Акрам Айлисли - Каменные сны

• Название: Каменные сны
• Автор: Акрам Айлисли
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012

Роман-реквием Акрама Айлисли «Каменные сны» — не просто художественный текст, это исключительно смелый поступок писателя — истинного патриота, ради чести и достоинства своего народа не страшащегося говорить горькую правду. Сказанная соотечественником, в чьей любви к отчизне никто не усомнится, она особенно нужна и полезна. Полезна всем — русским, армянам, грузинам, сербам и албанцам, арабам и израильтянам — всем, мучительно ищущим общий язык.

«С обеих сторон должно идти покаяние, и с обеих сторон люди должны переступать в себе через ненависть. Это — главная, кровоточащая тема романа Айлисли, — пишет Лев Аннинский в своей рецензии (см. «ДН», 2011, № 12). (…) Есть ли конец у этой беды? Нельзя ли жить, не смешиваясь, не соприкасаясь, не контактируя на этих райских клочках земли, среди гор, населенных шакалами и змеями? Нельзя. Диффузия неизбежна. Из-за любви, кроме которой ничего не захотят знать молодые люди с обеих сторон. Из-за полукровок, рождающихся от этой любви. Из-за общего ощущения, что народам друг от друга никуда не деться, не скрыться, не спрятаться. …)

Что делать писателю, не умеющему ни молчать, ни понижать голос?

А то и делать, что делает Акрам Айлисли, вставший поперек ненависти».

---

И хорошие роли играешь в театре. А куда же теперь путь держишь?

Нувариш заплетающимся языком еле-еле пробормотал:

— В Хы-хы-Хырдалан. Иду на автобус.

Человек с несколько продолговатым лицом оглядел артиста с ног до головы.

— Ну, иди, — приказал он с пугающим презрением. — Уже поздно. Шагом марш! И больше так не напивайся.

«Ты все еще живешь в Хырдалане?» Эти слова, сказанные позже в театре Первым, сейчас так живо прозвучали в ушах артиста, что, казалось, их отчетливо расслышали даже безжизненные стены больничного коридора.

— Я сейчас живу в поселке Монтина — на один этаж ниже земли, — смело пошутил артист со своим давним знакомым.

— С завтрашнего дня будешь жить в самом центре города — на 10 этажей выше земли, — твердо сказал Первый, на шутку отвечая шуткой.

В тот вечер, отыграв ахундовского «Мусье Жордана»[8], весь творческий коллектив театра собрался в кабинете директора Мопассана Мираламова. Нувариш играл в спектакле дервиша Мастали-шаха, и его игрой, судя по всему, был доволен сам Первый. «Ты отлично играешь и Шейха Ахмеда в «Мертвецах», — сказал он. — Я дважды по телевизору смотрел. Таких ролей играй побольше».

Очевидно, в тот день, собираясь в театр, Хозяин заранее запланировал выделить квартиры нескольким работникам, в числе счастливчиков обязательно должна была быть и Грета Минасова. «Здесь была одна старая сотрудница — Минасова. Она еще работает в театре?» — для проформы спросил у директора Хозяин, конечно же знавший, что она из театра никогда и никуда не уходила. И Грета Саркисовна, растерявшись от неожиданного приглашения, вошла в кабинет Мопассана белее мертвеца, а вышла оттуда, плача от счастья и неустанно повторяя: «Спасибо, сынок! Огромное вам спасибо!!!»

До сих пор перед глазами артиста так и стоит лицо Греты Саркисовны в тот вечер. Может даже, еще живей, чем тогда, еще выразительней. И еще — посеревшее лицо Садая Садыглы, его покрасневшие глаза, взгляды, полные ярости и гнева.

У него почему-то с самого начала не складывались отношения с Первым. Впрочем, по мнению Нувариша, вина была не в Хозяине, а в упрямстве и гордости Садая Садыглы. «Банной водичкой себе друзей зарабатывает. Дает каждому что-то, отнимая самое главное в человеке — его достоинство. Кастрирует душу народа, чтобы сделать всех тихими и послушными». Подобные страшные слова Садай Садыглы не боялся произносить и в присутствии театрального начальства.

«А ты в чем нуждаешься, господин Садыглы?» — так обратился тогда к Садаю Первый сдавленным и неуверенным голосом, что ему вовсе было не свойственно, и, кажется, голос его при этом даже слегка дрогнул. А в слове «господин» прозвучала откровенная ирония и даже скрытый гнев. Конечно же «мировоззрение» Садая Садыглы Хозяину было известно. «Я ни в чем не нуждаюсь!» — громко и высокомерно ответил Садай Садыглы. Разговаривая с Первым, все вставали. А этот даже не шевельнулся. «Когда ему нечего делать, приходит сюда поразвлечься. Положенную каждому государственную квартиру дает с таким одолжением, будто все дома в городе достались ему от его покойного отца», — никого не боясь, при всех гневно произнес он по окончании собрания. На следующий день все в театре с сожалением говорили, что, веди себя Садай Садыглы в присутствии Хозяина чуть «пристойней», дал бы тот и ему квартиру в центре города, в самом лучшем доме, квартиры в котором удостаивался даже не каждый министр.

Ну, скажи после этого, что язык не самый подлый враг человеку.

Притулившись в углу скамейки, свернувшись в клубок, Нувариш Карабахлы заснул, и снился артисту, быть может, самый кошмарный сон в его жизни.

Сероватое странное место. Сырость пробирала до костей. Ни дома, ни деревца, нет в мире никого и ничего, кроме черной лужи крови. Грета Саркисовна, как маленький черепашонок, только что вылупившийся из яйца и торопящийся к воде, выползла из лужи собственной крови. Ее мертвое и в то же время живое, с ободранной кожей обнаженное тело было так уродливо и страшно, что, быть может, с самого сотворения мира никто и не видел столь жуткого зрелища. Грета Саркисовна ползла и ползла по земле, извиваясь, как змея. Однако это был не асфальтированный двор дома, где сейчас жил Нувариш. Это место напоминало голую землю в хырдаланском дворе Нувариша, и по той земле ползла Грета Саркисовна, стремясь, кажется, доползти до своей смерти. Но смерть эта, словно кем-то украденная и где-то издевательски спрятанная, никак не шла к ней. Иногда она, поднимая голову, бормотала: «Спасибо, сынок, огромное вам спасибо!» — и вновь в невыносимых болях и муках продолжала путь к своей смерти… И Нувариш вдруг осознал, что Грета Саркисовна ползет прямо в его сторону. Так, будто ее смерть во власти одного Нувариша.

И хотела Грета Саркисовна получить у него эту смерть, чтобы навсегда избавить свое ободранное тело от мук и страданий… Чем ближе подползала Грета Саркисовна, тем больше страх и ужас охватывали Нувариша. Артист пытался убежать от мертвой женщины, которая никак не могла умереть. Однако у него ничего не получалось — он не мог отодвинуться ни на пядь, все тело его словно было залито расплавленным свинцом.

Не вынеся этого кошмара, артист открыл глаза и — счастливый — обнаружил себя в холодном и сыром коридоре. Уже включили свет, и двери операционной на другом конце коридора были открыты нараспашку.

Когда еще не вполне оправившийся от сна Нувариш Карабахлы вошел в кабинет доктора Фарзани, тот сразу понял, что он не в состоянии даже разговаривать.

Фарзани только что вышел из операционной. Он стоял у умывальника лицом к стене и мыл руки.

— Проходи, присаживайся, Мубариз муаллим, — сказал он. — Не переживай. Дела идут неплохо. Твой друг в палате. Спит себе. Организм у него крепкий. Прямо железный. Между нами, и на алкаша он вовсе не похож.

В этом своем состоянии артист не заметил даже, что доктор назвал его не Нуваришем, а Мубаризом.

— Как, доктор? Как это спит? Он сейчас в сознании?

— Пока нет, — спокойно ответил врач, вытирая руки. — Не спеши, всему свой черед. Если не сегодня ночью, то завтра утром точно придет в себя. Я ему в палату направил хорошую сестру. Она до утра будет дежурить около больного. — Доктор повесил полотенце на гвоздь и сел на свое место. — Да и ты, видимо, крепко заснул, только вид у тебя сильно помятый. Что, плохой сон приснился?

— Приснился, доктор, а как вы догадались? Такого кошмара в жизни не видел! — Артист помолчал. Потом вдруг жутко разрыдался и сквозь слезы стал умолять доктора: — Ради Бога, доктор, дайте мне немного спирта, всего десять граммов! Задыхаюсь, клянусь Богом. Голова прямо раскалывается. В черепе словно мыши с крысами бегают.

— Нет, друг мой, так не годится, — ласково сказал доктор, искренне жалея артиста. Он расстелил на столе старую газету. Запер дверь кабинета. Достал из холодильника маленький запотевший графинчик с какой-то прозрачной, как слеза, жидкостью и поставил его на стол. Разложил на газете немного колбасы. Пару соленых огурцов. Соленый творог — шор. Испеченный на садже лаваш. Пучок очищенной, вымытой кинзы… Налил в два грушевидных чайных стакана кизиловую водку. У артиста при одном только взгляде на нее глаза заблестели.

— Вы очень хороший человек, доктор. Я как увидел вас, сразу это понял. — Артист протянул руку к стакану, но не притронулся к нему, потому что доктор не взял свой стакан. Взгляд доктора Фарзани был устремлен к умывальнику. И артист понял, что хочет этим сказать врач. Он вымыл руки с мылом, вернулся и сел.

— Выпьем? — улыбнувшись, сказал доктор и выпил водку. Взял кусок лаваша, подхватил им немного шора и отправил в рот.

— За ваше здоровье, доктор! — Нувариш выпил стоя, поморщился и сел.

— Закусывай колбаской. Ешь как следует, — велел гостю врач. Однако сам к колбасе не притронулся. Взял пару веточек кинзы и медленно стал жевать. — Он семейный?

— Семейный, доктор. У него прекрасная жена — Азада ханум. Замечательный стоматолог и хороший человек. Она — дочка доктора Абасалиева, известного психиатра. Может, слышали?

Тут доктор Фарзани всерьез удивился.

— Кто же не знает доктора Абасалиева? — проговорил он. — Он еще жив?

— Жив, доктор. И отлично живет! — вдохновенно ответил пришедший в себя после водки Нувариш. — Еще крепок, как ледоруб. Вот уже год как переехал и живет на даче — в Мардакянах. Я, говорит, с сумасшедшими больше не вожусь. Их теперь слишком много расплодилось.

— Значит, наш друг — зять доктора Абасалиева? — переспросил доктор, снова разливая водку по стаканам.

Нувариш Карабахлы пришел в восторг от того, что доктор наливает водку и что он сказал теперь не «твой друг», а «наш друг».

— Да, да, зять. Причем они большие друзья. Просто обожают друг друга. Уже больше тридцати лет проживают вместе. Ну, кто еще есть у доктора Абасалиева? Жена у него скончалась. Осталась единственная дочь. Вот он и относится к Садаю Садыглы как к сыну.