическая власть кажется гораздо более прочною, нежели она есть на самом деле. Росас подтвердил собою эту давно известную истину. Ополчение, восставшее на него, было так велико, что такого не видали никогда в Южной Америке. Около 30,000 войска, вооруженного различным оружием и снабженного огромными запасами, двинулось на диктатора. Но таких больших средств и не требовалось: при первом толчке рухнуло двадцатилетнее здание, без всякой надежды на возобновление. Англия и Франция могли бы воспользоваться обстоятельствами, но они ограничились полумерами; им было все равно, останется ли Росас или нет, — нужна была только свобода плавания. Теперь же они совсем отказались ох участия в деле низложения тирана, и английские суда защищали только интересы своих соотечественников в Буэнос-Айресе, a французские — в Монтевидео, где даже несколько рот французских морских солдат держали гарнизон.

В силу трактата 1851 года, Уркиса двинулся к Уругаю вместе о графом де-Кахиасом, пришедшим с 12,000 войска с севера Рио-Гранде; генерал Евгений Гарсон выступил из Монтевидео, a Фирасоро — из Кориентеса. Бразильская эскадра, под командою находившегося на службе Бразилии английского адмирала Гренфеля, занимавшая Парану, мешала Росасу соединиться с Орибе. При этих обстоятельствах, Орибе соглашался на умеренную капитуляцию, начинавшуюся словами: «В Уругайской республике нет ни победителей, ни побежденных.» Так выполнен был первый пункт трактата; Монтевидео был освобожден, и прекратилась десятилетняя осада новой Трои.

Но надобно было низложить диктатора Буэнос-Айреса. Провинция Энтре-Риос назначена была сборным пунктом для войск Бразилии, Парагая, Уругая и аргентинских, которые и стянулись в продолжение ноября и декабря. Армия освободителей, как называлось это войско, двинулась 23 декабря и 12 января 1852 года перешла границу провинции Буэнос-Айреса. Росас пал духом; с самого начала войны он уже считал себя побежденным, После длинного, утомительного, четырехнедельного перехода, не выигрывая часто и двух миль в сутки, по причине разных условий местности, Уркиса двинулся к Буэнос-Айресу против войск Росаса, уже приведенных в смятение; их было, однако 20,000, человек, и они владели выгодною и укрепленною позицией Морон, на возвышенности Монте-Кацерос.

5-го февраля, Уркиса повел атаку на эту позицию Войска диктатора, не дожидаясь нападения, обратились в бегство; разрозненными толпами они обратились на собственный город и начали грабеж; граждане и иностранцы должны были взяться за оружие против своих же защитников. Вступив в город, Уркиса перевешал несколько сотен этой сволочи. Между их трупами находили главных помощников бежавшего диктатора, особенно из масхорков, его палачей и исполнителей. Между тем, Росас спешил перебраться, с своею дочерью Мануэлитой и с своими сокровищами, на английский пароход. Некоторый из его друзей удалось там с ним соединиться, другие искали пощады у победителя, многие висели по деревьям на площади Виктории. Двадцатилетнее господство самого страшного тирана Южной Америки было разрушено, можно сказать, без сопротивления.

Падение диктатора Буэнос-Айреса оставило обширные области Ла-Платы в состоянии анархии, следующей обыкновенно за долголетним рабством. Одно время казалось, что Уркиса наследует низложенному врагу. Народ столицы, сбросавший цепи, приветствовал победителя при Монте-Кацеросе именем освободителя, и Уркиса, с утверждения собранных депутатов, принял титул временного правителя Аргентинской конфедерации. Но скоро отовсюду предводители старых партии стали поднимать головы, и снова вся страна представила картину страшных беспорядков. Впереди всех был богатый торговый город Буэнос-Айрес, который желал не только переменить властителя, но и привести в известность и в действие свои прежние свободные учреждения. Жестокость, с которою вел Уркиса легкую войну, бесчисленные казни и изгнания, исполненные по его повелению, своевольное запрещение, наложенное им на найденное в городе государственное и частное имущество, все это пугало граждан Буэнос-Айреса, и они не иначе смотрели на него, как на наследника Росаса. Скоро выросшая популярность его также скоро и упала; все припомнили, что он был прежде страшным защитником падшего тирана.

Собравшаяся камера депутатов в Буэнос-Айресе приняла вследствие этого враждебный характер против временно управляющего конфедерацией, так что он принужден был удалиться. С его удалением, весь народ поднялся единодушно, восстановил прежнюю провинциальную камеру и образовал свое собственное правление, во главе которого стали доктор Альсина и смертельный враг Уркисы, генерал Пимто. Так называемая либеральная партия, так долго молчавшая при Росасе, имела власть в руках и объявила, что утомленный двадцатилетнею тиранией народ желает не перемены властителя, a действительной гражданской свободы.

Удар был нанесен, и междоусобная война была неизбежна. В первый момент Уркиса, не понимая настоящего значения обстоятельств, думал силою оружия быстро подавить их и сейчас же направился с своими войсками к Буэнос-Айресу. Но, когда из его армии осталось только 2,000 человек (остальные покинули его), и он едва успел дойти до Николо, то убедился, что этою силою ничего не возьмешь.

Завязались переговоры. Уркиса обещал столице не мешать в устроении нового правительства, выдать заключенных и принадлежавшие городу припасы и военные материалы и удалиться с войсками в Санта-фе. После этого он удалился, удержав, впрочем, за собою титул правителя Аргентинской республики и надеясь, с помощью других провинций, снова овладеть вероломною столицей.

Конгресс 1852 года не решил ничего, и Буэнос-Айрес не посылал туда своих депутатов. Междоусобные войны продолжались, и только 8 января 1855 года, трактатом, подписанным в Паране, дела несколько уладились: аргентинская конфедерация, с своим президентом Уркисой, признала, наконец, самостоятельность Буэнос-Айреса, как отдельного государства.

Рассказав самый интересный эпизод из истории Лаплатских штатов, я думаю, что достаточно познакомил вас с их запутанными и оригинальными делами.

III.

На пароходе, который мы давно оставили, все разбрелись по постелям, чему последовал и я. Встав на другой день часов в 7, мы узнали, что уже четыре часа стоим на якоре. Я вышел наверх. Утро было прохладное, свежее, с ярким солнцем; пассажиры, также недавно вставшие, толпились у выходов, бросая свои чемоданы и дорожные мешки в лодки, которые наперерыв старались достать себе «практику». Хорошенькая испанка, похожая на одну из рафаэлевых мадонн, стояла у дверей кают-компании и видимо хотела достать бисквитов, до которых добраться было трудно, потому что несколько джентльменов, с чашками кофе в руках, отделяли ее от корзинки с бисквитами. Я передал мадонне корзинку, из которой она взяла два небольшие сухарика своею восхитительною рукою.

Река справа не имела границ; пройдя 120 миль по ней, мы не видали её берегов, хотя знали, что плывем по реке, вера на слово капитану и видя под собою желтую и мутную воду. Сзади нас стояло много судов, a особенно много было треугольных, латинских парусов, под которыми, довольно свежим ветром, шли боты и шлюпки в различных направлениях. Налево был город, здания которого покрывали немного возвышенный, но ровный берег. В городе множество церквей, башен и куполов, что придает разнообразие и причудливость контурам города. Но все эти башни с почерневшими стенами и купола, конечно, много выигрывают, если в помощь им является природа, то высокою обрывистою скалою вознося часть зданий над другими, то садом, нарушающим своею зеленью однообразие стен и крыш; здесь же не видно было ничего кроме окон, шпицев, куполов, стен, оград, как на рисунке, на котором собраны различные здания, церкви и колокольни, для сравнения их высоты. К середине столпились более крупные постройки: таможня, род полукруглой массивной крепости, со множеством окон, собор, театр, еще неоконченный, с островерхою крышею, башни и колокольни нескольких церквей, с статуями святых на высоте фронтонов; даже место под этими зданиями было несколько возвышенно и приподнимало их над всем городом, который распространяется на обе стороны и уходит в даль едва виднеющимися рощами. От города шли к реке две длинные пристани; по отлив так велик, что и этих пристаней не хватает; шлюпки останавливаются иногда очень далеко, и к ним подъезжают телеги на высоких колесах, запряженные парою лошадей; извозчики на рысях спешат встретить подходящую шлюпку, перебивая друг у друга дорогу и иногда увлекаясь так далеко, что лошадям приходится плыть; эти тритоны, с своими колесницами, с брызгами, летящими от них, очень эффектны, освещенные утренним солнцем. На рысях бурлят они в разных направлениях воду, нагруженные багажом; и возница и седок стоят на ногах и выезжают на набережную, по особому, для них устроенному, спуску. К несчастью, мы не воспользовались удовольствием проехаться в этом местном экипаже; наша лодка, как на зло, дотла, толкаясь о песчаное дно, до самой пристани, и мы очень прозаически вышли на лестницу, как выходят на всех пристанях в мире. На конце длинной пристани нас остановили таможенные; посмотрели на наши чемоданы и впустили в город. Гостиница, в которой мы остановились, носившая имя вечного города Рима, напоминала вместе и Москву; те же ворота в доме, та же лестница и галерея внутри двора, с которой, через стеклянные рамы, можете смотреть, как придут на двор музыканты, арфа и две флейты, и через верхнюю форточку бросить им мелкую монету. Но в лице встретившего нас на лестнице полового была уже разница: вместо костромского парня с полотенцем через плечо, нас встретил Людовик-Наполеон, в жилетке и пестрых панталонах, впрочем, также с полотенцем в руках. Действительно, великий человек нашего времени имеет физиономию, которую встречаешь очень часто; как оригинально было лице дядюшки, так обыкновенно лице племянника. Нет города, в котором носят бороды, где бы не встретилось десятка лиц, похожих на него; в каждом цирке мастер своего дела, владеющий бичом, вылитый победитель при Мадженте; наш половой — был живой Людовик-Наполеон. Общая зала опять перенесла нас в Москву. Мятые и не совсем чистые салфетки, белая, каменная горчичница без горчицы, картины на пестрых обоях, представляющая красавиц, — все это повеяло давно знакомым.